В память о

Нравственность учит не тому,
как стать счастливым, а тому,
как стать достойным счастья.

Эммануил Кант

      Не стало Володи Престина. Был, и вдруг не стало. И ужас в том, что он был всегда. Был вечным. Как можно существовать без его строгих, внимательных, таких голубых глаз, глядя в которые, невозможно было врать, говорить банальности или задавать глупые вопросы, глаз, с восторгом принимающих всё созвучное душе его и гаснущих при нежелании собеседника понять, вникнуть, довериться. Как можно существовать без его железных пальцев, возвращавших движение нашим ногам, рукам, спинам? Как можно существовать без его страстных монологов о здоровье, о солнечной активности, о человеческой психике, о решении конфликтных ситуаций? Как можно существовать без его чистой, чуть лукавой, редко счастливой улыбки, когда морщинки мчались к его глазам и застывали вокруг них, увы, уже стариковским узором?

      Господи, ты забрал одного из лучших евреев, когда-либо сотворённых Тобою...

      Без него невозможно представить себе еврейское движение в Советском Союзе. С какой бы точки зрения не рассматривать это движение, - с исторической, национальной, этической, героической и так далее, - всегда наверху будет торчать его голова с впалыми щеками, светло-голубыми глазами, добрым, внимательно слушающим тебя выражением аскетичного лица.

      И сразу вспоминается Москва, всегда почему-то зимней, хлюпающей серой смесью грязи, снега и соли. И всегда в этих воспоминаниях фигурирует тонкая улочка Архипова, упрямо ползущая вверх или, если хотите, весело спешащая вниз. На ней, не выделяясь ни архитектурными излишествами, ни цветом, ни высотой, осторожно расположилась Московская центральная синагога имени... Однако ж, какое есть у нас ещё имя, кроме имени Его...

      В будни второй половины семидесятых годов прошлого века улочка не значилась оживлённой. Но в субботу и в дни еврейских праздников она превращалась в центр мироздания, и не было на ней места никому, кроме евреев и чекистов. Но первых неизмеримо больше. Собственно, это была толпа бурно жестикулирующих, большей частью, длинноносых, но очень разных людей – и рвущихся в Израиль, и интересующихся им, и «отказников», и просто любопытных, только начавших выдавливать из себя страх перед КГБ, перед советской властью...

      Однако ж, если присмотреться, это была не просто толпа, а толпа, состоявшая из кучек, плотно соединённых между собой плечами и ограниченных спинами. У каждой из таких кучек был свой центр. И одна из них, всегда самая большая, самая плотная, самая заинтригованная принадлежала ему, Володе Престину. Он стоял в середине её, в неизменной серого цвета вязаной шапочке, со столь же неизменным в руках рыжим, потёртым портфелем, с короткой мичманской бородкой, светлоглазый, высокий, худой, неравнодушный ни к единому вопросу, не лгущий ни единым словом, не боявшийся сказать «не знаю», ни единым жестом, ни единой ухмылкой не кичившийся бешеной тогда своей популярностью среди евреев Москвы.

      Да простят меня гурманы за небольшое стихотворение, посвящённое этим годам нашей алии:

      У него было и прозвище - Граф. Он получил его, видимо, в честь деда по отцу, работавшего когда-то в Адмиралтействе и сосланного коммунистами в Сибирь, где исчез. Умер он или был убит, где его могила – так никогда и не узнали. Но поразительно соответствие этого прозвища и Володиной сути: храбрость, ум, деликатность, скромность в сочетании с непоколебимым чувством собственного достоинства... Ну, и внешность, конечно – высокий, изящный, красивый...

      С дедами ему везло - дед со стороны матери был ни кто иной, как Феликс Шапиро, автор знаменитого «Иврит-русского словаря».Володя вкалывал на «алию», как никто. Преподавание иврита, симпозиумы, семинары, самиздат, поездки в другие города, бесконечные просители, бесконечные вопросы, улаживание конфликтов, аресты, обыски... И когда только он успевал думать, читать, вникать, искать парадоксальные решения, писать письма, увлекаться людьми, неожиданными теориями, изучать китайский массаж (у него были проблемы со спиной, застуженной ещё в далёкой юности), массажировать «отказников», работать сторожем в кооперативном доме... Его рабочее место – каморка с полуслепым окном, утлый лежак с несколькими на нём одеялами, метла в углу, чайник, холод и загаженная мухами, с потолка свисающая на скрученном шнуре лампочка. Он, уже обессиленный, как последний доходяга, принимал здесь евреев. Замечательно можно было бы в духе соцреализма изобразить это на картине «Приём ходоков-евреев Владимиром Престиным».

      Он действительно доходил... Моральных сил в нём было на толпу, а физических уже не осталось – нормальный мужик, не более того, из тех же костей, из того же мяса... И в 1980 году, в провонявшем агиткой Олимпийском году в Москве, в одном из самых проклятом «отказном» году, когда коммунисты душили Афганистан, Володя Слепак, загибался в неведомом Цокто-Хангиле около Монголии, Ида Нудель - в волчьем Кривошеино под Томском, Толя Щаранский - в очередном ШИЗО Чистопольских лагерей, а почти всех активистов алии «замели» на пятнадцать суток превентивного ареста, - чистили столицу от «нечисти», естественно, в понимании коммунистов, - он от активной жизни ушёл и вернулся к ней только в 1987 году...

      Всего-то семь лет активной жизни в «отказе»... Но многим из нас не хватило бы и трёх жизней содеять то, что он содеял за эти семь лет...

      Сионистская жизнь началась для него со знакомства с, можно сказать, «отцами-основателями» алии семидесятых - Драбкиным, Слепаком, Лепковским, Польским. Они все работали на Московском электроламповом заводе, куда была распределена жена Володи - Лена.

      Володя рассказывал: «Я, в основном, слушал их, вникал. Я тугодум... Но однажды, в 1964 году, на пароходе, на пути к Кольскому, Драбкин с Лепковским прижали меня к поручням и спросили: «Едешь в Израиль?» Мне было очень трудно отвечать. Я даже обиделся. Я же не был ещё готов к такому вопросу. Но сказал: «Еду...»...

      Произношение слов есть процесс столь привычный, столь обычный, столь частый, столь разнообразный, что придавать ему космическое значение просто смешно. Нам смешно. Но не ему. У него, у Володи Престина, такая вот «беда»: произношение слов для него есть выражение образа его жизни. «Еду» означало, что он начинает этим жить. Он не скажет назавтра, что пошутил, что «еду» не является клятвенной формой глагола «ехать», что он не понял вопроса, что он думал, что над ним шутят... Еду – значит еду! И к этому надо добавить, что он был фанатиком своей любимой профессии. К моменту решения об отъезде находился в должности начальника лаборатории! Имел несколько запатентованных изобретений. Занимался созданием первых компьютеров на транзисторах. Выезжал на военный полигон. Обожал свою работу. Был по-настоящему талантлив. Можно себе представить, что значило для него всё бросить. Одну «пламенную страсть» поменять на другую и чуть не сжечь себя в ней. Подать документы на выезд удалось только в 1970 году. Отчим долго не давал разрешение на отъезд. Володя с мамой подделали его подпись. Уголовники...

      И первое их сионистское «дело» - разделили книгу «Эксодус» на несколько частей, – примерно по пятьдесят страниц на брата, – и перевели на русский язык. И, умножив на пишущей машинке, раздали евреям...

      Как это получилось, что он стал лидером? Очень просто. Виктор Польский, получив разрешение, хлопнул его по плечу, и всё. Он всегда был солдатом. Слушаюсь, товарищ командир. Есть одна малоприятная штука в лидерстве – деньги. А где деньги, там... Он пробыл семнадцать лет в «отказе» и ни разу никто, никогда не слышал ни слуха, ни слушка, ни единой даже самой крошечной сплетни от даже самых больших врагов его о деньгах, «прилипших» к Володе. Сплетен же о других, правда, большей частью лживых, было несть числа...

      Он рассказывает: «Конец 1974 года. Перед нами три группы евреев, три, если хотите, сына, и никого нельзя выделить по значимости. Первый сын - сидящие в тюрьмах «самолётчики», второй - два миллиона евреев и третий - «отказники». Начнём с сидящих в тюрьмах. О них в то время мало что знали. Да и откуда было черпать информацию? И первым шагом был сбор сведений о них. Всё что было возможно – фотографии, адреса отсидки, домашние адреса, адреса родственников, возраст, профессия, состояние здоровья, за что сидят, какие сроки. И мы сделали это. К двадцать четвёртому декабря 1975 года, к пятой годовщине суда над «самолётчиками», мы выпустили тоненькую брошюрку о сидящих в тюрьмах и объявили этот день днём солидарности с ними. И этот день вошёл в историю алии навсегда. И с этого момента – совесть ведь не даёт людям покоя, так ведь? – стали евреи постепенно писать в лагеря, получать ответы… Это было страшно важно. Но какое же это тончайшее, деликатнейшее дело – помогать узникам! И оказывается, что лучшим вариантом становится анонимная помощь».

      ...Полная корреляция с правилами еврейской благотворительности, «цдакой». Истинная «цдака» та, которая анонимна, та, которая лишена гордыни дающего и унижения принимающего...

      Павел Абрамович о Володе Престине: «Он был в беспрестанном поиске нестандартных решений. Упорен до фанатизма. Кажется, не было ног «отказниц», которым он не сделал бы свой китайский массаж. Помочь – было его страстью. И при том невероятно скромен. Скажи ему комплимент – сморщится. Надеюсь, никто не обидится на меня – он был наиболее ярким лидером в «алие».

      Володя рассказывает: «Второе, но не по значимости, а по перечислению, направление нашей деятельности – два миллиона евреев… Главное – необходимо было найти эти два миллиона. Надо было что-то делать для этих двух миллионов. Понятно, да? Но что? Ну, конечно, просвещение, культура. Еврейские просвещение и культура. При этом себя немного отодвигаешь в сторону. Просто мы уже понимали, что засели надолго.

      Нужна была работа головы, а не ног. К нашим проблемам нужен был подход Ганди и Мартина Лютера Кинга. Только легитимные методы борьбы. Только мирные демонстрации без провокаций. Они теряли смысл. Сидение в тюрьме ни в коем случае не должно было стать самоцелью! А что может быть легитимнее, чем просвещение и культура!

      Итак, просвещение и культура. Если сионизм для властей стал жупелом, можно и не пользоваться этим словом. Да и что такое сионизм? Еврейское национальное движение. В центре его – образование государства. Если раньше думали, что сотворить его можно только велением свыше, то потом оказалось, что есть иные варианты – политические, дипломатические, приобретение земель и т. д. Огромная часть этого движения – культура, образование. Не только и не столько уговоры ехать, сколько приобщение к национальным корням. А приобщение даётся только просвещением. И мы создаём первый просветительский журнал «Тарбут» («Культура»). Первый номер вышел в марте 1975 года. Совершенно «кошерный»! Почему мы стремились к «кошерности»? Чтобы люди не боялись читать его! Не боялись передавать друг другу. Очередная наша иллюзия, что, начитавшись журнала, два миллиона евреев хлынут в Израиль. Ничего этого не случилось. Но были, конечно, и достижения. Оценить их количественно невозможно. Печатали на пишущей машинке – никаких ротапринтов! Отличный был журнал. Статьи были превосходные. Кроме того, нам очень повезло, что в 1975 году были подписаны Хельсинские соглашения, и в международной корзине договоров впервые появились «права человека»! Впервые! Для меня лично 1975 год был самым творческим».

      Он не договаривает. Он участвовал не только в издании «Тарбута». В издании и распространении следующих (перечислим только главное) книг: «Закалённые яростью» - о восстании в Варшавском гетто, «Бог мой» Германа Вука, «Евреи, Бог и история» М. Даймонта, «История евреев» Я.Этингера, «Эксодус», массы пособий по изучению иврита и Бог знает сколько трудов диссидента В. Альбрехта о принципах поведения на допросе, при обыске и так далее, и так далее. Труды печатались и перепечатывались на пишущих машинках, фотографировались, были задействованы десятки людей, а ведь надо было ещё распространить, уговорить взять, передать после прочтения другому, переслать за рубеж... И всё под его неусыпным оком... И когда появилась возможность уехать, и нашёлся-таки миллион евреев, пусть бегущих от перестроечного бедлама, пусть не ахти каких сионистов, но – главное! - евреев, спешащих домой, разве не прочли многие из них книги, «изданные» в жуткие годы «отказа», разве не отложилось в них Слово?..

      Владимир Слепак о Володе Престине: «Фанатик своего дела. Непримиримый. Столкнуть его с занимаемой им позиции было невозможно. И это не упрямство, а глубочайшая вера в свою правоту».

      Ну, а что же с «отказниками»? Да ничего нового - письма, заявления, протесты... и, конечно же, юридические семинары. При упоминании о них, он расплывался в счастливой улыбке. Какими молодыми были в этот момент его голубые глаза! Он явно гордился воистину великой идеей создания юридических семинаров.

      Он рассказывает: «Идея была так хороша, что эти семинары выросли, как грибы! И повсеместно! Расцвели! И это продолжалось до 1988 года! Интересно, что руководителей юридических семинаров сравнительно быстро отпускали, но недостатка в них никогда не было! Какие на их имя шли письма! Мы иногда от хохота лопались! Весь идиотизм нашей жизни был налицо... И к этому времени появился Володя Альбрехт... Мы познакомились с ним в начале 1975 года. И надо сказать, что огромная заслуга в создании юридических семинаров принадлежит именно ему. Кроме того, он подарил нам свою книгу «Как вести себя на допросе». И в результате допрос перестал быть средством запугивания нас со стороны властей, а превратился в юридическую процедуру, в которой мы знали свои конституционные права. КГБ лишался одного из существенных способов давления, а мы стали много сильнее. Раскрепостились... Так, на один из допросов в КГБ, из-за того, что у меня сломались ручные часы, я пришёл с будильником, поставил его на стол... (Рожу чекиста можно себе представить с лёгкостью необыкновенной).

      Альбрехт знакомил нас с письмами, заявлениями, публицистикой диссидентов Цукермана, Чалидзе, Твердохлебова, людей высочайшей культуры, высочайшей нравственности. В их кругу, например, было запрещено употребление слова «стукач». Они исходили из того, что «стукач» не может быть нравственным человеком, и обязательно возникнут ситуации, где его суть вылезет наружу. Я помню, как Володя Альбрехт говорил: «Спроси у человека, может ли он достать чёрную икру (жуткий в те годы дефицит в Москве)? И если он ответит «да», старайся быть от него подальше».

      Эмиль Менджерицкий о Володе Престине: «Володя обладал редкой в наше время чертой – аристократизмом, что усиливало в нас чувство независимости и собственного достоинства».

      О доверии... Доверие - это основа нормальных человеческих отношений. И особенно важным это было среди «отказников». Я придумал вопрос: «Что нужно, чтобы вызвать доверие человека?» Все начинали рассуждать о честности, о знаниях, правдолюбии и т. д. Мне кажется, что всё проще: хочешь завоевать доверие – никогда не говори плохо об отсутствующих! Тот, которому ты сказал такое, уходя от тебя, наверняка подумает, что ты и в его спину способен швырнуть гадость... И с теми, кто искренне соглашался с этим, вопрос о доверии снимался.

      Аарон Гуревич о Володе Престине: «Для меня Володя – учитель, наставник, но не наставлениями, а самим образом его жизни, взаимоотношением с людьми, в семье. Так было и в годы отказа, и здесь, в Израиле.

      Я благодарен судьбе за годы общения с ним...»

      Володя рассказывает: «Совершенно естественным итогом нашей просветительской работы явилась идея проведения симпозиума по культуре. И не местного, а международного! Председателем оргкомитета был Веня Файн. Пригласили учёных из-за границы. Готовились десятки докладов. И, естественно, в день симпозиума весь оргкомитет был арестован... И пусть Симпозиум по культуре не состоялся, – разгромили его на подходе, - но шум был выдающийся.

      Элияhу Эссас о Володе Престине: «Володя Престин – один из самых дорогих мне людей. Одна из его главных фраз: «Ты знаешь такого-то? Надо срочно помочь...» Он улыбался только тогда, когда решал проблему... очень хорошо улыбался... На собраниях, проходивших по его инициативе, он сидел в самом незаметном углу, и не было в этот момент счастливее человека...»

      Он рисковал больше других. КГБ прекрасно было осведомлено, кто является мотором, мозгом развернувшейся компании. У него постоянно проводили обыски. Дверную коробку своей квартиры он переделал так, что дверь открывалась не вовнутрь, как миллионы прочих дверей, которые легко вышибались могучим, привычным с 1917 года к этому деянию плечом чекиста, а наружу. И однажды, измученные борьбой с такой дверью, гэбэшники проникли к нему через верхний этаж, разбив стёкла балконной двери. А Володя, в это время лихорадочно сжигал бобину фильма о еврейских захоронениях в Прибалтике. Об их состоянии на сегодняшний день. Но не в этом был криминал. Часть захоронений находилась в расположении воинских частей, куда обманным способом и проникал автор фильма. Можно представить, чем бы это кончилось для автора фильма и Володи, попади эта бобина в руки КГБ! Она горела ужасно - медленно, с жутким дымом, с дикой вонью. Он жёг её в тазу. Но успел! Когда чекисты ворвались, по комнате летал пепел сожжённого компромата...

      Володя улыбается: «А однажды они так и не сумели ворваться ко мне. Мне потом соседка по подъезду рассказывала, что они мотались по всем квартирам в поисках топора».

      Иосиф Бегун о Володе Престине: «1972 год. Я был начинающим, всего два года в «отказе». А он был там уже три года. Что привлекало в нём более всего – доброжелательность, порядочность, но, главное, - романтическая смелость. Вот эпизод: в 1972 году тридцать человек организовали голодную забастовку на центральном московском телеграфе. Меня с ними по определённым причинам не было. Володи – тоже. Демонстрантов забрали вечером, и рано утром мы узнали, что все они схлопотали по пятнадцать суток. Мне тут же звонит Володя и заставляет выйти на телеграф в знак солидарности! Надо было слышать его голос... Никогда б не простил себе, если бы отказал ему... И мы вышли... В этом весь Володя... Хотя он в принципе был против той голодной забастовки...»

      Нехотя рассказывает о своих арестах: «Штук шесть, кажется, было... Запомнился арест после похода в прокуратуру в марте 1971 года. Нас никто не принял, велели расходиться, но мы отказались, и нас повязали. Мне - 15 суток. Остальным почему-то - по девять. Мы объявили голодовку. Как и все, перестал на девятые сутки голодать, всех моих сокамерников отпустили, я остался в камере один. И меня пересадили в камеру к Михаилу Занду, тоже получившему 15 суток, но продолжавшему голодовку. Это было сделано для того, чтобы голодавший Занд сидел с неголодавшим Престиным и, может быть, при виде жующего подельника прекратил голодовку, которая доставляла тюремщикам массу неудобств. Я немедленно предложил Занду, что начну с ним голодать. Он мне ответил: «Володя, все акции протеста хороши, кроме смешных». Каково, а?

      Михаил Занд о Володе Престине: «Он был рыцарем воплощения мечты об Израиле. Рыцарем менее всего для себя, более всего для других... Это о нём писал Пушкин:

      Володя продолжает: «Ещё запомнился арест во время приезда в Москву президента Никсона. Многих активистов тогда позабирали, но меня не трогали, а только ходили за мной. А мы, оставшиеся на воле, написали Никсону письмо, в котором выразили свой протест против арестов и объявили голодовку. И вот, спешу я на работу - работал на каких-то языковых курсах повышения квалификации - и вижу, что за мной идут. А письмо Никсону лежит у меня в кармане. На выходе из метро взлетаю по эскалатору и, надо же, в самом конце его образовалась толпа, и никак не протиснуться! Меня и взяли. Не будь этой толпы, точно ушёл бы от них. Повезли к судье, и он объявил мне о пятнадцати сутках за приставание к женщине, которая тотчас меня «опознала» и подтвердила обвинение. Сексуальный маньяк с антисоветским письмом в кармане! Именно в это время я и познал многие тонкости голодовки. Мало того, на девятый день голодовки я начал делать самому себе «китайский» массаж, - растирание кожи пальцами, - и мне стало так хорошо, что я начал бегать по камере! Такой прилив сил! От чего я действительно страдал - от холода. Лежак был деревянным, но от многолетних починок, шпаклёвок и покрасок он превратился в каменный, а был май, и ночи жутко холодными. Я каждые два часа просыпался от леденящего холода. Просил принести мне газету - не дали. Зато, явно испугавшись, что я отдам концы, разрешили маме навестить меня, и она принесла мне чемодан тёплых вещей и сетку... набитую едой! Короче, я вполне сносно отголодал все пятнадцать суток...»

      Он забыл рассказать, что однажды, кажется, перед самым симпозиумом по культуре, его забрали в метро, обвинив в том, что он якобы толкнул женщину с тортом. Посадили на пятнадцать суток. И все пятнадцать суток в знак протеста он голодал. Один. Без свидетелей. Вдумайтесь, господа: голодать пятнадцать суток без того, чтобы кто-то из своих видел это, знал об этом...

      Итак, всё, сотворённое им, работало: для узников – день солидарности, письма, посильная помощь; для двух миллионов – просвещение, культура; для «отказников» - юридические семинары, встречи с иностранными корреспондентами, письма, заявления и прочее.

      Вениамин Файн о Володе Престине: «Что меня привлекало в нём – его идеализм. У него действительно были идеалы! И принципы. И он жил и действовал в соответствии с ними... чего нельзя сказать о многих других с большими именами...»

      Володя рассказывает: Симпозиум по проблемам «отказа по режиму» состоялся только в 1987 году. А симпозиум по проблемам узников Сиона подготовить не успели – их отпустили. Теперь видно всё здание работы в «отказе»? Так мыслилось и так частично получилось...»

      И он горделиво улыбнулся.

      Виталий Свечинский о Володе Престине: «Из него трудно было выдавить слово. Но, выдавленное, оно многого стоило. На него можно было положиться. Ему легко верилось. Была полная уверенность, что после нашего отъезда он будет тянуть этот груз до конца...»

      Володя рассказывает: «Конфликты были... И тяжёлые... Мы начали 1975 год с конфликта. Он возник, потому что один из активистов алии с ведома нескольких других известных активистов посчитал целесообразным начать в 1974 году серию встреч с сотрудниками КГБ по вопросу выезда. Приблизительно через год, убедившись в отсутствии результата этих встреч, он рассказал о них небольшой группе «отказников», среди которых был и я. Из его рассказа мы не поняли, почему надо вести неофициальные переговоры с КГБ и, естественно, сообщили ему о недопустимости с нашей точки зрения подобного поведения. Но, к сожалению, он продолжал свои контакты с КГБ, правда, по его утверждению, по другим вопросам.

      Желая воспрепятствовать этому, мы выбрали способ действий, казавшийся тогда нам оптимальным, но на самом деле приведший к скандалу.

      «Отказная» Москва раскололась на два лагеря, последовали нашему «примеру» и другие города. А КГБ, естественно, торжествовал. Я был совершенно растерян, не знал, что делать. Кто помог? Владимир Альбрехт... Он предложил мне написать письмо инициатору встреч с КГБ. По его настоянию письмо должно было быть:

      Я написал такое письмо и передал адресату. Но он скоро получил разрешение на выезд, так что ответа я не получил. Приобретя ещё некоторый опыт по написанию такого рода писем, я понял, что у меня в руках оказался великолепный способ решения нравственных конфликтов! Относительно быстро я сумел и теоретически обосновать этот способ, исходя из модели психологических состояний человека, описанных Эриком Борном в его трансакционном анализе (трансакция – компромисс; соглашение, достигнутое путём взаимных уступок). В 1977 году я даже посетил несколько городов СССР с лекцией «Теория конфликтных ситуаций». Эта же лекция была прочитана мною в Москве на семинарах.

      Часто спрашивают: почему меня всё-таки не посадили по-настоящему? Мне кажется, дед помог. Не хотели они связываться с внуком Феликса Шапиро...»

      Он лукавил. Дед, оно, конечно. Кто б от такого деда отказался? Но не посадили его, потому что знали - его не сломать. Что не подпишет ни единого угодного им документа. Что замучает их требованиями о соблюдении всех до единого параграфов следствия. Что и полумёртвый будет сильнее их. Да и какое ему можно было «сшить» дело? Всё легально. Всё в полном соответствии с законом. А за нелюбовь к Советам и любовь к Израилю осудить в те годы было уже не так-то просто.

      Яков Кедми (Яша Казаков) о Володе Престине: «В нашем движении у него особое место. Поразительна скромность, с которой он делал своё дело. Всё у него было гармонично, серьёзно, даже профессионально. Я бы сказал: он был идеальным борцом. Без него наше движение было бы беднее и, не побоюсь сказать, менее успешным».

      Итак, вернулся он к активной «отказной» жизни только в 1987 году. На симпозиум по «отказу». Это было завершением круга его деяний. Об этом симпозиуме написано столько, что пересказывать даже вкратце суть его неинтересно. На дворе у коммунистов стояла перестройка, и потому подвигом, в отличие от прежних семинаров и симпозиумов, симпозиум по «отказу» назвать нельзя. Но он был необыкновенно высок в интеллектуальном плане. Одна маленькая деталь: у Володи Престина в разгар симпозиума уже было разрешение на выезд в Израиль. Мог бы и вещички собирать...

      Дан Рагинский о Володе Престине: «Он, безусловно, в первой пятёрке. Чистый человек. Абсолютно преданный делу. Никогда не подводил! Тогда для меня было удивительно: бороться кошерными методами! Но он доказал свою правоту... Сколько лет прошло, а у меня сохранились к нему удивительно тёплые чувства...»

      Приехал Володя в Израиль в 1988 году. И очень скоро был призван в Сионистский Форум.

      Володя рассказывает: «А знаете, почему у Форума появились трудности? На первом же собрании я выступил самым последним и предложил принять устав. Понимаете, да? Ну как без устава? Кто мы? Что мы? Какие задачи? Я полагал, что без этого нельзя. Все согласились. Устав, так устав. Вот ты, говорят, Володя, и составь его. Я и составил. На ближайшей встрече всем раздал. Договорились, что на следующем собрании обсудим. И никто на это следующее собрание не пришёл. Просто, да? А потом меня избрали в ревизионную комиссию Форума. Что я делаю? Предлагаю принять устав комиссии. Опять вкалываю, пишу, но председатель ревизионной комиссии нас больше не собирает. И где сейчас Форум? Понимаете, да?

      Аарон Гуревич: «Я, кажется, понимаю, почему он так настаивал на принятии устава. Именно устав, то есть поведенческие правила, цементируют общество или общественную организацию. И ярчайший тому пример – Тора. По сути – это Устав, который сохранил нас как народ, как сообщество людей одинаковых интересов, подчинённых Уставу».

      Десять лет проработал в больнице на должности инженера, ответственного за работу довольно сложного прибора, поддерживающего искусственное дыхание. В 1999 году, в возрасте 65 лет, вышел на пенсию.

      А в 2000-ом году страшно заболела его жена Лена. И все восемь бесконечных лет её болезни он был нянькой, врачом, психотерапевтом у её постели.

      Единственный сын - Миша - с женой и двумя дочками, живёт - так уж случилось - с 1998 года в Америке.

      Родная сестра - Инна - с семьёй и 102-летней мамой Лией Феликсовной живут в Беер-Шеве.

      Господи, какой холод охватывает от видения той минуты, когда маме сообщат о смерти сына. И какого сына! Любящего, опекавшего, изо всех сил своих тянувшего её долголетие...

      ... А внешне у него была обычная жизнь пенсионера, подрабатывал массажами... О массаже мог говорить часами. Взволнованно объяснял, почему так важно массажировать кожу и подкожную клетчатку (то бишь, жир) рук и ног – боль от такого массажа, доложу я вам, страшенная. Оказывается, вены на руках и ногах расположены в подкожном жировом слое, и если этот мерзкий слой шлакуется и твердеет, то он безжалостно сжимает бедные вены. И как кровушке протечь по сжатым, сдавленным по причине твоего обжорства и сидения перед компьютером и телевизором венам? Отсюда причина и многих заболеваний, и непреходящей боли. Однако ж, растирая кожу и жир пальцами, примерно как растираешь хлебный катушек, чтобы превратить его в лепёшку, но с удесятерённой силой, ты выдавливаешь свои паскудные шлаки, освобождая вены для их свободной и благородной деятельности. Володя утверждает, что только в здоровой шкуре может быть здоровое тело. Я неоднократно был в его руках. Это кошмар. Его смуглые, жилистые, без капли жира руки, кажется, могли перетереть морскую гальку. Ужас ещё и в том, что он добросовестен. Как всегда и во всём. Он выламывал на тебе свои пальцы. Кстати, - и это он доказывал мгновенно, - что на участках ног или рук, где жир не зашлакован (бывают у некоторых счастливцев такие отдельные крошечные участки) боли от массажа почти нет.

      А четырнадцатого декабря 2014 года собралось человек сто или около того на день его восьмидесятилетия, организованный – что вы, не им, конечно, - его друзьями. Он сидел за столом, смущённый, удивлённый.

      Марк Азбель о Володе Престине: «Людей, которым восемьдесят, уже довольно много, но статей и передач о них очень мало, поэтому так много говорит о Володе сама идея его друзей поговорить о нём, вспомнить его дела... Тем более, Володя не занимает тех постов, которые могли бы принести за эту инициативу какие-либо дивиденды. Вспомним, что Володя подал документы на выезд в 1970 году, когда Израиль называли не иначе, как «фашистским»; вспомним, что он был прекрасно устроен, любил своё дело; вспомним, что работал он в весьма секретном учреждении. Тем из России, кто не знает это время, и тем, кто не думал в это время об отъезде, могу сказать, что громогласное заявление о желании уехать в Израиль в те годы было уже поступком, сравнимым с подвигом. Поверьте, угодить в тюрьму за это ничего не стоило. Ну, а как вёл себя Володя в «отказе», можно заключить из документов, приведенных в недавно вышедшей книге Морозова «Еврейская эмиграция в свете новых документов». Шесть раз он упоминается в письмах, адресованных озабоченными чекистами на уровне Андропова, Щёлокова и генерального прокурора Руденко в ЦК КПСС. Володя один из тех, кому многие из нас обязаны своим проживанием в Израиле».

      ...Может быть, кто-нибудь из прочитавших сей рассказ решит, что в итоге Володя Престин и не состоялся вовсе... И действительно, его невозможно представить, например, среди членов нашего славного Кнессета. Этим самым членам пришлось бы тогда решать – или работать и думать так, как он это себе представляет, или задушить его. Понятно, что они предпочли бы последнее. Не стал богатым. Но он, по-моему, и не очень представляет себе, что это такое. Книг не написал. Как инженер... Увы, современная наука жестоко мстит тем, кто покидает её даже на короткий срок, а ведь его не было с ней восемнадцать лет!

      Но не спешите с приговором. Только Богу решать, состоялся он или нет.

      Лично я думаю, что годы его «отказа» стоили многих жизней «состоявшихся» людей.

      Он как-то сказал: «Если Вы долгие годы отказа провели вместе с отказниками - то Вам невероятно повезло! Как мне... И за это я безмерно благодарен щедро одарившей меня судьбе...»

      Он умер 15 апреля 2015 года. У себя дома. В своей импровизированной, по финскому образцу парилке, устроенной им рядом с ванной. Что-то случилось с сердцем, и он не смог самостоятельно выбраться оттуда. Ибо был один...

      Он, отдавший всю свою сознательную жизнь другим, умер в одиночестве. И, скорей всего, умер из-за одиночества, ибо, наверное, кричал, пытался выбраться, но никто его не услышал...

Марк Львовский
Петах-Тиква, 16 апреля 2015 года.