В память о

Но Виля Свечинский не очень «из нас». Нет, нет, я не говорю об «отказном» геройстве. Героев «отказа» не перечесть. Я говорю о постоянном его поиске смысла жизни. Поиске себя в дарованной ему жизни. Отсюда и поступки его диктовались не волей случая, не приспособлением к ситуации, а сердцем, совестью, гордостью и аналитическим умом, которым щедро одарил его Господь.

Первым его жизненным уроком было... Впрочем, вот его рассказ об этом:

«Папа много рассказывал о военных делах... Однажды они на лошадях атаковали немецкую пехоту, и у каждого кавалериста было по две шашки: поводья в зубах, и двумя шашками в двух руках рубить немцев. Они буквально срубали немцам головы, папа видел, как слетали головы! Однажды он видел, как немец со срубленной головой бежал ещё метров десять...

Так вот, командовал армией генерал Крюков, и когда ему представили списки награждённых орденами Красного знамени, то, увидев имя и фамилию Лазарь Свечинский, он сказал: «Лазарь?! Этому достаточно Красной Звезды!» Первый раз в жизни папа столкнулся с откровенным антисемитизмом. А ведь орден Красного Знамени был редким орденом, боевым. Случившееся сильно травмировало его, в нём это засело. И во мне тоже.

А эта сука Крюков потом получил 25 лет за мародерство – он вместе со знаменитой певицей Руслановой ограбил и вывез весь склад Геринга ковры в основном. Потом они торговали ими...»

В 1948 году возникло государство Израиль. И Виля с двумя друзьями – Романом Брахтманом и Мишей Моргулисом поняли, что мечта двух тысяч лет осуществилась на их глазах...

И возникла мысль – надо бежать туда, присоединиться к своему народу, построить там советскую власть, а как же? Правда, по поводу советской власти в Израиле один из друзей – Рома Брахман – говорил, что «только через его труп». Мы так завелись идеей бежать в Израиль, что не думали ни о родителях, ни о последствиях. Я сегодня понимаю, что б́о́льших идиотов трудно было найти. Но так было...»

Естественно, их выловили, и каждый из друзей получил десять лет лагерей...

О лагерной жизни в СССР написано много книг, и жизнь Вили в Магаданском лагере мало чем отличалась от жизни тысяч и тысяч заключённых.

Самой страшной работой в лагере, рассказывал Виля, была сушка песка:

«...Сушка мокрого песка для штукатуров. Представь себе огромный, примерно шесть на шесть метров толстый железный лист, который находится на бетонных опорах, высотой с обычный стул. Под этим листом, почти по всей его площади разжигают огонь и непрерывно поддерживают его. Старик-инвалид подбрасывал туда дрова.

Я должен был загрузить этот лист сырым песком и обязательно размешать его. А как иначе высушить? Для этого я вставал на середину листа, и оказывался в огне, как в середине луковки. Надо нагнуть голову, чтобы тебя не опалило, и в таком виде, скрючившись, задыхаясь, перелопатить этот песок и выскочить оттуда, спрыгнуть с листа. Как только песок высох, тебе надо его сгрузить – очистить лист, нагрузив его на тачки, и потом всё заново. А штукатуры орут: «Давай песок!» Им срочно нужен песок, и их много, этих штукатуров...»

На его счастье, узнав, что он учился на архитектора, ему поручили спроектировать домик для какого-то начальника. Спроектировал. Начальнику страшно понравилось, и Виля занялся своим делом. Вперемежку с сушкой мокрого песка...

После смерти Сталина, в 1955 году Вилю, как и многих других, освободили...

И что вы думаете? Виля не нашёл себя на свободе. Скука, ложь, бюрократия, казалось, уже несбыточные мечты об Израиле, и Виля... возвращается в Магадан, но уже в качестве инженера-проектировщика-архитектора. Он не захотел унылой, «разговорной» жизни в Москве, ему хотелось работать, простите за банальность, быть полезным членом общества...

«Знаешь, – признался Виля – годы, проведённые в Магадане – это самые мои счастливые годы российской жизни...» И любимую на всю жизнь женщину он нашёл там же, в Магадане...

Но всё это продолжалось до 1967 года...

Послушаем Вилю:

«Нет, нет, я не был отключён от внешней жизни, политики и так далее. Так как я часто приезжал в Москву, то держал руку на пульсе многих событий. И вот иду я однажды по магаданскому парку. Там была когда-то огромная статуя Сталина, которую снесли, и на этом месте стоял здоровенный газетный стенд. Смотрю, около него собралась толпа. Подхожу. Слышу отдельные слова: «Израиль... агрессор... так им и надо...» Я знал, что началась Шестидневная война. Подхожу, читаю газетные сообщения, и вдруг что-то во мне дрогнуло: «Боже мой, что я делаю? Чем я занят? Виля, чем ты занят? Делаешь проекты, ходишь в походы, делаешь на пленэре этюды, организуешь художественные выставки и прочее хуё-моё... Виля, но жизнь-то не изменилась! Твой народ бьётся, может быть, истекает кровью, над ним смеются, его ненавидят, а ты живёшь среди этих ненавистников и делаешь вид, что тебя это не касается, что всё хорошо...»

У меня здорово испортилось настроение. А потом, когда Шестидневная война кончилась, как и должна была кончиться, фантастическая победа моего народа ещё более укрепила меня в мысли, что я постыдно стою в стороне. «Виля, ты должен что-то делать для Израиля! Та война кончилась, твоя – начинается...» И однажды я пришёл домой и сказал жене: «Лиза, мы плохо живём...» И она сказала: «Едем в Москву». И сослуживцам я сказал, что уезжаю, что я должен что-то сделать для моего народа, что нельзя так жить. И всё... Я проснулся.»

Они вернулись в Москву, и Виля нашёл работу в проектной организации.

Ещё до получения вызова из Израиля Вилю познакомили с Давидом Хавкиным, Давидом Драбкиным, Лёней Лепковским, Виктором Польским, чуть позже – с Володей Слепаком, Володей Престиным, Пашей Абрамовичем – в общем, та ещё «компашка»...

Сложилось общество примерно двух десятков людей. Очень тесно общались. Собирались на еврейские праздники, ездили вместе за город. Хавкин был у них Моисеем. А Виля много занимался самиздатом. Множил переведённый на русский язык роман Леона Уриса «Эксодус».

Это было время отчаянной борьбы «сталинистов» и «антисталинистов». Это было время, блистательно описанное поэтом Борисом Чичибабиным:

Пока во лжи неукротимы
сидят холёные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждёт доносчик -
не умер Сталин.
Клянусь на знамени весёлом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну и не покаюсь
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!

И вот что пишет об этом времени сам Виля:

«Смертельный удар Деспотии был нанесён людьми 60-х годов. Слабый человек, вооружённый только своей правотой, предстал грозной опасностью перед Деспотией. В России, по-видимому, это стало традицией: участники войны 1812 года, вернувшись из Парижа, разбудили декабристов. Декабристы разбудили Герцена, а уж Герцен разбудил целый пересыльный барак... Появился самиздат, возникла повстанческая ситуация дерзких петиций и демонстраций протеста. События приобрели стихийный, лавинный характер. И зёрна массового еврейского национального самосознания пали на благодатную почву, удобренную кровью и потом российских диссидентов, немалую часть которых составляли евреи».

Весной 1968 года многие из упомянутой «кампашки», получив вызовы из Израиля, подали заявления на выезд в Израиль.

Осенью 1968 года им всем одновременно позвонили и сообщили, что в выезде в Израиль отказано по причине нецелесообразности. Прямо по телефону и сообщили.

Виля: «И началось... Три года вихря... Я сегодня с некоторым страхом и удивлением думаю – действительно ли я был способен на такие три года? Способен был делать такие вещи? Я был, как зверь...»

Началось с организации встреч евреев всех городов – Москва, Ленинград, Свердловск, Рига, Вильнюс, Киев, Кишинёв, Минск, Одесса... И первый съезд состоялся в Москве. Потом это обозвали ВКК – звучит мощно: Всесоюзный координационный комитет. ВКК и на самом деле развил бурную деятельность. Появились деньги. Первые деньги – от грузин, от многих из тех, кто бастовал на Московском телеграфе, кто написал знаменитое письмо, прочитанное Голдой Меир в Кнессете.

Виля принимает деятельное участие в издании подпольной литературы, поставляет материал для подпольного журнала «Исход» и так далее, и так далее.

Начались встречи с иностранцами. Борьба советских евреев за выезд в Израиль приобрела международное значение. Как сказал Виля: «Молчание ягнят кончилось».

Вот что писал Виля в 31-м номере журнала «Сион» за 1980 год:

«Как понять генеалогию совести?

В определенных ситуациях, которым предшествовал период продолжительного и безысходного страдания, появляются люди, которые не могут переносить состояние постоянного тотального компромисса. Жизнь становится ложью. Жизнь еврея — двойной ложью.

Так возникает повстанческая ситуация, ситуация противостояния. Диссидентство. Еврейское диссидентство. Нежелание лгать - это не мировоззренческая концепция, это душевное состояние, которое в определенной общественной ситуации воспринимается как восстание. Главное в диссидентстве - это посметь действовать. Это - встать и громко сказать. И назвать себя. Этот, глухо упоминаемый во всей последующей исследовательской литературе, акт был и остается по сей день центральным смыслом диссидентства.

В работе «Мотив выбора шкатулки» Фрейд утверждает, что стремление человека к прекрасному есть стремление к смерти.

Жизнелюбивый разум противится принять это утверждение. Но эмпирическая истина показывает, что психологически повстанческое состояние духа (стремление к правде, служение совести) – это, прежде всего, жертвенное состояние, то есть состояние готовности пострадать за свою правду...

...В конце 60-х годов в российском ассимилированном еврействе возник узкий круг людей, создавший повстанческую ситуацию, на знамени которой был написан сионизм. Появились евреи, пережившие процесс внутреннего освобождения. Это было сопряжено с ни с чем не сравнимым чувством потери страха, и с чувством братства, и со щемящим чувством жертвенного долга. Для многих из них это были звездные часы жизни.

Идея служения своему несчастному народу, страстная приверженность Израилю стали единственно значимой этической ценностью в узкой среде еврейских диссидентов. В их действиях, как это ни парадоксально, эмиграционные устремления не были доминирующими.

Еврей, человек с опущенной головой, терзаемый комплексом неполноценности, стал центральным объектом приложения усилий.

Борьба за еврея - борьба с евреем».

И за ними пошли люди!

Письмо-обращение к еврейской общественности всего мира, написанное по поводу очередной гнусной антиизраильской статейки в «Известиях», решили переправить в Израиль с получившим разрешение Давидом Хавкиным.

Виля: «Вывез это письмо Хавкин в трубке кинескопа! Только Хавкин мог это сделать... Убедившись, что в Израиле это письмо не принимают, Хавкин послал его в Америку, и оно тут же было опубликовано. Роман Брахтман, получивший к тому времени разрешение на выезд и уже работавший на радиостанции «Свобода», получил это письмо с утренней почтой, увидел там мою подпись и чуть не упал со стула... «Я, – рассказывал он потом мне – испугался, задрожал, побежал туда, сюда, не знал, что делать. Мне страшно было зачитывать его! Я снова почувствовал запах лагеря...»

Это было первое письмо, первый опыт, никто толком это письмо и не увидел. Потом было «письмо двадцати пяти», адресованное Генеральному секретарю ООН У Тану. Это письмо вывез буквально на своих плечах дед когда-то замечательного еврея Изи Шмерлера, который сегодня стал самой большой сволочью и зовётся уже Изей Шамиром. А когда он был Изей Шмерлером, он был нашей надеждой, нашей радостью. Его отец, польский еврей, погиб в сталинских лагерях. Так этот Изя привёз нам из Сибири шесть тяжеленных чемоданов – я, молодой, здоровенный, не мог ни один из них поднять! –набитых перепечатанными учебниками иврита «Элеф милим» и «Мори». Он умудрился отпечатать их в государственной (!) типографии. Их ночами печатали девочки, которым, он, конечно, заплатил, и заплатил своими деньгами! Он не хотел брать у нас этих денег! Это был чистый срок?! Это и девочкам грозило по три года, а ему – чистый червонец!

Изя погрузил чемоданы в купе, хорошо заплатил проводнице за то, чтобы она никого больше в купе не пускала, – она грудью стояла на входе в купе! – и он в одиночестве доехал из Новосибирска в Москву. Мы встречали его в Москве и развезли чемоданы по адресам. В наших масштабах это был колоссальный тираж учебной литературы! Такие вот вещи делали...

Так вот, когда Изя получил разрешение на выезд вместе со своим дедом, то мы деду в плечики его шубы зашили наше «письмо двадцати пяти». Оно сейчас выставлено в Доме диаспоры. Письмо было отпечатано на кусочке льняной простыни, не знавшей ни миллиграмма крахмала. Абсолютно мягкая ткань! И мы вшили это письмо, этот кусочек простыни, в плечики дедовой шубы. А деда шмонали по-лубянски, был произведён самый настоящий обыск. Его шубу чуть ли не всю разорвали, понимали, что дед что-то везёт с собой, и ничего не нашли! Это ж была лагерная заначка, им ли найти её?! Разрезать плечико вдоль и вмонтировать туда кусочек мягчайшей ткани! Кто его мог прощупать?.. Я этому у воров научился. И письмо дошло и прозвучало достаточно громко.

Да я день и ночь могу рассказывать о наших делах и проделках...»

В это же время Виля подписывает знаменитое «Письмо 170-ти» Ларисы Богораз и Паши Литвинова в защиту диссидентов Гинзбурга и Галанскова.

Виля ещё и диссидент... Но вот, что пишет по этому поводу сам Виля:

«Создаётся впечатление, что добрая половина Боевой организации эсеров состояла из евреев. Боевики, террористы, герои акций – стреляли, взрывали губернаторов, министров и взрывались сами во имя святого народного дела. Гец, Гершуни, Маня Вильбушевич, Осип Минор - имя им легион. Жена Минора, А. Н. Шехтер, с трупом замерзшего грудного ребенка на руках в этапном пешем переходе на Вилюйск - символ их страстей и страданий.

Потом наши Левинсоны с шашками и при шпорах летали по стране. Мой дядя Израиль превратился в «пламенного Срулика», и его рыжие патлы революционно торчали из-под околыша командирской фуражки. Все, в ком жива была совесть и сердце не было глухим к народной боли, ринулись в революцию.

Конечно, это было «симпатичнее, привлекательней и духовней», чем быть занятым частным, мелким делом - устройством своего национального дома.

И только ничтожно малое количество людей нашли в себе силы не поддаться соблазну и обратить свои взоры и стопы в сторону Эрец-Исраэль, Палестины. Этот великий по своей душевной зрелости акт до сих пор будоражит мое воображение.

Далее следует цитаты из любимого Вилей Жаботинского: «...и скажут: благо тем, которые в то смутное время, полное миражей и обольщений, умели выбрать прямую дорогу и повели свой народ навеки прочь от чужой помощи и чужого предательства».

Так, Время - самый беспристрастный судия - вручает Жаботинскому сертификат на истину».

...Но они сидели без прочной связи с иностранными корреспондентами. И Виля в категоричной форме потребовал от друга-диссидента Петра Якира познакомить его с ними.

И очень скоро по-настоящему громыхнуло «письмо шести»...

Виля: «Поводом для него стала опять же статья, но на этот раз двух жидков – Беренштейна и Фриделя, – под названием «Под чью дудку пляшут сионисты». Как эти жидки умилялись! Аж плакали от восторга... Они, оказывается, не только советские, но совсем уже почти и русские люди, и их родина – СССР, и надо очень любить эту свою Родину, свою землю, Золотое кольцо России... ну, и естественно, что-то там капнули по поводу некоторых отдельных евреев, конечно же, сионистов, не понимающих, какое это счастье жить в Золотом кольце, и всё такое прочее. И мы им выдали! Мы им так выдали! Написали письмо Тина Бродецкая, Аля Федосеева и я. Это была моя первая проба пера на ниве эпистолярной словесности. Именно это письмо подарило всем организациям в Израиле, Америке и Европе, занятыми нашими делами, знаменитый лозунг «Отпусти народ мой!»

Это «письмо шести» пошло. Оно пошло! Это было тяжёлое письмо...

Я осмелюсь предложить читателю это письмо, одно из самых первых писем, открывшим эпоху еврейской гласности в СССР... Ощутите, господа, дух и пафос того, как не крути, романтического времени.

«Итак, вы, Л. Беренштейн и М. Фридель, пишете, что парламент Израиля принял резолюцию, в которой потребовал «уважать бесспорное право каждого еврея жить на земле своей исторической матери-родины, то бишь, Израиля».

Уместно спросить: известна ли вам другая историческая родина евреев, которая была бы не «то бишь»? Может, вы хотите сказать, что у евреев, в отличие от других народов, исторической родины нет или, по крайней мере, не должно быть? Или, как вы пытаетесь убедить читателей, еврейский национальный вопрос может быть решен только на поле классовой борьбы? Оказывается, не какая-то там преемственность поколений, не духовное наследие предков, не история страны и ее народа формируют душу человека, а... классовая, и только классовая борьба. Более того, вы считаете, что еврейская проблема может быть лишь политической, социальной, даже религиозной, но отнюдь не национальной в смысле собственной государственности.

Слышите, Л. Беренштейн и М. Фридель? Вы, выступающие от имени «еврейского населения нашей страны», вы сумеете прочесть П. Маркиша, С. Галкина, Л. Квитко, И. Фефера, Д. Бергельсона на своем, еврейском языке? Знаете ли вы хоть одну еврейскую букву? Гордитесь ли вы духовным наследием вашего народа - хотя бы Библией, хотя бы в её литературно-историческом аспекте? Известно ли вам, вашим детям и вашим внукам о героических народных восстаниях Маккавеев, Бар-Кохбы против иноземных владычеств? Что говорят вам такие имена, как Иегуда Галеви, Маймонид, Моисей Мендельсон, Х. Н. Бялик, С. Фруг? Или это не ваша история и не ваше духовное наследие?

Тогда что же ваше? И где ваше? Неужели только голое поле классовых битв? И на основе какого национального духовного наследия вы рядитесь в интернационалисты?

Ни французскому, ни английскому, ни русскому народам не приходилось доказывать перед всем миром своего права на национальное существование. История евреев сложилась иначе. Еврейскому народу пришлось доказывать это право. И Советский Союз одним из первых признал Государство Израиль. Разве это не означает, что отныне каждый еврей имеет право принять участие в строительстве своего государства, формировании еврейской национальной культуры на земле своих предков? А вы, так называемые «представители еврейской национальности», не стесняетесь прибегать к полицейским угрозам, квалифицируете это право и открытое волеизъявление народа вернуться на землю своих предков, как «предательство» и «измену»!

А что касается классовой борьбы, то ее успешно осуществляет Коммунистическая партия Израиля (даже две!) Ясно, что цель ваша - доказать как зарубежному, так и советскому читателю, что мысль поселиться на «земле предков» в Израиле чужда евреям Советского Союза. А вы загляните в Отдел виз и регистрации при МВД СССР и спросите, сколько десятков тысяч евреев тщетно обивает его пороги в надежде получить разрешение на выезд из СССР для воссоединения со своими родными в Израиле? Попытайтесь осмыслить, Л. Беренштейн и М. Фридель, что право покидать любую страну является законным правом каждого человека и нигде в мире не рассматривается, как «предательство» и «измена Родине».

Вам, Л. Беренштейн и М. Фридель, как и каждому, «кому ведомы законы общественного развития», должно быть известно, что колесо истории не только не повернуть вспять, но и не приостановить. И сегодня, когда Еврейское Государство возрождено и существует уже 22 года, то «стремление к единству, к жизни на земле предков» естественно и неоспоримо.

Поэтому, все советские евреи, желающие воссоединиться со своим народом на земле Израиля, безусловно приветствовали бы уважение их бесспорного права «жить на земле своей исторической матери-родины».

А перед лицом великой державы, предоставившей убежище многим поколениям евреев, мы повторяем слова наших далеких предков, требовавших права Исхода из Египта: "ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!"

Подписи: Виталий СВЕЧИНСКИЙ, Дора КОЛЯДИЦКАЯ, Марк ЭЛЬБАУМ, Тина БРОДЕЦКАЯ, Лев ФРЕЙДИН, Блюма ДИСКИНА

Москва, декабрь 1969 года.

Виля: «Итак, мы засветились. Это письмо передали по всем «вражеским» радиостанциям. Мне звонили из многих городов, волновались. И оттуда, из этих городов, тоже пошли письма! И что же? Ни хвостов, ни вызовов в КГБ, ни отключений телефонов. Ничего этого пока не было. Мы же не крымские татары, которых почти некому было защищать. Их не поддержал даже исламский мир. А тронуть евреев – о, это другое дело! В Нью-Йорке Кахане кидает бомбы. Советским дипломатам прохода не дают. Нас не так легко было взять. Но власти затаились, следили за нами очень внимательно.

И в ответ на наш демарш – наше «письмо шести» – власти поспешили устроить пресс-конференцию «дрессированных» евреев. Она состоялась 4 марта 1970 года. В ней участвовали Райкин, Быстрицкая, генерал Драгунский, тогдашний министр Дымшиц. Мы смотрели это вонючее представление по телевизору. Райкин двигался и говорил, как после перенесённого инсульта. Быстрицкая продолжала играть Аксинью из «Тихого Дона» и всем свои видом показывала, что она даже не понимает, что это за слово такое «Израиль»... чушь, мол, какая-то. Дымшиц деловито бубнил о достижениях советских евреев, ставя в пример себя: еврей-министр – ну что ещё надо? Особо усердствовал генерал Драгунский – казалось, он на танке готов переехать всех сионистов. Это был ужас!

...Кого только Господь не назначает быть антисионистом!

И в ответ на эту гнусное представление появилось знаменитое письмо «Тридцати девяти», письмо, прочно вошедшее в историю евреев...»

...Я ловлю себя на мысли, что пытаюсь рассказать о жизни Виталия Свечинского. Но, господа, это получился бы роман, роман о незаурядном человеке, человеке бесстрашном, умном, ироничном, достойном романа о настоящем еврее... Мне не осилить этого...

На утро следующего дня по «Голосу Америки» передали текст этого письма!

Письмо наделало много шума. Стали вызывать людей. В КГБ начали с людьми «работать». И тогда под Москвой они устроили семинар, и на нём Виля рассказал собравшимся, как вести себя на допросах. Как нужно отвечать, как не нужно бояться их блефа.

Виля: «И пошли письма лавинами... Большинство из них шли через корреспондента норвежской газеты «Афтенпостенблатт» Пэра Хеге. Это он переправил на Запад солженицынский «Архипелаг». Его после этого объявили «персоной нон грата», хотели выслать из Советского Союза, но не выслали. Он был отчаянный человек, страшный авантюрист, прекрасно знал русский язык... Он считал это делом святым. Однажды, когда за нами была слежка, он в машине взял мою почту – толстенную связку, – спрятал её под сиденье, проскочил красный светофор, свернул на боковую улицу, выбросил меня в сугроб и укатил с почтой в свой корпункт.»

...И пошли обыски. Один из них напрямую был связан с «Самолётным делом»...

Виля: «Самолётное» дело – дело простое, почти уголовное... Когда случилось «самолётное дело», когда стало очевидным, что таки да, ребята пошли на угон самолёта, чтобы «чухнуть», у меня сложилось чёткое ощущение, что мне вонзили нож в спину. Я в этом кино уже был... И мы в молодости хотели раздобыть катер, чтобы тоже «чухнуть», да что там катер – я даже интересовался угоном самолёта...

Надо понимать, что едва евреи стали вставать с колен, подниматься, смотреть в небо, говорить, заявлять, подписывать письма и всё такое - и в это время сделать такую вещь! Это ощущалось мною, как измена, плевок, это превращало наше дело в какой-то банальный high-jacking (в данном случае - угон самолёта). Самое интересное, что когда я поделился этой мыслью уже здесь, в Израиле, с Хавкиным, он сказал об этом деле точно моими же словами – «нож в спину». Мы с ним были на одной волне. И я не раз слышал, что они не столько хотели угнать самолёт – понимали, что их возьмут, – сколько возбудить своим поступком общественное мнение.

Но главное – намерение, а уж потом Господь всем располагает. И когда их посадили, посадили за намерение захватить самолёт, то мир молчал, молчал, и всё. Никого это не взволновало. В это время захватывали самолёты баски, арабы, уголовники, да кто только не захватывал их! Это был способ номер один обратить на себя внимание. Но потом, когда Кузнецову и Дымшицу дали «вышку», тогда-то всё и началось! Мир всколыхнулся: за что расстрел? За угон? Какой угон?! За попытку? Но даже попытки не было! Было намерение, был замысел. Есть замысел, есть намерение, есть попытка и есть реализация. Так ребята застряли где-то между замыслом и намерением. И за это расстрел?! Вот когда всё началось. Вот тогда они в наше движение и вложили свой крепкий кирпич.

И мы написали письмо, назвав высшую меру наказания Кузнецову и Дымшицу и дикие сроки остальным ребятам варварством. Тут, слава Богу, подоспело дело басков в Испании. Голда Меир нажала на Франко, тот помиловал басков, и Брежневу не осталось ничего другого, как помиловать Кузнецова и Дымшица. Весь мир жал тогда на все педали.

После всех этих событий мои дела пошли с большой скоростью. После вызова на допрос в Москве меня больше не трогали, и 13 января 1971 года я, возвратившись поздно вечером домой, в дырках своего почтового ящика увидел жёлтую открытку: меня срочно вызывали в ОВИР на следующее утро. Утром меня приняла в ОВИРе инспектор Акулова. И я потерял дар речи...

Виля: «Ну, вот и Шереметьево. Поднялись мы на лестницу – я, сын Боря, Лиза с грудным ребёнком, Геулой, – и вижу я перед нами целую бригаду особистов, готовых к большому «шмону». А Лизу с ребёнком в это время отводят в другой бокс. Тогда я подошёл к офицеру, старшему по званию, и сказал ему: «Я ничего с собой не везу. То, что я должен был передать туда, я уже передал, и с собой у меня ничего нет. Вы можете искать, но я заявляю, что у меня ничего нет. Я могу письменно засвидетельствовать это. Всё, что я везу, – это значок, подаренный мне старым лагерным другом. Вот он...»

Его сделал для меня мой лагерный дружок Жора. Металлический значок, который можно было прикрепить к лацкану пиджака. На нём были изображены земля, кусочек неба, колючая проволока, и к ней как бы привешены наша заплатки с лагерными номерами, которые мы носили на шапке, на штанах. И на этих заплатках были выгравированы наши лагерные номера.

Офицер долго рассматривал значок и заявил, что пропустить его не может... Но никакого обыска не было, абсолютно. Даже не распеленали ребёнка.

А через стекло я видел провожавшую меня толпу, родные рожи, отца... Мама провожать не приехала, не смогла... И я уходил от них с корзинкой для грудных младенцев, где посапывала Геула... Кстати, в ЗАГСе дочь не хотели регистрировать – сотрудница перелистала толстенный справочник и не нашла такого имени. «У нас такого имени нет!» «А у нас, – ответил я, – есть!» И я настоял. Написал ей это имя по-русски, и она переписала его в свои бумаги».

Жизнь в Израиле...

Она немногим отличалась от жизни многих евреев-эмигрантов России. Поиск работы, жилья, себя в обществе, оказавшемся несколько иным, чем представлялось. Но, слава Богу, у Вили сложилось.

Виталий Свечинский и Владимир Слепак

В Израиле он сразу же стал плотно общаться с НАТИВом, в частности с её главой Нехемьей Леваноном. Его послали в Брюссель на первый международный конгресс в защиту советских евреев, потом послали в Париж, где он выступал в еврейских школах, потом – в США, где Вилю принял тогдашний вице-президент Спиро Агню.

Потом к нему в ульпан пришли два архитектора, один из которых был знаменитый израильский архитектор Мансфельд. Он прочёл о Виле в газетах, тогда было много интервью с ним. Нехемья раззвонил по всему Израилю, что приехал знаменитый активист, узник Сиона и всё прочее. А Мансфельд в это время был архитектором номер один в Израиле.

Мансфельд был им доволен. Он его многому научил, хотя Виля приехал уже зрелым архитектором. Он проработал у Мансфельда четыре года. Платил Мансфельд мало. Как к великому Корбюзье – тот, правда, вообще не платил зарплату, – к Мансфельду шли люди, которые хотели научиться архитектуре, не заработать, а именно научиться, проникнуть в архитектурные откровения.

Виля: «Я хотел уйти от Мансфельда уже через год, но не ушёл, потому что был сильно травмирован в России, был усталым, апатичным и поэтому проработал у него четыре года... А Лизу жена Мансфельда Белла устроила работать в геологическую библиотеку Техниона. Лиза хорошо знала английский язык». Виля смеётся: «Мерзлотовед в Израиле...»

Сын учился в школе, Геула – в детском саду...

Четыре года он пробыл у Мансфельда. Пока не стал понимать, что архитектура – это хорошо, но Запад построен по другому принципу. Здесь надо открыть своё бюро и заняться бизнесом, надо стать самостоятельным архитектором, брать заказы...

И Виля решился. С несколькими друзьями он основал проектно-строительную компанию «Алир» (Алия мируссия).

Взяли ссуду в государственном банке – машканту. Им дали экспериментальный объект, заказанный государством. Это был панельный, экспериментальный дом, и новоиспечённая компания на этом доме погорела – деньги ушли, а проект не довели до конца. И остались должны...

На них завели дело в министерстве юстиции. Стали проводить следствие, как были «разворованы» деньги. И они пошли в министерство юстиции. Их принял следователь, и они рассказали ему, кто они такие, рассказали, что погорели, потому что были без понятия, как делаются такие дела, что получили очень трудный объект и что вкладывали даже свои деньги, чтобы держать на плаву свою компанию... Следователь внимательно всё выслушал и отвёл их к своему боссу. Босс попросил вчерне повторить всё, о чём они рассказали следователю. Была длинная пауза. Он смотрел на них, они – на него. И босс сказал следователю: «Закрой это дело». Всё... Он им поверил, и на этом всё кончилось.

И Виля остался один – частник на архитектурном рынке. Денег не было. Брался за любые работы. Потом познакомился с человеком по имени Цви, который искал компаньона. И они получили приглашение участвовать в конкурсе на проект здания культурного центра Фани Каплан.

Фани Каплан – рабанит, жена главного раввина Франции. Это были на сто процентов французские деньги, и заказчики хотели, чтобы именно израильские архитекторы участвовали в конкурсе. Вместе с ними в этом конкурсе участвовали шесть архитектурных бюро. Проект они делали с огромным воодушевлением.

Но потом поняли, что вокруг конкурса начинается какая-то возня, возникло предчувствие, что всё уже заранее запродано, но однажды вечером им позвонили и сообщили, что заказчики потребовали, чтобы все проекты были доставлены в Париж. И проекты, и макеты - всё было затребовано в Париж. Так что, все местные шахер-махеры отпали.

Культурный центр им. Фани Каплан. Хайфа

А через неделю Виле ночью позвонили из Парижа и сообщили, что им единогласно присуждена первая премия. Был большой праздник... Сделали рабочие чертежи, и этот центр довольно быстро построили – двухэтажное общественное здание с залом.

Это принесло деньги, они, как выразился Виля, «вошли в картину».

Потом получили работу от армии – делали офицерские корпуса для военных баз, когда их переводили из Синая внутрь страны. В общем, пошла работа...

После девяти лет совместной работы Виля с Цви разошлись.

Виля: «А в 1978 году Сохнут объявил об иудизации Галилеи – она же тогда была вся арабская. Земли пропадали. Пустующие земли – это чужие земли. Так всегда было.

Сохнут наметил шесть поселений. Таль-Эль – одно из первых. Сохнут провёл дорогу, воду, поставил электродвигатель. Ещё находясь в Хайфе, я сделал генеральный план Таль-Эля и ...перебрался туда. В 1974 году ко мне приехала мама. Как только папа умер, не дождавшись разрешения, она приехала...

Виля: «Нас было семнадцать семей. Нам сначала дали сохнутовские домики – очень, приличные домики: три спальни, кухонька, туалет, душевая, очень приличный салон, даже «пинат охель» ... И мы подумали, что вряд ли я сподоблюсь заиметь свой дом в Хайфе... Да какой там дом – даже палисадник... А здесь была реальная возможность заиметь свою землю – её Сохнут давал бесплатно, только стройтесь, заселяйте, постройте свой дом. Причём это не край земли, а между Кармиэлем, Акко и Нагарией, и до Хайфы всего минут сорок езды.

Приехали мы на совершенно лысое место, а теперь у меня здесь своё архитектурное бюро!

Виля Свечинский в своей конторе

Виля: «Я не принадлежу никакой партии, но я – правый, всегда голосовал за Ликуд...»

О его отношении к русским партиям он однажды высказался в статье «Предвыборная полемика», напечатанной в газете «Вести» в апреле 1999 года: «...самое печальное в стремительном хороводе русских партий, где лидирует партия ИБА – это отсутствие слуха. Ибо как можно объяснить присвоение себе этого имени после выхода в свет книг Зиновьева! (кто подзабыл – в знаменитом романе-памфлете Александра Зиновьева «Зияющие высоты» местом действия является город Ибанск, и жители его, естественно – ибанцы) И если не «ибанцами», то как ещё можно назвать представителей партии ИБА?

Официальный лозунг ибанцев: «Голосуй за своих!» – это демонстративный отказ от сионизма в его чеканной форме, созданной Жаботинским и Трумпельдором. Воистину, дело, начатое гигантами, завершается карликами.

...Укоренённость – вот высшая гражданская доблесть в Израиле».

Он всегда голосовал только за Ликуд.

Виля: «Я знаю много людей, часто менявших своё направление, много пробовавших в идеологии, верованиях и так далее. Это часто зависит от настроения, от того, как складывается жизнь. Знаю людей, бывших в России очень правыми и ставших здесь очень левыми. Я вообще этого не люблю – правый, левый... Это упрощает проблему. Эти так называемые левые – вообще ужас какой-то: ничего не видят, путают масштабы, забывают, кто украл и у кого украл. У них ничего уже непонятно – кто жертва, а кто агрессор. Они говорят: Израиль - агрессор. Почему?! Потому что он – сильная жертва, которая отбивает все удары, не ломается. Значит, он – агрессор! Но ведь всё на самом деле так просто: агрессор – арабы. Не хотят они здесь Израиль, не хотят онтологически, не хотят принципиально, духа еврейского здесь не хотят! Они все голосовали против его создания! Галилея была объявлена арабской землёй. И Хайфа – тоже. И никто уже не вспоминает, что едва создали Израиль, как арабы пошли на него войной. Семь государств без объявления войны пошли уничтожать Израиль. И какой Израиль! Который только что вышел из Аушвица, из Треблинки! Их привозили нелегально из Кипра. И кого привезли – кожа да кости. Народ, вышедший из печей, без дыхания, вышел на берег этой земли и был счастлив, что ему дали этот кусочек земли, этот шмат земли, узкую полоску вдоль моря... Они бесновались от радости, танцевали на улицах дни и ночи. Такое счастье – еврейское государство! 600 тысяч человек – это было тогда всё население Израиля! И арабы в это время напали, чтобы зарыть нас. И евреям, вышедшим из печей, сразу дали оружие. У них не спрашивали фамилий. И они пошли в бой, и умирали, и погибали, и победили, и освободились от арабов. Но не до конца... Сейчас уже век другой, мы опоздали. Сильно опоздали. На самом деле, именно тогда надо поставить все точки над i, сделать чёткие границы государства, гимн, флаг, герб – святое дело! Главное – это честь государства, то, что евреи никак не могут понять. Евреи не государственный народ. Надо становиться им, понять, что это такое. Ведь как создавались европейские государства? Они же отстаивали себя, зубами держались за свою землю, столетиями дрались за неё! Еврейская государственность должна брать пример с европейской государственности. И во многом берёт – парламент, министерства, суды, полиция. Это же всё от Европы. Мы же не берём в качестве примера государственность Саудовской Аравии, или Китая, или Советского Союза. Мы себя причисляем к европейской цивилизации. Так надо идти до конца. Брать пример и в историческом контексте! Мы должны знать и отстоять своё место! Своё место мы должны знать!

С некоторых пор я стал задумываться – кто мы такие, что такое Израиль, что такое жизнь, и, главное, что это такое – родиться евреем? Что это значит? Я должен принадлежать этому народу или я человек свободный, гражданин мира? Боже мой, почему евреи Америки помогают Израилю? Почему держатся, как община? На каком основании? Ребята, прошло две тысячи лет! Какая община? О чём речь? Что вы держитесь за это? Ходите в синагоги, собираетесь по праздникам, не едите в Йом-Кипур, едите мацу в Песах, надеваете кипу, даже неверующие... И учите детей своих этим традициям. В чём дело? А в том, что еврейство сохраняет себя, оно живо. Живо после такой страшной войны, после всего, что ему вообще пришлось пережить! И я понял, что это не физиологическое явление – это уникальное духовное явление!

Я осознал своё еврейство духовно, я узнал, что принадлежу к Великому Племени, которое было вызвано к жизни почти четыре тысячи лет тому назад в Месопотамии и на которое было возложена роль коллективного водителя заблудшего в материалистическом, языческом окостенении рода людского. И водительство это привело к созданию новой спасительной культурной формации – западной, или европейской, цивилизации.

И мне трудно сегодня смириться с нашей ролью коллективного жида в сообществе европейских стран. Но я знаю, что в конце времён именно Израиль доведёт род людской до провиденциальной гавани, ибо на Израиль была возложена эта роль лоцмана четыре тысячи лет тому назад...

«В этот мир вошло СЛОВО, и это СЛОВО будет покорять этот мир. «...и будут шествовать народы в свете твоём и цари в лучезарном твоём сиянии» (Исайя, 60, 1-3).

Эта Роль еврейского народа в мировой истории, как эхо звучит в прозрениях людей неглупых, а главное, чутких к мировым свершениям:

И вот что говорили умные люди:

Владимир Соловьёв:

«Проходя через всю историю человечества с самого её начала и до наших дней (чего нельзя сказать ни об одной другой нации) еврейство представляет собой как бы ось всемирной истории».

Уинстон Черчилль:

«... ни один человек, наделённый способностью мыслить, не может отрицать, что они без всяких оговорок представляют собой самый замечательный народ из всех, известных до нашего времени. Мы обязаны евреям христианским откровением и системой морали, которая будучи полностью отделённой от чуда, остаётся самым драгоценным сокровищем человечества, которое само по себе стоит дороже, чем все знания и все учения».