Из истории еврейского движения

«Розовая тетрадка».

Записки со Второго Ленинградского процесса

Часть 1.

Александр Богуславский

      Дорогие посетители сайта! Вашему вниманию предлагается – с относительно небольшими сокращениями – широко известная в узких кругах так называемая «Розовая тетрадка», написанная в 1971 году в Ленинграде ныне покойным Александром Богуславским и включённая в сборник «О времени и о себе», который был издан после его смерти его вдовой Ириной Гохберг-Богуславской в Хайфе в 2007 году. (Выходные данные сборника: Александр Богуславский, доктор технических наук, член Международного центра политологических исследований. О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ. ISBN 978-965-555-331-6. Хайфа, 2007. Желающие приобрести сборник могут обратиться по телефону +972-4-875-6442). Наберитесь немного терпения, и вы узнаете, как создавались эти записки, и почему им было дано такое название. Публикацию собственно текста «Розовой тетрадки» мы предваряем краткой выдержкой из автобиографии Александра Богуславского, написанной им в декабре 2001 г., а также выдержками из предисловий составителя сборника Ирины Гохберг-Богуславской и журналистки Евгении Ласкиной. Кроме того, мы сочли необходимым включить в материалы, предваряющие текст Александра Богуславского с описанием хода Второго Ленинградского судебного процесса, небольшую главку в два абзаца под названием «Самолётное дело». Эта главка была написана также Александром Богуславским, поскольку с «самолётного дела» всё и началось, и все последующие судебные процессы были непосредственно с ним связаны. Об этих процессах можно прочитать в книге Гилеля Бутмана «Время молчать и время говорить».
      Публикация делается с любезного разрешения составителя сборника. «Розовая тетрадка» впервые появилась в печати в этом сборнике.

Эдуард Марков,
вебмастер и редактор сайта

      Александр Ноевич Богуславский родился в 1928 г. В 1953 г. окончил Ленинградский кораблестроительный институт, и по распределению, проходившему в момент «дела врачей», попал во Владивосток; с 1958 г. работал в Ленинградском институте водного транспорта.

      По профессии – инженер-кораблестроитель, кандидат технических наук, старший научный сотрудник по специализации «Исследовательское проектирование судов». После репатриации в марте 1977 г. работал до выхода на пенсию старшим инженером на Израильской судоверфи в Хайфе («Маспинот Исраэль»).

      В Израиле опубликовал десятки публицистических статей и издал две книги – «Страна в опасности» (1999 г.) и «Действительность и уроки прошлого» (2000 г.). Со школьных лет увлекался историей и анализом различных исторических событий.

      Александр Богуславский умер 13 апреля 2002 года в Хайфе.

Предисловие от составителя,
(написано после смерти Александра, когда готовился этот сборник).

      Александр как брат Виктора Богуславского получил разрешение присутствовать в зале суда во время «Второго Ленинградского процесса».

      В дни суда, приходя домой, он садился записывать произошедшее за день, не пообедав и не сказав никому ни слова, как будто боясь потерять нить воспоминаний. Записи делались в стандартной общей тетради в клеточку с розовой обложкой, отчего и сами записи получили такое название, что было удобно с точки зрения конспирации (шел 1971 год). В последующие годы, когда мы жили в постоянном ожидании обысков, «Розовая тетрадка» пряталась, завернутая в несколько слоев полиэтилена, на балконе под линолеумом, на котором стоял тяжелый бабушкин сундук. Помню, как-то тетрадка понадобилась поздно вечером зимой, пришлось разгребать снег, а на утро создавать имитацию нетронутого снежного покрова. Чтобы записи занимали минимум места, он писал их на каждой строчке и так мелко, что для напечатания мне иногда приходилось пользоваться лупой, хотя у моего мужа был очень разборчивый почерк.

      После освобождения Виктора 7 июля 1973 года и его отъезда эта тетрадь через Голландское посольство, была переправлена в Израиль, где с ней был ознакомлен проф. Ш. Эттингер и еще ряд неизвестных мне лиц.

Из предисловия к сборнику
израильской журналистки Евгении Ласкиной.

       «Розовая тетрадка" или записки со Второго Ленинградского процесса, нашумевшего в 1971 году, - это своеобразная летопись событий, достойная пера историка-профессионала. Подробнейший репортаж Александра, который он ежедневно записывал по памяти сразу же по окончании суда, является важным документом, раскрывающим ход начавшихся значительных событий в жизни евреев Советского Союза.

      Александр был человеком тактичным, он не хотел давать резких оценок поведения на суде участников "самолетного дела". Но в силу точного отражения хода суда и без комментариев читатель может самостоятельно оценить поведение каждого из обвиняемых. Например, кто-то признает себя виновным, во всем раскаивается и говорит, что "глубоко возмущен обвинением СССР в антисемитизме". И доказательством отсутствия в Советском Союзе антисемитизма считает то, что все участники судебного процесса окончили полтора-два института. А другой не скрывает факта, что сколачивал группу для нелегального побега за границу, открыто говорит, что СССР является для него родиной лишь формально, "вследствие факта биологического рождения", противится замечанию судьи Исаковой изменить позу. "А в чем дело? Мне так удобнее!" – дерзко отвечает он ей.

      Александр Богуславский не только донес до нас атмосферу суда по "Второму Ленинградскому процессу", но и проанализировал события, предшествовавшие ему, определил, как они могли развиваться, если бы было учтено то-то и то-то. Могла ли тайная сионистская организация избежать разгрома, если бы учла названные им обстоятельства? Избежать не смогла бы, но разгром ее мог быть менее губительным – таков вывод Богуславского. Оценка автором "Второго Ленинградского процесса" такова: «вследствие благоприятных объективных условий, основную задачу организация выполнила» - процесс существенно способствовал исходу евреев из СССР.

      --- * ---

"Самолётное дело".

      "Самолётное дело"(или Первый Ленинградский процесс; имеется в виду суд над 12 участниками неудавшейся попытки захвата небольшого пассажирского самолёта в аэропорту «Смольное» под Ленинградом 15 июня 1970 г. Суд состоялся в декабре 1970 г. в Ленинграде. Один из участников группы, бывший офицер Советской армии Вульф Залмансон, брат Сильвы Залмансон, был осужден в январе 1971 года Ленинградским трибуналом к 10 годам заключения в лагере строгого режима. Помимо Второго Ленинградского процесса, с «Самолётным делом» были также в той или иной степени связаны проходившие практически одновременно с ним процессы в Риге и Кишинёве, а также процесс Бориса Азерникова в Ленинграде. Азерников был осужден на 3.5 года. Подробные материалы по этим судебным процессам можно найти здесь. – Прим. редакции сайта) сыграло важную роль в еврейской истории, вызвав первую волну массовой репатриации в Израиль из СССР. Здесь, однако, заслуживают отдельного внимания некоторые подробности. Связанный с "самолётным делом" Второй Ленинградский процесс мог бы быть менее печальным, если бы не ряд ошибок. Ведь первоначально обсуждаемая группа ленинградских сионистов стремилась избегать прямой антисоветчины (чему свидетельствовал отказ от сотрудничества в публикациях с недостаточно разборчивыми рижанами), сосредоточиваясь на просветительстве и попытках репатриации.

      Такая первоначальная установка создавала соответствующий психологический настрой - люди были готовы в случае провала нести ответственность отнюдь не по статье 64 Уголовного Кодекса (измена родине), что в большой мере обусловило их поведение на процессе. Но уже выделение комитетом денег на разведывательные полёты официально привязывало организацию к намерению захватить самолет! То было грубой ошибкой.

      Другой грубой ошибкой было создание законспирированной организации - в тех условиях это могло привести (и привело!) к очень нежелательным последствиям.

Свидетельство очевидца
(май 1971 года)

Предисловие автора

      Как только выяснилось, что процесс будет «открытым», написание свидетельства очевидца стало само собой разумеющейся задачей.

      Было решено фиксировать наблюдаемое в форме личного дневника, избегая широких публицистических обобщений, но уделяя должное внимание подробностям происходящего, его атмосфере, мелочам, создававшим колорит событий.

      Сознание значительности наблюдаемой трагедии побуждало запечатлеть все в записях возможно полнее. Впрочем, необходимость вести записи по памяти не позволила обеспечить им полноту и точность стенограммы. Поэтому же представлялось немыслимым «исправлять» в записях наблюдаемое – здесь уместно только такое отношение к событиям, которое не позволяет «улучшать» или «ухудшать» что-то или кого-то. Вместе с тем несомненно, что составление, каких либо очерков по материалам этого дневника должно вестись с большой осторожностью – как щадя чувства друзей, так и не давая пищи злословию врагов.

      ---*---

      Здесь представляется уместным маленькое авторское отступление. Написание этих очерков впервые мыслилось летом 1970 г., как только разразились события. Характер событий, как в фокусе вобравших в себя всё значительное из современной еврейской жизни, приводил на ум подзаголовок к написанному: «Хроника 1970 года».

      По такой же причине Стендаль дал «Красному и чёрному» подзаголовок «Хроника 1830 года». Эпиграф к «Красному и черному» - слова Дантона: «Правда, суровая правда» (в некоторых переводах – «Правда, горькая правда»). Оба варианта перевода могут быть эпиграфом к этим очеркам.

Майский дневник, 1971 г.

      К началу мая 1971 г. находились под арестом и должны были предстать перед судом на «Втором Ленинградском процессе» 9 человек:

      1. Богуславский Виктор Ноевич,
      2. Бутман Гилель Израилевич,
      3. Дрейзнер Соломон Гиршович,
      4. Каминский Лассаль Самойлович,
      5. Коренблит Лев Лейбович, (Львович),
      6. Коренблит Михаил Семенович,
      7. Могилевер Владимир Ошерович (Владик),
      8. Штильбанс Виктор Иосифович,
      9. Ягман Лев Наумович.

      Адвокаты:
      1. Богуславского - Зеркин Семен Абрамович,
      2. Бутмана – Брейман Илья Михайлович,
      3. Дрейзнера – Вишневский Виктор Израилевич,
      4. Каминского – Рождественский Федор Семенович,
      5. Коренблита Л. Л. – Черняк Виктор Абрамович (Москва),
      6. Коренблита М. С. – Бузиньер Юрий Наумович,
      7. Могилевера – Хейфец Семен Александрович,
      8. Штильбанса – Ярженец Георгий Петрович,
      9. Ягмана – Стряпухин Владимир Григорьевич.

      4 мая, вторник.

      Судья Исакова в разговоре с адвокатом Могилевера Хейфецем «роняет»:

      - Читайте дело. Через пару дней объявим дату.

      6 мая, четверг.

      Во второй половине дня руководство Ленинградской коллегии адвокатов получило указание – адвокатов, участвующих в деле № 15, от других процессов немедленно освободить, т. к. суд по делу № 15 начнется во вторник 11 мая в 9 часов утра.

      Адвокаты тут же принимают меры к переносу сроков проведения судов по другим делам, связываются с семьями подсудимых.

      Зеркин (адвокат Виктора) позвонил мне в 22.30. Ожидаемая продолжительность работы суда – 10 дней.

      Адвокаты навестили: Могилевера, Бутмана, Михаила Коренблита; у них все без изменений.

      7 мая, пятница.

      В 18.00 я, мама и Галя Катаева (близкая подруга Виктора) встречаемся с Зеркиным. Выясняется, что процесс будет «полуоткрытый», и мы имеем шанс присутствовать. Виктора адвокат навестит в понедельник, 10-го. Тогда же с Брейманом (адвокатом Бутмана) будет говорить Элла (Ева) Бутман.

      10 мая, понедельник.

      Видел Зеркина, он в этот день навещал Витю, который знал о сроке начала суда ещё в четверг или пятницу. Просил прислать бандероль с книгой о мостах, халву и тренировочный костюм. Довольный вид и тон Исаковой говорят о том, что она знает, чего хочет «начальство».

      Видел жену (Юлю) и мать Владика Могилевера (Амалию Наумовну).

      По слухам, Карповский Марк получил повестку как свидетель на 17 мая; Гельфельд, Владимир Фридман и Юра Меклер «отправлены» в командировку на 10 дней.

      Звонили Любе (бывшая - первая - Витина жена).

      11 мая. Начинается суд. День первый.

      Начало – точно в 9 утра. Зал – битком. Публика – по пригласительным билетам, родственники – по паспортам (по списку). Подсудимые за барьером, окружены солдатами, стоящими спиной к залу (во время заседания стоят только 2 солдата с кобурами, попеременно сменяемые).

      Председатель – Исакова Нина Исидоровна,
       Прокурор – Катукова Инесса Васильевна (старший советник юстиции),
       Помощник прокурора – Пономарев.

      Оговариваются кодовые названия, использовавшиеся в рассматриваемом деле:
       1.«Свадьба» - захват самолета;
       2.«Катер» - копировально-множительный аппарат «Эра», из Кишинева;

      Суд представляется, удостоверившись в прибытии подсудимых и адвокатов. Вопрос о свидетелях среди родственников – и Эллу Бутман удаляют из зала. Обвинительное заключение читают 2½ часа (по очереди: председатель – секретарь – председатель). Преамбула – сионизм одно из опаснейших проявлений реакции и т. д.

      Рассказ о деятельности антисоветской сионистской организации, созданной 5 ноября 1966 г. Организаторы: Черноглаз Давид, Бутман Гилель, Могилевер Владимир, контакт организации с ВКК (Всесоюзным Координационным Комитетом), конференция 4 апреля 1970 г. (программа, устав), самолёт. (Черноглаз тоже арестован, но будет проходить по Кишиневскому процессу; где впоследствии получил 5 лет заключения).

      Перерыв – 15 мин.

      Первый опрос подсудимых: имя, фамилия, дата и место рождения, национальность, адрес, семейное положение и перечень иждивенцев.

      Ходатайства подсудимых:

      1. Бутман просит вызвать как свидетелей Анатолия Гольдфельда и Давида Черноглаза. (Гольдфельд тоже арестован, но будет проходить по Кишиневскому процессу, где впоследствии получил 4 года).
       2. Каминский – пригласить как свидетеля Льва Шапиро.
       3. Ягман – запросить публичную библиотеку о возможности получить книги: «Еврейское государство» Т. Герцля, «Еврейское государство» В. Жаботинского, учебники иврита.

      Прокурор отвергла запрос Каминского как не имеющий серьезного значения, о запросе Бутмана – можно разрешить в ходе заседаний, о запросе Ягмана – отвергла (промямлив – «так как можно разрешить в ходе заседания»).

      Бутман признал себя виновным по статьям, 64 через 17.

      Могилевер, Дрейзнер, Штильбанс и оба Корнблита признали себя виновными полностью.

      Каминский и Богуславский - частично.

      Ягман признал факты, но не виновность по статьям 70 и 72, а лишь по статье 190. На вопрос Исаковой: «То есть вы признаете факты, но даете им иную юридическую оценку?»

      Он ответил: «Да!»

      Утверждаются последовательность работы суда: первыми допрашивают Бутмана, Корнблита М.С., Штильбанса.

      Показания Бутмана (с 12 дня до 8 вечера, обед с 2-х до 3-х, и еще один короткий перерыв):

      После задержания (арестован 15 июня), начал давать показания с 16 июля.

       «Воспитывался в семье, чуждой еврейского национализма. Уже взрослым был покороблен проявлениями официального национализма (поступления в ВУЗ и авиашколу, лекция о Ближнем Востоке, инцидент с пьяным). Изучал иврит у покойной Лурье, заинтересовался историей и традициями еврейского народа. Всегда с готовностью передавал свои знания другим и мечтал переселиться в Израиль.

      Искал единомышленников и с группой их основал в 1966 г. сионистскую организацию, программа которой состояла из 2-х пунктов:
       1. Борьба с ассимиляцией путем распространения еврейской культуры – языка и истории (была создана сеть ульпанов, подготовка в которых облегчила бы последующую интеграцию);
       2. Содействие выезду в Израиль.

      Впоследствии был принят устав, гласивший, что членом организации может быть каждый, разделяющий ее программу и устав, вносящий членские взносы, участвующий в работе и числящейся в одной из групп» (смех в зале).

       «В октябре 1969 г. я познакомился с бывшим военным летчиком Дымшицем и начал обучать его ивриту. В декабре 1969 г. Дымшиц поделился со мной идеей бегства за границу на захваченном самолете. Первым поддержал меня самый молодой член комитета Гольдфельд. Другие члены комитета не высказали своего отношения, кроме Черноглаза, который резко возражал.

      Я поручил М. Коренблиту продолжать подготовку к «Свадьбе» в плане разведки, хотя и боялся за его горячий нрав.

      Из 5-и членов комитета двое (я и Гольдфельд) высказались «за», трое – воздержались. Т. к. в принципиальных вопросах мы не учитывали воздержавшихся, то решение формально было единогласным, и комитет выделил деньги на подготовку к «Свадьбе».

      Я сам в январе провел разведывательный полет Ленинград – Рига: запасшись бутылкой вина, я сел на самолет, и перед посадкой в Риге, в момент, когда стюардесса отошла, проскользнул в кабину пилотов и, поблагодарив за удачный рейс, попросил принять в подарок бутылку вина. Подбежавшая стюардесса вытолкнула меня из кабины, но я уже достиг цели разведки – убедился, что кабина не запирается.

      В Риге я встретился с Кузнецовым и предложил ему поехать в Румбулу, где поделился идеей «Свадьбы». Кузнецов согласился участвовать в «Свадьбе» и подыскать надежных людей, тоже делали Коренблит М. и Штильбанс; я поощрял их.

      К сожалению, мои товарищи, с которыми я рано поделился идеей «Свадьбы», очень долго не определяли своего отрицательного отношения к ней. Уверен, что если бы очень уважаемый мною Лев Львович Коренблит, или мой давний друг Могилевер сразу воспротивились идее «Свадьбы», - я бы тоже отверг ее. Но они не возражали, а я был инициатором идеи в организации. Тем сильнее было мое неприятное удивление, когда 4–го апреля на конференции, повесткой дня которой было принятие устава и программы организации, Могилевер и Черноглаз вдруг решительно и резко выступили против.

      Я был возмущен тем, что такой вопрос выносится для широкого обсуждения даже без предварительного обсуждения в комитете. Моя реакция была острой – я заявил, что я со своими единомышленниками выйдем из организации и осуществим «Свадьбу» сами. Со мной встретился (через несколько дней) Лев Львович и уговаривал меня не раскалывать организацию.

      Тогда 10-го апреля было принято решение, которое назвали «компромисс» - послать в Израиль запрос о целесообразности проведения такой акции, причем я настоял, чтобы один из пунктов «компромисса» гласил: «В случае одобрения Израилем считать «Свадьбу» делом всей организации». Послать запрос комитет поручил Могилеверу, 20-го апреля через иностранного туриста запрос был передан, а 25-го мая мы получили отрицательный ответ.

      Еще 10 апреля я уведомил Дымшица о «компромиссе», но он и до того считал, что мы слишком волыним, и настоял на сроке «Свадьбы» 29 марта вместо 2 мая. (После прибытия в Швецию предполагалось провести там пресс-конференцию о положении евреев в СССР – в противовес Московской антисионистской конференции).

      Известие о «компромиссе» Дымшиц встретил с озлоблением и сказал, что это – уже отказ, т. к. ни одно государство (в том числе и Израиль) не может санкционировать что-либо подобное.

      Мы расстались враждебно, я просил его ничего не предпринимать без нас, но он не дал определенных обещаний. Снова я видел Дымшица 22 мая и последний раз – 26, когда сообщил об ответе Израиля. Я просил его заранее сообщить, если уж он с рижанами сами устроят «Свадьбу». «Считайте, что вы уже предупреждены», - сказал он, но я не принял это всерьез. Я все же сказал ему, чтобы в случае прибытия в Швецию там ничего не делал без согласия посла Израиля.

      На всякий случай мы поручили Могилеверу по телефону предостеречь рижан от участия в «Свадьбе». За этим я проследил, а 15 июня на даче был арестован.

      Допрос прокурора:

      Прокурор:
      - Есть ли у вас родственники в Израиле?
      Бутман:
      - Есть родственники моей жены.
      Прокурор:
      - Я спрашиваю: У вас лично есть родственники в Израиле?
      Бутман:
      - Я и моя жена – одна семья, ее родственники – мои родственники.
      Прокурор:
      - Подавали ли вы заявление на выезд в Израиль?
      - Нет, это не имело смысл делать, поскольку самые близкие родственники неизменно получали отказ.
      Прокурор:
      - Что за человек Шимон Бутман, приславший вам письмо из Израиля?
      Бутман:
      - По начальным буквам можно догадаться, что речь идет о «ШИН БЕТ» - израильской секретной службе.
      Прокурор:
      - Когда вы решили отказаться от «Свадьбы»?
      Бутман:
      - Внутренне – около 10 апреля, после разговора с Л.Л. Коренблитом, которого я очень уважаю. Окончательно - 25 мая, когда пришел отказ из Израиля.
      Прокурор:
      - Зачем вам был нужен отказ из Израиля?
      Бутман:
      - Чтобы отказаться от «Свадьбы».
      Прокурор: - Сдали ли вы в организацию деньги, взятые для «Свадьбы».
      Бутман:
      - Нет.
      Прокурор: - Было ли принято решение: поручить кому-либо установить от имени организации контакт с Израилем?
      Бутман:
      - Да, Могилеверу. Были три вопроса в запросе Израилю, сделанном Могилевером через норвежского туриста:
      1. «Свадьба»;
      2. Демонстрации и пресс-конференции;
      3. Петиции в государственные инстанции.
      Ответы на первые два – нет, на третий – на ваше осторожное усмотрение.
      Прокурор:       - Какое поручение было дано Бланку в августе 1969 г. перед его отъездом в Израиль?
      Бутман:       - Сообщить правительственным кругам о существовании в Ленинграде подпольной сионистской организации, но не распространяться об этом в публичных беседах.
      Прокурор:
      - Итак, комитет единогласно постановил выделить вам деньги для «Свадьбы»?
      Бутман:
      - Я же сказал, что «за» голосовали только два человека, но принятые нами правила предусматривали «неучет» воздержавшихся. «Руководителя не было, у нас была демократия» .

      12 мая. Среда. День второй.

      Начали в 9 утра, кончили в 7 вечера. Не было так много людей, как накануне (из родственников не пришли: отец Могилевера, моя мама, брат Ягмана; отец Бутмана ушел после допроса сына).

      День был заполнен так:
      9:00-9:40 - допрос Бутмана адвокатами.
      9:40-11:20 - показания Коренблита М. С., его допрос прокурором и адвокатами.
      11:20-11:30 - перерыв.
      11:30-12:30 - показания Штильбанса и его допрос.
      12:30-14:00 - показания Могилевера.
      14:00-15:00 - обеденный перерыв.
      15:00-16:00 - допрос Могилевера.
      16:00-17:40 - показания Дрейзнера и его допрос.
      18:00-19:00 - Показания Коренблита Льва Львовича.

      Допрос Бутмана адвокатами:

      Адвокаты спрашивают о причастности своих подзащитных к тем или иным мероприятиям организации. Бутман отвечает благоприятно для других подсудимых. Исакова кипит и одергивает адвокатов. («Адвокат …, об этом уже говорилось!», «Адвокат …, это не относится к делу!» и т. д.; Это же повторяется при допросах других подсудимых).

      Показания и допрос Коренблита М. С. (арестован 27.10.70 г., но начал давать показания после обыска 15.06 70 г.):

       «Мой путь на скамью подсудимых начался весной 1969 г., когда я побывал на одном еврейском празднике и был покорен его атмосферой. Я почувствовал интерес ко всему еврейскому, а когда Бутман предложил заниматься ивритом – вступил в его группу. Впоследствии по поручению Льва Львовича Коренблита, я перевел с английского главу из книги …

      В январе 1970 г. Бутман поделился со мной идеей «Свадьбы», в которой мне следовало быть женихом, а невестой должна была быть Полина Юдборовская. В Мурманске я должен был снять помещение для свадьбы, покупать соответствующие подарки. На деньги организации я совершил ряд разведывательных полетов в Ригу и Кишинев, убедился, что кабины не запираются. Но мне стало известно, что после попытки похищения самолета в Ленинградской области в 1969 г. пилоты вооружены» (Исакова обрывает).

       «Размолвка из-за «Свадьбы» на конференции 4 апреля меня очень взволновала. Когда у себя дома, находясь в мире моих любимых книг, я все обдумывал – мне становилось горько и страшно. Я пытался отговаривать Бутмана, но он был настроен слишком эмоционально. Тогда решили послать запрос в Израиль (как «компромисс») – ответ известен.

      При последней встрече с Дымшицем в начале июня он обещал мне, что если «Свадьбу» все же без нас проведут – он нас заранее оповестит. Дымшиц это сделал.

      Находясь в заключении, я глубоко осознал свою преступную деятельность, горько раскаиваюсь в ней и отрекаюсь от всего моего прошлого. Я глубоко возмущен обвинением СССР в антисемитизме: из сидящих на скамье подсудимых почти все кончили по полтора – два института».

      Показания Штильбанса и его допрос (арестован 20.08.70 г.):

       «Был в группе Бутмана, в организацию вступил в 1970 г., куда был вовлечен Кноповым. Деятельность была сионистской и антисоветской, такой же была организация. Напрасно думать, что можно быть сионистом, не будучи антисоветчиком – одно органично связано с другим.

      Составил антисоветскую статью «Наши задачи», где по аналогии с эмигрантскими периодами большевизма, настаивал на создании сионистской партии в СССР с центром за границей» (по уточняющему вопросу судьи признал, что таким центром он признавал международный сионистский центр).

      В конце марта Бутман намекнул ему на возможность нелегального выезда за границу путем захвата самолета. Тогда Штильбанс предложил парализовать экипаж использованием препарата аминизил или закиси азота, действие которых он изучал в своей исследовательской работе. Это действие … (тут Исакова прервала его, требуя говорить лишь по существу обвинения).

      На конференции 4 апреля готовил еду, осуществлял внешнюю охрану (следя за подозрительными лицами снаружи дома), и только («дальше кухни не ходил, варил картошку, готовил бутерброды»). К сионизму пришел сложным путем, в частности - под воздействием бытового антисемитизма. За время пребывания в изоляторе (7 месяцев) полностью изменил свои взгляды. Признал себя виновным полностью.

      На вопрос прокурора об отношении к «Лиге защиты евреев» ответил, что фашиствующие хулиганы вызывают у него негодование. Он – советский гражданин, он совершил преступление и ответит за него перед советским судом, без непрошеных защитников.

      Вопрос Бутмана: «Подтверждает ли он (Штильбанс), что я был категорически против применения огнестрельного оружия при захвате самолета, а допускал только использование резиновых дубинок (которые, как показывает опыт зарубежных полиций при разгоне демонстраций, действенны, но серьезных физических повреждений не причиняют)?»

      Ответ: «Да, это так».

      Упоминается книга Мнячко «Агрессоры», «Мемуары» Максима Литвинова. Упоминаемая нелегальщина: журнал «Колокол» и книга Шуба «Политические деятели России».

      Показания Могилевера (арестован 15.06.70 г., начал давать показания 8.07.70 г.):

       «Первым фактором, двинувшим меня на преступный путь, было впечатление от венгерских событий 1956 г., которым не мог найти объяснения. Разговоры с преподавателями в институте только увеличили настороженность и разочарование. Следующим важным этапом на этом пути было знакомство с Ронкиным, Хахаевым и Квачевским в 1964-65 гг., которые, как известно, были впоследствии осуждены за антисоветскую деятельность. Они выступали, как мне тогда казалось, с марксистских позиций. Брал у них такие книги, как «Новый класс» Джиласа и «Диктатура пролетариата или диктатура бюрократии.

      В 1965 г. я заинтересовался, сам не знаю почему, языком иврит. Я овладел им и начал жадно изучать еврейскую культуру. В 1966 г. знакомство с Ароном Шпильбергом привело меня к созданию сионистской организации, первоначально ставившей перед собой лишь культурно-просветительские цели. Серьезной причиной, сделавшей нашу организацию антисоветской, было придание ей нелегального характера. Можно считать, что все нелегальное неизбежно становится антисоветским. В организации я, как и мои друзья, Бутман и Дрейзнер, был членом комитета.

      С начала и до весны 1970 г. я возглавлял редакционно-издательскую деятельность, переданную затем Л. Л. Коренблиту. Литературу мы подразделяли на три категории: безусловно открытая (учебники иврита), книги по еврейской истории (которые мы размножали, распространяли только среди тех, кого уже знали как единомышленников) и политическая литература антисоветского характера (которую не размножали, а читать давали только членам комитета – «узкому кругу»).

      В ульпане я преподавал иврит, а т. к. учебников было мало, и для печатания еврейских текстов наши пишущие машинки не годятся, нам требовался для размножения учебников множительный аппарат «Эра». Когда организация, осуществив преступный план «Катер», его добыла, мы использовали его.

      Поскольку для изучения иврита, нас должен был интересовать только словесный материал и грамматика, мы использовали любые попадавшиеся нам израильские газеты – от коммунистических до консервативных.

      На конференции 4 апреля я действительно обрушился на идею «Свадьбы» без обсуждения ее на комитете, поскольку комитет был бессилен остановить идею «Свадьбы». В связи с «компромиссом» мне было поручено установление контакта с заграницей, и комитет освободил меня от редакционно-издательской работы.

      Уже в апреле Бутман отмечал, что «Дымшиц стал неуправляем». Поэтому мне было поручено предостеречь рижан от участия в «Свадьбе», что я пытался сделать по телефону. Должен сказать, что антиизраильские угрозы арабских фашистов только разжигали в нас националистические настроения. Когда в мае 1970 г. арабские террористы расстреляли автобус с израильскими школьниками, мы послали телеграмму с соболезнованиями в кибуц Бар-Ам.

      Однако за время пребывания в заключении мои взгляды полностью изменились, и теперь я ко всем проблемам Ближнего Востока отношусь по-новому. Доля антисоветчины в наших материалах была очень невелика. Общая направленность была не антисоветской. Только для большей пикантности…

      Я считаю огромной заслугой СССР установление спокойствия на Суэцком канале; считаю, что арабские страны конструктивно стремятся к миру, и теперь черед Израиля отказаться от экспансионизма, проявить уступчивость; я осуждаю сионистские взгляды и фашистские выходки «Лиги защиты евреев». Полностью признавая себя виновным, я осуждаю свое преступное прошлое и полностью порываю с ним».

      В перерыве распорядитель отгоняет Мусю Ягман и других жен, пытающихся в перерыве приблизиться к подсудимым, приговаривая: «Вы их только дергаете этим!»

      Муся Ягман (распорядителю): «Мы уже 11 месяцев дергаемся!»

       «Будете подавать знаки подсудимым – выведу из зала!» - несколько раз грозился распорядитель.

       «Я – маленького роста!» - уговаривает Муся распорядителя, когда он запрещает ей садиться на подлокотники. Все-таки она снова садится на подлокотник.

      Показания Дрейзнера и его допрос (арестован 15.06.70 г. По утверждению адвоката Вишневского, начал «показывать» с 18 июня):

       «К еврейскому национализму меня толкнул бытовой антисемитизм. С Бутманом (с которым дружил с 14 лет), Могилевером и Черноглазом я в ноябре 1966 г. основал нелегальную сионистскую организацию и входил в состав комитета. После осуществления операции «Катер» я был занят технической эксплуатацией аппарата «Эра». Мы были вынуждены выполнять частый монтаж и демонтаж аппарата: его работа сопровождается шумом и специфическим запахом, использовать его можно только в отдельной квартире, которую приходилось часто менять. Для работы аппарата требовались специальной формы куски пластмассы, которые Бутман изготовил у себя на работе и доставил мне.

      Я никогда не имел личных причин быть недовольным советской властью и, как и мои товарищи, не собирался бороться с ней. Развитие событий, связанное с избранным нами нелегальным образом действий, само толкнуло нас на преступный антисоветский путь. Теперь я полностью осознал свою вину, изменил свои взгляды, осуждаю свое прошлое и отрекаюсь от него».

      Между прочим, отметил, что в девятилетнем возрасте потерял отца (на Ленинградском фронте в 1941 г.), что сказалось на его воспитании.

      Адвокат Зеркин:
      -Был ли на конференции Богуславский?
      Дрейзнер:
      - Нет.
      Зеркин:
      – Кто привлек Богуславского к издательской деятельности?
      Дрейзнер:
      - Комитет, по предложению Д. Черноглаза.
      Зеркин:
      - Чем было вызвано это предложение?
      Дрейзнер:
      - Богуславский был очень пассивным членом организации, и поэтому мы считали необходимым дать ему какую–то работу.
      Прокурор Катукова:
      - То есть попросту надо было дать ему «нагрузку»?
      Дрейзнер:
      - Да (смех в зале). Но многие в комитете были против этого предложения.
      - Зеркин:
      - Почему?
      Дрейзнер:
      – Потому, что Богуславский был известен, как любитель выпить и человек, неумеренно гоняющийся за женщинами (смех в зале). Но Черноглаз настаивал, говорил, что всё это не существенно, поскольку Богуславский разумный человек, хорошо разбирается в литературе и любит все делать своими руками, а Л. Л. Коренблиту необходим технический помощник».

      Показания Коренблита Льва Львовича (арестован 15.06.70 г.).

      Родился 49 лет назад в королевской Румынии в бедной семье, в патриархальном еврейском местечке. Классиков русской литературы впервые читал в еврейском переводе, матерью приобщен к еврейской культуре. В ранней юности в еврейской сельскохозяйственной колонии готовил себя к переселению в Палестину. В 18 лет стал гражданином СССР. В войну при оккупации сумел бежать от немцев, но почти все родные погибли. В 1949 г. с отличием кончил Черновицкий университет, был в аспирантуре, защитил диссертацию (к.т.н.). В 1957 г. был приглашен академиком А.Ф. Иоффе на работу в Ленинградский институт полупроводников.

       В 1968 г. получил разрешение навестить в Париже своих спасшихся от нацистов родственников. В 1969 г. получил вызов от брата и подал заявление на переезд на постоянное жительство во Францию, но получил отказ. В ОВИРе познакомился с А. Бланком, отъезжавшим в Израиль. Бланк рассказал, что в Ленинграде есть группа молодых евреев, живо интересующихся Израилем, ивритом, еврейской историей и культурой.

       «Я был покорен впечатлением от этих людей, так жадно тянувшихся к еврейской культуре, доставшейся мне, так сказать, даром. Поначалу я их просто идеализировал, но окружавший их ореол впервые потускнел, когда я оказался свидетелем ссоры Бутмана с Черноглазом. Мне стало страшно за возможный раскол организации, в которую я вступил в канун 1970 г. Для предотвращения раскола я пытался отговорить Бутмана от «Свадьбы». С моим участием был составлен «компромисс».

      Основным в моей работе была издательская деятельность, в которой мне помогал Богуславский. Мы составили два выпуска сборников «Итон», а третий выпустить не успели. Был библиотекарем организации, хранил библиотеку дома, составлял шифр.

      Для введения меня в комитет я должен был возглавлять группу, а т. к. минимальный размер группы – 3 человека, я образовал группу, куда, кроме меня, вошли Цирульников Натан Исаакович и Соминский Монус Самойлович. В середине апреля 1970 г. я вошел в комитет.

      Издаваемую литературу не считал антисоветской, пока следователь не разъяснил мне это во время допросов. В своей деятельности раскаиваюсь».

      13 мая. Четверг. День третий.

      Допрос Коренблита Л. Л. (с 9:00 до10:30):

      Каминский:
      - Не может ли Л. Л. назвать хоть одно антисоветское место в романе Уриса «Исход»?
      Исакова:
      - А вы думаете, что здесь допустимо цитировать антисоветчину?
      Каминский:
      - Дело в том, что, по-моему, этот роман совсем не является антисоветским – это очень живое произведение, где описывается борьба евреев за независимое государство в период английского мандата. Ведь те немногие фразы, где содержались иронические намеки на побудительные мотивы советской политики, способствовавшей тогда возрождению Израиля, мы изъяли в нашем издании! Что до статьи Амоса Кейнана, то ведь ее общая направленность совсем не антисоветская – статья направлена против либеральных кругов и деятелей Запада, которые из доктринерских или иных соображений занимают в Ближневосточном конфликте антиизраильскую позицию».
      Коренблит Л. Л.:
      - Я не считаю, что каждое произведение, в котором говорится об Израиле и еврейском народе, должно рассматриваться как антисоветское. Вообще же, надо еще разобраться, где она начинается – антисоветская литература и где кончается чисто сионистская.
      Зеркин:
      - Следует ли понимать условия вашего сотрудничества с Богуславским так, что он выполнял только технические функции (переплет сборников и т. д.), а принимать какие-либо решения о содержании сборников он не имел права?»
      Коренблит Л. Л.:
      - Да, условия нашего сотрудничества с Богуславским, в общем, были такими.
      Богуславский:
      - Не может ли вспомнить Л. Л., почему весной 1970 г. было принято решение в дальнейшем для нашей издательской деятельности не использовать материалы рижан, а делать все самим?
      Коренблит Л. Л.:
      - Потому, что нам не нравилась «самодеятельность» рижан.
      Богуславский:
      - Почему нам не нравилась их «самодеятельность»?
      Коренблит Л. Л.:
      - Потому, что материалы рижан были недоброкачественными.
      Богуславский:
      - Тогда спрошу так: не помнит ли Л.Л., в каком смысле на совещании 10 января 1970 г. употреблялось еврейское слово «кошер»?»
      Коренблит Л. Л.:
- Еврейское слово «кошер» означает «чистый», пригодный для употребления в пищу. Так мы условно называли литературу, свободную от всяких примесей антисоветчины.

      Показания Ягмана и его допрос (с 10:30 до 11:30; арестован 15.06.70 г.):

       «С детства был обостренно чувствителен к антисемитизму, был бит и сам бил (воспоминание – четверо учеников – евреев, имена и отчества которых деликатная учительница записывала тайком в классный журнал). В семье воспитывался в духе интернационализма, что доказывается хотя бы тем, что из 3-х детей только он стал на путь стремления в Израиль.

      Вступил в организацию весной 1967 г., был в группе Черноглаза, последнее время нес обязанности казначея. Т. к. Черноглаз - агроном и почти все лето проводит в поле, он не мог больше состоять в комитете, и вместо него в мае 1970г. в комитет избрали меня... (Знакомство с Черноглазом и Могилевером – 1966 г.)

      В 1969 г. я вместе с семьей подал заявление на выезд в Израиль, но получил отказ. Я стал писать в различные инстанции, но снова получил отказ.

      Я и мои товарищи никогда не преследовали целей подрыва и ослабления советской власти. Нас обвиняют в том, что мы писали клеветнические письма, чернящие советскую действительность. Т. к. наши письма не попадали в газеты (хоть мы их туда посылали), нам оставалось только направлять их по таким каналам, что они попадали за границу, и наш голос был услышан. Наша беда, а не вина в том, что темные силы использовали наши письма в своекорыстных целях, но у нас не было другого выхода. Могу утверждать, что в подписанных мною письмах нет никакой клеветы – только, правда. Та литература, которую я распространял, никому не навязывалась – она выдавалась людям наших взглядов, которые сами хотели ее читать.

      У меня вызывает недоумение то, что мои товарищи признают себя виновными в участии в антисоветской сионистской организации, т. к. организация никогда не преследовала цели подрыва и ослабления советской власти.

      В словах сионизм и сионисты, к которым мы себя причисляем, я понимаю лишь то, что мы – евреи и стремимся в Израиль. Можно и не любить сионизм, но хотеть жить в Израиле, стране еврейского языка и еврейской культуры, где из почти 3-х миллионов евреев далеко не все – сионисты».

      Не признал виновность по статьям 70, 72 и 189 (т. к. не знал, что копировальный аппарат был похищен).

      Катукова:
      - Подтверждаете ли вы, что перед отъездом на Юг вы передали Богуславскому 360 рублей?
      Ягман:
      - Да, т. к. я уезжал в отпуск на юг для организации палаточного лагеря, и группа оставалась без казначея, я оставил 360 руб. Богуславскому.
      Зеркин:
      - Почему вы оставили эти деньги именно Богуславскому?
      Ягман:
      - Т. к. у Богуславского есть телефон, то с ним могли связаться те, кто мог нуждаться в этих деньгах».
      Зеркин:
      - Т.е. вы передали деньги Богуславскому по чисто техническим причинам?
      Ягман:
      - Да.

      Показания Каминского (с 12:00 до 14:00 и 15:00 до 16:20, арестован 15.06.70 г.):

       «В организации с марта 1968 г. В комитет успел войти за 1 месяц до ареста, чуть больше – быть казначеем.

      Я возглавлял в нашей организации группу «Алия» - т. е. группу лиц, непосредственно готовящих себя к переезду в Израиль.

      Еще в 1966 г. я и моя семья подавали заявление на выезд в Израиль и получили отказ, хотя с родственниками моей жены в Израиле мы состоим в многолетней переписке и 10 лет получаем от них посылки. Я направил в разные государственные инстанции 32 письма с обоснованием нашего права на выезд, но получал неизменный отказ. Атмосфера моральной травли на работе и в быту для каждого подавшего заявление на выезд не способствовала нашей лояльности и могла лишь побудить нас к нежелательным действиям. Но мы стремились к строгой осмотрительности в делах. Наша организация была культурно просветительной, занятой только еврейским делом.

      По моей инициативе в устав были включены положения:
      1. Членом организации не может быть лицо, находящееся на секретной работе (т. к. считал, что нелояльно по отношению к государству, в котором мы живем, вовлекать в нелегальную организацию лиц, которым государство доверило свои секреты);
      2. Членом организации не может быть лицо, состоящее в другой нелегальной организации (т. к. считал, что нелояльно по отношению к государству, в котором мы живем, вовлекать в нелегальную организацию лиц, которые могут иметь цели, враждебные государству и потому несовместимые с нашей организацией).

      Мы хотели и хотим только одного – чтобы власти вышвырнули нас из СССР. Я не хочу, чтобы мой народ исчез с лица земли. А для этого необходимо, чтобы евреи собирались из диаспоры в Израиль.

      С горечью увидел в данных переписи населения в СССР, что хотя численность почти всех народов увеличивается – число евреев уменьшается, и лет через 100 их не станет совсем. А я не хочу этого! Не хочу, чтобы, прожив такую длинную и трагическую, великую историю мой народ исчез!

      В этом, в общем, и состоит моя вина. Как реалист, я просто не мог ставить себе нереальных задач, вроде подрыва советской власти – ведь это не в состоянии сделать могучие империалистические державы! Могла ли ставить такие цели наша организация?

      В обвинительном заключении говорится, что, будучи казначеем, я с общего согласия выделил сумму в 100 рублей для помощи нуждающемуся Фурману. Да, у нас принято помогать единомышленникам. И если сейчас, когда я 11 месяцев не приношу домой зарплату (а мы – не валютчики, не спекулянты, у нас нет лишних денег) – моя семья не голодает, то это потому, что нам помогают товарищи. Да, таковы мы! И, слава богу, что это так!»

      Показания Богуславского и его допрос (с 16:20 до 16:50, арестован 8.07.70 г.):

       «Моя задача много проще, чем у моих товарищей, т. к. я никогда не состоял в комитете и о таких операциях как «Свадьба» и «Катер», узнал только из материалов следствия. Я вступил в организацию весной 1968 г., когда меня ввел туда Давид Черноглаз, бывший вообще моим большим другом.

      Вступление в организацию не было случайным. Я всю свою сознательную жизнь интересовался моим еврейским народом, его культурой и историей, еврейским государством Израиль. Я хотел, чтобы мой народ был полноценным народом, а для этого необходимо, чтобы у него было свое государство. В это государство я и мечтал переехать. К весне 1968 г., как я понимал обстановку, у моей мечты представилась перспектива обратиться в реальность.

      В группу входили: Черноглаз, Товбин, Ягман, Гуревич и я. Товбин был казначеем. У меня долгое время не было обязанностей, и поэтому, когда в конце декабря 1969 г. Черноглаз предложил мне стать техническим помощником Л.Л. Коренблита по издательской деятельности, я согласился. Мы должны были выпускать сборник «Итон». Практически эти сборники могли составляться только из материалов, имевшихся в наличии. За этим материалом мы с Л. Л. Коренблитом ездили в Ригу. Полученные материалы я переплетал, брошюровал.

      На суде я уже признал себя частично виновным. Дело в том, что полученные материалы содержали отдельные частичные высказывания, направленные против советской ближневосточной политики и положения евреев в СССР. Таких «включений», по предварительной договоренности, не должно было быть, однако, выделенный рижанами для работы с нами Иосиф Менделевич, как теперь понятно, был настолько поглощен подготовкой к «Свадьбе», что относился к издательской деятельности спустя рукава. Именно поэтому в сборниках «Итон» оказались такие статьи, как письма Зильберберга и Амоса Кейнана. Поскольку, однако, содержание этих статей было очень интересным, и в основном посвящено вопросам ближневосточной ситуации, а антисоветские включения занимали мало места и носили лишь сопутствующий характер, мы оставил их в составе «Итонов». Тем не менее, было решено впредь не использовать для наших изданий материалы рижан.

      В конце марта 1970 г. Черноглаз сказал мне, что в организации происходит опасная «самодеятельность», которая может всех нас подвести (что именно за «самодеятельность» - он мне не говорил). Далее Давид говорил, что для пресечения такой самодеятельности необходим устав, регламентирующий права членов организации. Экземпляр такого устава он дал мне для размножения, чтобы в каждой группе имелось по экземпляру. Я изготовил на пишущей машинке 5 экземпляров.

      Лев Львович Коренблит поручил мне перевести главу из английской книги «Путь к войне» о Шестидневной войне. Я далеко не свободно владею английским языком и не могу бегло ознакомиться с книгой и дать строгую оценку ее характеру. Но в той главе, которую перевел я, никакой антисоветчины не было.

      Я удивлен тем, что к материалам следствия были приобщены найденные у меня рукописи «Давно научно доказано….» и «Открытое письмо Исаю Тобольскому». Ведь это рукописи без начала и без конца, которые никак не предполагалось размножать: они предназначены только для самого себя.

      По поручению Каминского я отнес пишущую машинку некоей Бородянской. На мой вопрос Каминскому, какие материалы можно у нее печатать, он ответил, что мало ее знает и поэтому никакую «деликатную» литературу у нее печатать не следует. Я там ничего не печатал».
      Зеркин:
      - Что вы можете сказать по поводу вопроса прокурора о вызове вас в КГБ в 1963 году в связи с вашими националистическими настроениями?
      Богуславский:
      - Собственно, я был вызван в связи со знакомством с известным проходимцем, подвизавшимся на ниве «Еврейской культуры» - Айзиком Моисеевичем Флаксманом, «героем» нашумевшего тогда фельетона. У него же я тогда познакомился с Мироном Саламандрой, приглашенным на суд в качестве свидетеля.
      Зеркин:
      - Бывали ли вы еще в КГБ?
      Богуславский:
      - Да, дважды. Оба раза в связи с вопросами, возникавшими у меня при сопровождении групп интуристов, что мне поручалось по общественной линии. Я обращался в Куйбышевский райком комсомола. Там мне рекомендовали обратиться в КГБ, где все интересовавшие меня вопросы были разрешены».
      Прокурор:
      - Вы покупали пишущую машинку?
      Богуславский:
      - Да.
      Прокурор:
      - Вы брали у Бутмана 200 руб. на издательские цели?
      Богуславский:
      - Да, эти деньги были потрачены на приобретение бумаги и канцелярских принадлежностей, после чего я в них полностью отчитался перед товарищами.
      Прокурор:
      - Сколько вы сами дали членских взносов?
      Богуславский:
      - 72-75 руб.
      Прокурор:
      - Верно ли, что в 1963 г. вас вызывали в КГБ по поводу ваших националистических настроений?
      Богуславский:
      - Да это верно.
      Прокурор:
      - Имеется ли у вас в Англии родственник по фамилии Гуревич? Дело в том, что 24 июня 1970 г. было изъято почтовое отправление (синтетическая шуба) на ваше имя, присланное английской фирмой «Динерман» по поручению некоего Гуревича.
      Богуславский:
      - Гуревич – очень распространенная еврейская фамилия. Имеется ли у меня в Англии родственник с такой фамилией, мне не известно».

      Председатель суда объявляет перерыв до 9 часов утра.

      Комментарии к первым трем дням

      Уже в третий день атмосфера резко отличалась от той, что была в первые два дня, в пятницу (четвертый день) происходящее радовало нас еще больше. Теперь стоит оглянуться на все сначала.

      Первый день

      Трудно было удержаться невольному подъему настроения начала первого дня, вызванного общим возбуждением первого впечатления, видом близких, с которыми расстались много месяцев назад, (они побледнели за время заключения, Бутман в профиль кажется «пришибленным», Богуславский и Каминский выглядят помолодевшими), и слепой жаждой чего-то хорошего (которую для себя старались побороть все, но с неодинаковым упорством).

      Уже в обеденный перерыв мать Каминского говорит моей маме: «Если еще накануне у меня могли быть какие-то иллюзии, то теперь для них места не осталось». Ее невестка весь день бодрится, вспоминает вслух процессы далекого прошлого, а свежий вид мужа после такой долгой разлуки вызывает у нее прилив влюбленности: «Из всех, находящихся в зале я могла бы полюбить и согласиться сделать своим мужем только одного – Лассаля!» - восклицает она, лукаво поглядывая на окружающих.

      Но вот наступает второй день.

      Острота новизны исчезла – всё уже как-то привычно.

      В перерыве второго дня в кулуарах нас окружают толпящиеся там друзья. К Симе Каминской подходит Владик Кнопов, ему предстоит быть свидетелем, и он остро интересуется ходом процесса. «Ма медабрим»? («Что слышно?» - иврит) спрашивает Владик. «Ло тов» («Ничего хорошего» - иврит) - невесело отвечает Сима, и он отходит поговорить вглубь коридора.

      Сима Каминская особо интересовалась показаниями Штильбанса (в этот день она пришла с опозданием) и просила меня тут же записать их. Когда она раскрыла сумочку, чтобы выдрать несколько листков из блокнота, нас окружили проходившие толпой «КГБ-шники». «Ло ахшав, … ахарей! » («Не сейчас … потом!» - иврит) вполголоса бросает Сима, захлопывая сумочку. Когда мы снова оказались одни, я сунул блокнотные листки в карман и, выскочив в соседний двор, набросал там изложение его показаний.

      Множество друзей, не имеющих допуска в зал, постоянно находились в коридорах суда, поджидая выходящих из зала, ловя новости, осыпая словами привета и одобрения; здесь были Лернеры и Варнавицкие, Злотники и Галя Катаева, М. Гельфельд и В. Фридман, и много-много других. Вечером меня часто окружала и долго провожала их компания, жаждавшая обсуждать события и действующих лиц.

      Я обедаю с сестрой Дрейзнера Ритой (в буфете суда), по первым впечатлениям тихой и милой. «Соломон – совершенно сломленный человек», - говорит она – «у него ужасное семейное положение и это, по-видимому, очень сказалось на его поведении после ареста».

      Дрейзнер при его допросе действительно выглядит совершенно сломленным и опустошенным. Такое же впечатление производит Л. Л. Коренблит (за ним молча и сдержанно наблюдают его жена и дочь – Рита и Мира).

      День третий

      Как-то по-другому стало дышаться в зале, когда заговорил Ягман. Все настолько стосковались по проявлению мужества подсудимых, что с особым воодушевлением реагировали на него. «Ягман», - обратилась к Мусе Сима Каминская, - «я отберу у тебя мужа!».

      Пока Лева говорит, я оборачиваюсь к сидящей позади меня Мусе: «Мужественно держится, молодец!» Муся гордо отвечает: «Этого я от него и ждала!» А потом грустно добавила: «Но «годы» он себе этим зарабатывает!»

      Показания и допрос Каминского также резко отличаются от всего, что звучало накануне (Люба, старшая дочь Лассаля, перед его выступлением проглотила нервоуспокаивающее).

      Говорю с Зеркиным. «До чего хороши жены! Очевидно, что вопрос о доблести или малодушии мужей значит для них больше, чем степень суровости приговора». Он угрюмо бурчит: «Вы идеализируете их»!

      Потом излагает мне соображения о выступлении Вити, которому на процессе самое разумное - держаться в тени (соразмерно «содеянному») и поэтому, насколько позволяет обстановка, говорить коротко. Если к моменту конца Витиного выступления будет рано – подготовлено много вопросов, чтобы затянуть время; если будет достаточно поздно – ни он, ни другие адвокаты вопросов не зададут.