Наши интервью

Интервью с РИТОЙ ЧАРЛЬШТЕЙН

Рита Чарльштейн

Рита Чарльштейн - активистка борьбы за выезд евреев из СССР. Живет в Филадельфии (США) и в Израиле. Интервью взял Аба Таратута в Иерусалиме 21 мая 2004 г.

       Рита Чарльштейн: Мое полное имя Рита Сью Чарльштейн, но зовут меня просто Рита. Выросла я в Нью-Йорке, родители мои очень любили Израиль, и еврейское воспитание было для них очень важно. Поэтому меня определили в Еврейскую дневную школу, где я училась языку иврит с раннего детства. В десять – одиннадцать лет я уже свободно говорила на этом языке.

       Особое внимание там уделяли музыке, израильской музыке, и в результате, даже не поняв этого тогда, эта музыка сблизила меня с Израилем и еврейским народом.

       Мои родители не были ортодоксальными евреями, они скорее придерживались консервативного направления. Обычно мы ходили в синагогу по праздникам, а иногда и по субботам. В доме соблюдался кашрут, и я всегда чувствовала свою причастность к еврейству, ощущала себя частью его в преемственности смены поколений. Я воспринимала свой иудаизм с большой ответственностью. В то время я не понимала этого, я была еще слишком мала, но теперь, оглядываясь назад, в прошлое, я могу оценить, что эта причастность давала мне чувство уверенности и защищенности. Я знала, что я частица великого народа, народа с необыкновенной историей, и я была горда тем, что родилась еврейкой.

       Я никогда не была активисткой, меня пугала политическая деятельность, я боялась толпы, а мои родители были просто убеждены, что при большом скоплении народа со мной что-нибудь случится. Даже после войны 1967 года, когда все стремились в Вашингтон, чтобы принять участие в многолюдном ралли в поддержку Израиля, они не разрешили мне поехать туда. Да и вообще, родители оберегали меня сверх меры. И только после того, как я покинула дом, я почувствовала себя свободной и могла делать, что хочу.

       Как же я включилась в борьбу за выезд евреев из СССР? Инициатором этого был мой бывший муж, Гарри Трауфштейн, который решил, что после нашей женитьбы в 1970 году, мы должны поехать в Москву и Ленинград на празднование Симхат Торы.

       В то время я была студенткой Еврейского Университета в Иерусалиме, и мы планировали отправиться в Советский Союз прямо из Израиля. Я немного нервничала, и мы не очень распространялись о наших намерениях. Это было еще самое начало движения, и у нас не было никаких планов относительно того, куда мы поедем и кого посетим. Мой муж просто хотел быть у Московской синагоги в день праздника. По времени это как раз совпадало с судом по делу самолетчиков в Ленинграде.

       И вот, я как раз была в общежитии Университета, когда раздался телефонный звонок. Я подняла трубку. Удостоверившись, что это я, человек на другом конце провода предложил мне явиться в Тель-Авив, в Министерство иностранных дел сегодня же к трем часам дня. Мы с мужем были очень удивлены, но поехали.

       Все происходило как в кино. Мы оказались в помещении, где все столы были завалены книгами. Там были книги на иврите и на русском, учебники и книги по истории Израиля, художественная литература и многое другое. Человек, который встретил нас там, так и не сказал, как он узнал, что мы собираемся в Советский Союз. Он показал нам все эти книги, но никаких инструкций, что взять, не было. Нам просто объяснили, что все эти материалы очень важные, а мы должны взять, что хотим. Мы сразу поняли, что чем больше мы возьмем, тем лучше.

       Все это казалось мне какой-то детективной историей. И это я, которой родители не разрешали принимать участие в ралли, чтобы со мной ничего не случилось, должна отвезти в Советский Союз эти книги. И если их у меня обнаружат, меня могут посадить в тюрьму лет на 10. Но я об этом и не думала, наоборот, я была уверена, что все обойдется. Я была готова плыть по течению и делать то, что нужно.

       Мы взяли с собой массу книг – мы взяли книги по сионизму, мы взяли книги по истории евреев, мы взяли еврейские календари. Все они были либо на иврите, либо на русском. А я не знала ни единой буквы русского алфавита!

       Перед самым отъездом нас опять вызвали и дали еще одно задание – мы должны были узнать как можно больше о Ленинградском судебном процессе, выяснить фамилию прокурора, что происходит в зале заседания, кто там присутствует, в общем, все подробности. Нам сказали: «Мы в Израиле должны это знать».

       И вот я, 20 лет от роду, прожившая всю свою сознательную жизнь в некоторой изоляции, ощутила себя сионистским шпионом! Мы просто не знали, что нам делать. Первым делом принесли в мое общежитие чемодан со всеми книгами, которые мы должны были взять в Россию.

       Аба Таратута: В то время еще не было прямых рейсов из Израиля в Москву

       Р.Ч.: Нет, мы летели через Бухарест, и это тоже была отдельная история. Я каким-то образом познакомилась в Бухаресте с евреями, которые хотели уехать в Израиль. Кроме того, я познакомилась там с евреями, которые боялись подавать документы на выезд в Израиль, но хотели изучать иврит. Я сидела с ними до двух часов ночи и разучивала песни на иврите. Как это произошло, так и осталось для меня загадкой. Вероятно, Господь Бог помог нам встретиться.

       А.Т.: Как долго вы пробыли в Бухаресте?

       Р.Ч.: Два или три дня, мы ждали рейс на Москву. И все эти дни я встречалась с ними, чтобы помочь им с ивритом, я сидела с ними в их квартирах при свете свечей. Там были и молодые и пожилые. Мы все время переходили из одной квартиры в другую. И опять все было для меня, как в кино. Я пела для них и объясняла, как читать на иврите по учебнику «Элеф милим».

       Познакомились мы там и с теми, кто уже получил разрешение на выезд в Израиль, а потом, в аэропорту, были рады приветствовать тех, которые уже ожидали посадки на самолет в Израиль. Мне все это казалось сказкой из «Тысячи и одной ночи».

       Теперь я уже чувствовала себя совсем готовой для посещения Советского Союза. Чтобы не мучить вас вопросом, куда я дела книги на русском языке из Министерства иностранных дел, я открою вам секрет – я спрятала их на своем теле. Я надела пояс, что помогло мне удерживать книги на животе, на бедрах, на спине – книги были везде.

       Мне даже в голову не приходило, что мне могут устроить личный досмотр. Но по какой-то счастливой случайности никто не обратил на меня внимания, и я благополучно прошла пункт контроля.

       Это был мой первый опыт встречи с советскими евреями – три дня в Москве и три дня в Ленинграде. В Москве мы праздновали Симхат Тора, там был Рабби Шломо Карлебах, там был Рабби Шломо Рискин, там были представители Мирового еврейства.

       Самое удивительное, что во время этой поездки мне удалось получить сведения о судебном процессе в Ленинграде. Я стояла в толпе у синагоги и не могла подавить в себе беспокойства, как узнать, у кого спросить, кому можно доверять, а кому нет, кто работник КГБ, а кто нет. Но потом, постепенно, по крохам я собрала нужную мне информацию. И когда, вернувшись в Израиль, я пришла с отчетом о поездке, мной остались очень довольны, и информация моя оказалась очень полезной.

       Итак, я, Рита, справилась с порученным мне заданием, но я тогда даже представить себе не могла, во что я себя вовлекла.

       Однако вернемся опять к Москве. Праздник Симхат Тора. Люди танцуют у синагоги на улице Архипова, поют израильские песни. Я даже услышала там новую для себя песню – «Кахоль ве Лаван» (Белый и голубой), Решила про себя выучить ее в Израиле, чтобы привезти с собой в Штаты.

       Когда мы танцевали общим кругом, женщина, оказавшаяся рядом, заговорила со мной. Она рассказала, что завтра она летит в Израиль, что получила разрешение на выезд, а вот ее муж, который живет в Риге, нет. И она не знает, когда они теперь увидятся. Звали ее Алла Русинек. А я, полностью доверяя ей, открыла ей свое имя и то, что учусь в Еврейском Университете. Кроме того, я рассказала, что из России я возвращаюсь в Израиль, и как бы мне ее там найти.

       Там же я встретила и ее мужа, Йоси Русинека, и узнала, что они поженились всего лишь несколько дней тому назад. И вот теперь Алла, новобрачная, уезжает, а он остается…

       Как только я вернулась в Израиль, я разыскала Аллу и после этого мы часто с ней встречались. Я сопровождала ее к Стене Плача все дни ее голодовки.

       В то же время мы узнали о суровом приговоре, который был вынесен людям только лишь за попытку угнать самолет. Теперь, после того, как я побывала в России, их имена уже очень многое значили для меня. Я принимала участие во всех демонстрациях, требующих смягчения их приговоров, и как-то так получилось, что я вдруг стала интересоваться такими вопросами как шпионаж, подготовка угона самолета и судебные процессы, в результате которых люди получают смертные приговоры.

       Тогда-то я и оценила силу еврейского народа, силу народа, рассеянного по странам всего мира. Народа, который выходил на демонстрации, который требовал, который объединил все свои голоса в один, чтобы заявить: «Мы единый народ с единым сердцем».

       В итоге приговоры были смягчены, и ни один не был приговорен к смертной казне. Этот жестокий приговор был изменен на пятнадцать лет заключения, а приговоры других обвиняемых были изменены на разные сроки от десяти до двух лет. Невероятно! Это были замечательные дни!

       Прошли годы, и я потеряла связь со всеми этими «героями». Я выполнила свое задание, я побывала в Советском Союзе, я праздновала там Симхат Тора, я познакомилась с этими замечательными людьми, я плакала и смеялась вместе с ними, я принимала участие в демонстрациях в их защиту, и мне удалось дожить до победы, когда все заключенные по этому делу, в конце концов, вышли на свободу. Но я не сохранила связь со всеми, потому что я должна была жить своей личной жизнью. Я стала матерью, и это занимало у меня все мое время.

       Наступил 1981 год и праздник Пурим. Я стала певицей, пела израильские песни, занималась музыкой, которая тронула мое сердце, когда я была еще маленькой девочкой. Я тогда еще не знала, что эта музыка не только станет моей профессией, но и средством, которое породнит меня с еврейским народом совершенно необыкновенным образом.

       Комитет борьбы за советских евреев в Филадельфии был в то время очень сильной и активной организацией. Теперь борьба за их выезд уже стала открытой. Теперь они уже не были «евреями молчания», как писал Эли Визель в 60-х, и не было «замалчивания» периода 70-х, когда люди боялись. Все было в открытую. Мы знали имена отказников, мы знали имена учителей иврита, мы знали, как они живут, мы знали их проблемы. Перед евреями мира открылась полная картина происходящего. И мы понимали, что мы должны действовать от вашего имени, вы давали нам нужную информацию, и вы давали нам силу, демонстрируя свое необыкновенное мужество, и мы знали, что должны поддерживать вашу борьбу всеми возможными средствами.

       Я хорошо понимала, что Бог одарил меня возможностью быть участницей этой борьбы за ваши права быть евреями. Евреи всего мира объединились, чтобы помочь вам быть услышанными, чтобы вы могли приехать и жить в государстве Израиль.

       Моя карьера певицы развивалась в Филадельфии вполне успешно, и мне предложили поехать в Советский Союз, чтобы петь там. Прошло уже одиннадцать лет с моей первой поездки туда, и я почти все забыла. Но я знала, что теперь там существует организованная группа евреев, группа отказников, и я должна ехать к ним.

       Мне сказали, что если я готова отправиться в СССР через десять дней, то меня проинструктируют и объяснят, что от меня требуется. Все было совсем не так, как тогда, когда меня инструктировали в Министерстве иностранных дел Израиля. Тогда они знали очень мало, и я должна была обеспечить их информацией. На этот раз информировали меня, и мне рассказывали все, что я должна была знать. Мне сообщили, где кто живет, какая ближайшая станция метро, кто преподает иврит и когда, а номера телефонов я должна была выучить наизусть.

       Потом мы решали, что я должна взять с собой. На этот раз я была более уверена в себе – однажды я это сделала, значит, я смогу это сделать еще раз. В Филадельфии была женщина, которая работала в ювелирном магазине, она была очень изобретательна. Она дала мне ожерелье, которое я должна была одеть во время поездки. Очень симпатичное ожерелье из вычурных блестящих пластинок, и я сначала не могла понять зачем. Оказалось, что она нанизала 150 магендавидов таким образом, что их невозможно было распознать, а я могла снимать их по одному и дарить отказникам, с которыми должна была встречаться.

       Конечно, я должна была взять свою гитару. С ее помощью я могла дарить им самое дорогое – мои песни. Я была уверена, что с этим не будет проблем, что опасного может таиться в гитаре? Кроме того, я возьму как можно больше книг на иврите. На этот раз я решила книг на русском не брать, чтобы не пришлось опять привязывать их к своему телу.

       Но была одна вещь, которую я просто обязана была провезти, и она вызывала у меня некоторое беспокойство.

       Члены нашего Комитета тщательно следили за тем, что происходит в России, и поэтому очень хорошо знали, что кому нужно. А каждые несколько недель кто-нибудь из Филадельфии отправлялся в Советский Союз и привозил то, что было нужно кому-то персонально. Что же я должна была отвезти туда? Один из ведущих учителей иврита в Москве решил, что он должен облегчить себе процесс разработки программы обучения и сделать его более эффективным. Поэтому он попросил привезти ему пишущую машинку на иврите.

       А.Т.: И кто же это был?

       Р.Ч.: Это был Юлий Кошаровский. Он в Москве ждал свою пишущую машинку, а Рита Чарльштейн должна была привезти ее к нему. Я не знала, как это сделать, и мне было страшно. Насколько я знала, никто еще никогда не провозил в Советский Союз пишущую машинку на иврите. Я не боялась, что меня арестуют, самое худшее, что могло быть – ее могли просто конфисковать. Но мне так хотелось доставить ее ему, что я не могла допустить, чтобы машинку конфисковали. Это уже было делом принципа! Я решила, что объявлю им с вызовом: «Делайте со мной что хотите, но не забирайте у меня эту машинку!»

       Когда мы в Москве проходили таможенный контроль, нас обыскивали с ног до головы, и, конечно, они нашли все. Они очень оживились, обнаружив у нас книги на иврите, но мой муж объяснил, что он изучает историю евреев, и книги нужны ему для занятий, что он выяснял этот вопрос перед поездкой, и ему сказали, что это возможно. Тогда его спросили, возьмет ли он все эти книги при отъезде, на что он не задумываясь, ответил: «Конечно». Всем было понятно, что это не так, но мы решили, что эту проблему будем решать при выезде. В тот момент нам хотелось только одного – пройти этот контроль. Таможенник вызвал какого-то начальника, который, конечно, не знал иврит, поэтому он стал измерять каждую книгу линейкой и записывать ее размеры, а также количество страниц. Все это он записал в свой блокнот и еще на отдельный листок, который мы должны будем предъявить, покидая Россию.

       Я была слишком расстроена, чтобы думать, что мы будем делать через десять дней. Теперь все мои мысли были сосредоточены на пишущей машинке. Она как раз проходила по ленте транспортера через просвечивающее устройство, и три кгбэшника находились рядом. Мое сердце отчаянно билось, и, сдерживая дыхание, я ожидала, что вот сейчас они отнимут ее у меня. Но никто не обратил на нее никакого внимания. Я взяла машинку, и только в этот момент увидела, что за ней следует моя гитара. Как будто Господь оберегал меня.

       Следующим объектом их внимания был футляр от моей гитары. Они рассматривали там каждую складочку, потом вытащили гитару и пытались заглянуть внутрь под всеми возможными углами зрения. В конце даже ударили по струнам. Они, казалось, были убеждены, что я что-то спрятала там. Двадцать минут они занимались гитарой, а я стояла рядом, крепко держа ручку футляра пишущей машинки.

       Наконец нам разрешили пройти к автобусу, который должен был отвезти нас в гостиницу – моя гитара была со мной, пишущая машинка на иврите была со мной, все книги, которые мы привезли, были с нами, мою шею украшало ожерелье из 150 магендавидов.

       Итак, наша поездка началась. Мы приехали накануне праздника Пурим и сразу же связались с Гиннесами. Всего несколько слов по телефону и они пришли встретить нас у станции метро, чтобы привести в свою квартиру. Нас усадили за праздничный стол, и я огляделась. Мне показалось, что я в Израиле. Ни одного слова по-русски. За столом учителя иврита, которые собрались, чтобы отпраздновать Пурим. Мы пели песни, которые поют на Пурим, мы ели угощение, которое готовят на Пурим, и мы говорили до рассвета. Все это было как во сне!

       А.Т.: В каком году это было?

       Р.Ч.: В 1981 году. Пурим 1981 года

       На следующий день мы были приглашены на детский праздник, подготовленный для детей отказников преподавателями иврита Москвы. И опять мне было трудно представить, что я не в Израиле. Дети были одеты в пуримские костюмы, их родители веселились вместе с ними. Я взяла свою гитару, и мы стали петь пуримские песни – отказники, их дети и я.

       А.Т.: Это было в квартире Чернобыльских?

       Р.Ч.: Это не была квартира, это был большой зал, там стояло пианино. Руководила всем пара по фамилии Кониковы. Он был музыкальным работником в этом «подпольном» детском саду.

       Я подумала о своих детях. Я знала, что они тоже будут праздновать Пурим, и мне стало обидно, что в такой момент я не с ними. Но это было ничто по сравнению с ощущением причастности к еврейской истории, которая творилась здесь, и что я удостоилась чести быть с евреями Советского Союза, которые борются за право жить на своей Родине. И опять я оценила ваше мужество, вашу смелость и глубину ваших душ.

       Теперь настало время доставить пишущую машинку по назначению. Я позвонила Юлию Кошаровскому на следующий день после приезда. Единственное, что я должна была ему сказать, что я из Филадельфии. Он назначил нам час и сказал, как называется станция метро. Ему не так уж трудно будет опознать меня – в одной руке у меня будет гитара и «что-то» в другой. А я опознаю его, потому что мне показали его фотографию при инструктаже.

       И вот радостная встреча! Но мы должны были попридержать наши эмоции в метро, потому что Юлий считал, что за ним следит КГБ. Он сказал, чтобы мы следовали за ним на некотором расстоянии. Нам это показалось какими-то «шпионскими играми». Добравшись до его квартиры, мы смогли, наконец, вручить ему машинку, которую он попросил всего две недели назад, и которая проделала столь длинный путь в 7000 миль, чтобы попасть к нему. Только евреи могут сделать такое! Где еще в мире есть такие люди, готовые предоставить тебе то, что тебе нужно. Я сама видела цель своей работы в обеспечении ваших нужд. Вы всем своим поведением идете на риск, чтобы добиться своего – уехать в Израиль, а я всего-то и сделала, что привезла пишущую машинку на иврите. Но я поняла, что выполнила свое задание отлично, увидев лицо Юлика, когда я вручила ее ему.

       У нас с Юликом Кошаровским сложились очень теплые отношения. Он пригласил меня посетить одно из своих занятий, он просил меня петь там для своих учеников, он просил меня занять его место и вести урок. Сначала я пела песни, которые его ученики уже знали, а потом я стала разучивать с ними новые.

       Таким образом, моя связь с отказниками имела двоякий характер – я была связана с ними моим сердцем и моей музыкой. И действительно, в течение многих лет, когда вы еще были в отказе, каждый раз, когда я давала концерт в Америке, я посвящала его вам и вашей борьбе, На каждом концерте я молилась Богу, чтобы мы когда-нибудь спели вместе в Иерусалиме. Я должна признаться, что я сама не верила, что такое время наступит, я не верила, что песни, которые я привезла вам в 1981 году, помогут нам стать друзьями на всю жизнь, и наша взаимная любовь будет продолжаться до сегодняшнего дня.

       Я не могла даже представить себе, что мелодии, которые я узнала еще ребенком в Еврейской школе в Нью-Йорке, изменят мою жизнь и жизнь людей, которых мне суждено было встретить в Советском Союзе, и они же приобщат меня к Мировому еврейству и его борьбе за выезд евреев России в Израиль.

       А.Т.: Кого еще вы посетили в Москве?

       Р.Ч.: Мы посетили Кошаровского, Гиннесов и Юру Штерна. Но познакомились мы с огромным количеством народа. Когда люди узнавали, что приехала Рита со своей гитарой из Филадельфии, они собирались в какой-нибудь квартире, и я пела. И со многими из них я до сих пор поддерживаю отношения. Мне доставляет огромное удовольствие посидеть с Юликом за чашечкой кофе в одном из маленьких кафе на набережной Тель-Авива и поговорить о жизни и о пишущей машинке на иврите, которая явилась поводом нашего знакомства в тот холодный дождливый день в марте 1981 года.

       Встречаемся мы и с Гиннесами, которые приехали в Израиль всего полгода назад и живут в Бейт Шемеше. Мне никогда не забыть нашего совместного празднования Пурим при свечах.

       Из Москвы мы отправились в Ленинград, и первыми, с кем мы там встретились, были Юра и Неля Шпейзман. И опять, единственное, что я должна была сделать – позвонить и сказать, что я из Филадельфии. Люди сразу все понимали. Мне назначили время и объяснили, как добраться.

       Когда я постучала в дверь их квартиры, Неля открыла нам, обняла меня, поцеловала и начала плакать. Оказалось, за пять минут до нашего прихода им позвонили из ОВИРа и сообщили об очередном отказе. Теперь они смогут подать документы только через полгода.

       «Пять минут назад я чувствовала такую безнадежность, моя жизнь была пуста. Положение у нас просто отчаянное, мне казалось, мы никогда отсюда не уедем - сказала Неля - а теперь вот вы пришли, и мы не одни, мне стало легче».

       Когда я сказала как меня зовут, Неля взволнованно сообщила, что имя ее дочери, которая живет в Израиле, тоже Рита, и теперь пока они не получат разрешение она будет считать меня своей дочерью в Америке. Так оно и было! Во всех письмах, которыми мы обменивались за эти годы, было столько любви и тепла, как между матерью и дочерью.

       При первой же моей поездке в Израиль я познакомилась с Ритой, настоящей дочерью Нели и Юры. Мы стали с ней друзьями и сестрами, и до сегодняшнего дня мы с ней очень близки. Каждый раз, посещая Израиль, (я надеюсь, Неля простит меня) я сначала встречаюсь с Ритой, а потом уже с Нелей. В конце концов, благодаря Неле мы и познакомились.

       А.Т.: Кого еще вы повидали в Ленинграде?

       Р.Ч.: Прежде чем ответить на этот вопрос я хочу рассказать, что случилось у Юры и Нели. Когда я еще жила в Филадельфии, а они в Ленинграде, я поняла из их писем, что у них тяжелое материальное положение, и наше отделение в Филадельфии старалось сделать все возможное, чтобы помочь им. Однажды мне позвонила их дочь Рита и взволнованно сообщила, что родители, наконец, получили разрешение и скоро будут в Израиле. Мы стали с ней обсуждать, как нам их встретить – я не знала, поехать ли мне в Вену, где у них будет пересадка, или лететь прямо в Тель-Авив. В конце концов, мы решили, что она поедет в Вену, чтобы встретить их там, а я встречусь с ними уже в Израиле.

       Мы и в страшном сне не могли предвидеть, что случится. Я была на пути в Израиль, а Юра с Нелей прибыли в Вену, где у Юры случился сердечный приступ, и он скончался.

       А я, прибыв в Израиль, в приподнятом настроении стала звонить Рите, чтобы уточнить детали встречи, она же прервала меня, сообщив ужасную весть, что Юра Шпейзман прибудет в Израиль в гробу.

       Это был жуткий удар для всех нас. Мой бывший муж, Гарри, который был раввином, провел процедуру захоронения и сказал речь над могилой. Была тихая лунная ночь, когда мы собрались на кладбище, чтобы проститься с Юрой и поддержать его семью. Глубина этой трагедии просто неописуема. Так тяжело было сознавать, что Юра так и не дожил до встречи с Израилем, да и Неля не могла насладиться радостью встречи со своей дочерью, со своими внуками, со своей семьей – она не могла разделить эту радость со своим мужем, с которым было пережито так много.

       Как-то во время одной из наших последующих встреч я спросила Нелю, что ей больше всего запомнилось из нашей дружбы с ней, и она ответила – то, что я писала ей письма в Ленинград каждую неделю. И я вспомнила, что еще в 1981 году я дала себе клятву, что тем отказникам, которые как-то по особому запали мне в душу, я буду писать письма каждую неделю до тех пор, пока они один за другим не получат разрешения и не уедут из Советского Союза. Я сдержала свою клятву! Каждую неделю я писала десятки писем отказникам в Москву и Ленинград.

       В те дни мы должны были посылать письма с прикрепленными к ним розовыми карточками – уведомлениями о вручении и. Если письмо доходило до адресата, розовая карточка с его подписью возвращалась ко мне. За все эти годы у меня собралось тысячи этих карточек. Иногда вместе с подписью там были слова приветствия и благодарности на иврите. И каждый раз, получив эту карточку, я радовалась от души. Иногда приходили и письма, где было много теплых слов, которые согревали мне душу. Вы писали мне о своей борьбе, о том, что вы далеки от отчаяния, так как хорошо знаете, что евреи всего мира поддерживают вас, и эта общая борьба неизбежно приведет к победе.

       Когда я в 1981 году начала писать эти письма, моей младшей дочери было три года, и я обычно брала ее с собой на почту. Она была такая маленькая, что всегда просила поднять и посадить ее на стойку пока я заполняла эти бесконечные розовые карточки. Я рассказывала ей, что посылаю эти письма очень смелым людям, которые живут в далекой России, и кто такие отказники, и обещала, что возьму ее с собой в Израиль, и мы пойдем к ним в гости, когда они будут жить там.

       Я постоянно рассказывала своим детям о моей деятельности в Комитете Советского еврейства, я брала их с собой на демонстрации протеста. Они выросли, зная о моей деятельности.

       Кроме того, что я писала письма отказникам, я еще им звонила так часто, как только могла. Дело это было очень сложное, поэтому, если мне удавалось дозвониться до одного из них, я обычно просила его позвонить другим моим друзьям, чтобы передать от меня привет. В те времена даже соединиться с оператором в России было достаточно сложно. Если мне это удавалось, у меня брали заказ, просили повесить трубку и ждать пока меня соединят с абонентом. Ожидание это могло быть очень длительным. Я могла сделать заказ в 4 часа дня, а разговор могли дать в 4 часа ночи.

       Иногда нам улыбалась удача, особенно если мы собирались с другими активистами Комитета, и тогда говорили по очереди. Связь между нами была очень тесная, и я была уверена, что наши друзья в Советском Союзе могли чувствовать нашу любовь и расположение. А иногда, когда мне удавалось дозвониться к кому-нибудь из вас, я брала свою гитару и пела для вас. Мне было радостно сознавать, что на обоих концах провода мы были объединены израильскими песнями. Довольно часто мои дети присоединялись, и мы вместе пели для вас. Я не совсем уверена, понимали ли они тогда, но это был и их вклад в общую борьбу.

       Когда же вы, наконец, стали приезжать в Израиль, наградой для меня была ваша благодарность и за письма, и за телефонные звонки, и за израильские песни. Даже отказники, с которыми я не была знакома, говорили мне, как много для них значили кассеты с моими песнями. Они так их полюбили, что даже привезли с собой.

       Вы, евреи из Советского Союза, просто не можете себе представить, что это значило для меня. Песни олицетворяли для вас Израиль, поэтому вы так высоко ценили их.

       Однажды, будучи в Ленинграде, я выходила из одной квартиры. По-моему я была у вас. И на лестнице я встретила Йосефа Радомысльского. Он как раз шел к вам. Надо отметить, что при отъезде из Филадельфии я была строго проинструктирована – НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ с незнакомыми людьми. Я должна признаться, что была несколько испугана, когда на холодной полутемной лестнице молодой человек небольшого роста, поднимаясь мне навстречу, сказал на иврите: «Шалом».

       Меня предупредили, что работники КГБ тоже могут знать иврит. Но что-то было в этом человеке, что заставило меня ответить на его приветствие. Я была уверена, я просто знала, что этот человек не может быть из КГБ. Что я не знала тогда, что этот человек станет мне ближе, чем брат.

       Так началась моя сага с Йосефом Радомысльским. Он спросил меня, что я делаю в Ленинграде, а я сказала, я здесь пою. И он тотчас выразил желание послушать меня. Я объяснила ему, что договорилась петь на квартире у Ицхака Когана, тогда он попросил моего разрешения придти туда со своими друзьями. И он пришел. Там собралось много народу в тот вечер, и я пела.

       Много позже Йосеф признался мне, что хотел проверить, стоящее ли это мероприятие. Решив, что вечер удался, он предложил устроить мне еще такие же встречи с другими людьми и на других квартирах. Я с радостью согласилась, и опять я пела и разучивала с ними израильские песни. С этого момента он уже всегда был рядом. Он сопровождал нас, куда бы мы ни шли. Мы даже встретились утром того дня, когда мы отправлялись домой в Штаты. При прощании я расплакалась, я боялась, что мы уже никогда не увидимся. Я знала, что он получил отказ, потому что раньше работал в военной организации. Вся эта наша борьба казалась мне в тот момент бессмысленной.

       Чтобы как-то успокоиться, я дала ему обещание, такое же, как и Неле, когда он получит разрешение, я приеду в аэропорт Бен Гурион, чтобы встретить его. И я свое обещание выполнила! В 1987 году на праздник Ханука он позвонил мне, чтобы сообщить радостную весть. Я тут же спросила его день вылета и номер рейса. Он отговаривал меня, но я настаивала – мне же нужно было выполнить свое обещание, которое я дала много лет тому назад.

       Когда он спустился с трапа самолета, я была первая, кто приветствовал его и его семью на земле Израиля. Я поехала с ними в Центр абсорбции, я поехала с ними к Стене Плача, я поехала с ними сажать дерево, чтобы ознаменовать это событие. Я проделала долгий путь из Штатов, чтобы выразить им свою любовь и радость, что их мечта стала явью.

       На этот раз я уезжала домой без слез. На этот раз я знала, что смогу встретиться с ними каждый раз, когда буду в Израиле, и наша дружба будет продолжаться. Я знала, что теперь в Израиле у меня есть брат.

       А теперь я хочу рассказать очень интересную историю. И она тоже о Йосефе. В 1982 году в газете "Jerusalem Post" я прочла объявление, что в честь пятнадцатой годовщины объединения Иерусалима мэр города Тедди Колек, совместно с муниципалитетом и администрацией гостиницы «Плаза» объявляют конкурс на тему «Какие у меня чувства к Иерусалиму». Выигравший получает приз – двухнедельное пребывание в гостинице «Плаза» в Иерусалиме.

       Я сразу же решила принять участие в этом конкурсе и победить. Я понимала, что тысячи людей со всего мира захотят принять участие, но я просто ДОЛЖНА была победить! Надо только написать какое-нибудь особое эссе. И вдруг меня осенило, я позвонила Йосефу в Ленинград и предложила ему написать это эссе. Затем в письме я изложила ему все подробности. Я понимала, мне не нужен приз, чтобы побывать в Израиле, мне нужно всего лишь взять в банке 1000 долларов, найти бэбиситера и купить билет на самолет. Йосеф же не сможет лететь в Израиль, даже если я пошлю ему эти 1000 долларов.

       Я позвонила организаторам этого конкурса и объяснила им, что у меня есть брат в Ленинграде, который хочет написать эссе на заданную тему, и как только я получу его от него, я немедленно перешлю это эссе им. Потом я попросила их уделить ему особое внимание, так как он отказник. Вы можете себе представить, как я была взволнована?

       Ожидание было мучительным. Наконец я получила послание от Йосефа. Я с трудом могла поверить! Из тысячи сочинений его эссе было одно из десяти, которое было написано на иврите. И на каком иврите! Назвал он его «Если я забуду тебя, Иерусалим!» Он писал о своей мечте увидеть Иерусалим, он писал о своей мечте посадить дерево в Иудейских горах, он писал о своей мечте вырастить своих детей в Иерусалиме, он писал о своей мечте приехать на свою Родину и жить в сердце ее, в Иерусалиме.

       Я сделала много копий его работы и одну из них послала Тедди Колеку, я объяснила ему, что автор настоящий герой, что он один из учителей иврита среди отказников и об их борьбе за выезд в Израиль. Через две недели я позвонила Йосефу – просто так. И услышала его взволнованный голос. Оказалось, что всего лишь за несколько минут до этого к нему позвонил Тедди Колек, мэр Иерусалима. Мы оба были очень тронуты его вниманием. Йосеф начал благодарить меня за предложение участвовать в этом конкурсе, а потом сказал, что теперь уже не важно, какое будет решение жюри, этот телефонный звонок солидарности мэра Иерусалима стоит всех усилий.

       Через некоторое время я опять позвонила Йосефу, на этот раз я была счастлива узнать, что он победил в конкурсе. Это было просто невероятно! Огорчало только лишь то, что он не сможет приехать в Иерусалим, поэтому эта возможность была предоставлена одной участнице из Нью-Йорка. А Йосефу было обещано, что гостиница «Плаза» примет его, когда он сможет приехать. Я была просто счастлива! Я позвонила организаторам конкурса и поблагодарила их, потом опять позвонила Йосефу, чтобы разделить с ним радость и сказала, что это хороший знак – скоро уже он будет в Израиле.

       Однако Йосеф сказал, что он не хочет получать приз, телефонный звонок от мэра Иерусалима уже награда для него. Это был 1982 год, война в Ливане в самом разгаре, и Йосеф попросил, чтобы его приз – возможность отдохнуть в гостинице – предоставили солдатам с передовой. Настоящий человек! Настоящий герой!

       Прошли годы. Мы продолжали писать письма, мы продолжали звонить по телефону, мы продолжали смеяться и мы продолжали плакать. И вдруг произошло невероятное – Йосеф получил разрешение. Это было невероятным не только потому, что мы все ждали этого дня так долго, но и потому, что ему было категорически заявлено, что отказ у него навсегда, он никогда не сможет покинуть Советский Союз. Принимая все это во внимание, я решила устроить ему грандиозную встречу. Он с семьей должен был приехать на шестой день Хануки, так что на все приготовления у меня оставалось меньше, чем две недели. Конечно гостиница «Плаза» обещала предоставить нам помещение, и прежде, чем приехать в Израиль, я сделала еще массу телефонных звонков. Когда же я приехала, на завершение всей подготовки у меня оставалось еще три дня. И тут меня осенила гениальная идея – то, что я придумала, должно было быть очень важным моментом всего мероприятия.

       Что же я сделала? Я позвонила мэру Иерусалима, Тедди Колеку. Он сам взял трубку, и я в полном замешательстве сразу сообщила о цели своего звонка. «Вы должны быть там». И он пришел! Итак, когда Йосеф появился на устроенном в его честь приеме, первый человек, который приветствовал его там, был сам Тедди Колек. В этот момент я поняла, что круг, начало которому я положила, замкнулся. Мечта сбылась. Еврейский характер победил!

       Да, мы действительно «один народ с одним сердцем». Я же была всего лишь звеном, которое помогло встретиться двум необыкновенным людям – отказнику, с которым мне посчастливилось встретиться на лестнице в Ленинграде, и мэру Иерусалима. Обещания были выполнены, и мечты стали явью.

       Я встречалась с огромным количеством отказников десятками семей, с которыми я переписывалась долгие годы, годы любви и привязанности, и теперь я считаю, что мне очень повезло в жизни, потому что эти люди, с которыми я до сих пор поддерживаю добрые отношения, изменили и МОЮ жизнь. Эта горстка одержимых евреев, которая отстаивала свое право жить в Израиле, которая была готова переносить избиения, унижения и заключение в тюрьму за свои идеалы, показала всему миру, что еврейский народ непобедим.

       А я? Я обнаружила, что музыка обладает еще одним свойством – она может исцелять. Теперь я хожу по больницам и госпиталям и пою. Я знаю, что Господь наделил меня даром, который я не могу воспринимать как само собой разумеющееся, поэтому для меня очень важно приносить людям утешение и надежду. Очевидно, я была рождена, чтобы использовать этот дар, и особенно здесь, в Израиле, и не забывать, что начало этому было положено в далеком Советском Союзе.

       Перевела с английского Ида Таратута (Израиль)