Наши интервью

Интервью с НАТАШЕЙ и ГЕННАДИЕМ ХАСИНЫМИ

Наташа и Геннадий Хасины с дочерью Юдит. Москва, 1980 г.

Наташа и Геннадий Хасины - отказники из Москвы с 1977 по 1988 годы. Репатриировались в Израиль в 1988 г. Проживают в Иерусалиме. Интервью взяли Аба и Ида Таратута в октябре 2003 г.

       Наташа Хасина: Я родилась на далёком севере, за полярным кругом, под Воркутой. В школу ходила мимо зоны туда и обратно. Утром в окошечко смотришь – заключённые не идут на работу, значит активированный день, в школе не учатся.

       Аба Таратута: Когда ты встретила Геннадия?

      Н.Х.: За карточным столом. У меня в доме играли в преферанс, а его пригласили ко мне в дом поиграть. Поженились мы в 1976 году, а документы на выезд мы подали тоже в 1976 году и в 1977 году получили отказ.

       Геннадий Хасин: Моя мама подала документы вместе с нами, но она получила разрешение. Мы попросили отложить её отъезд, чтобы она смогла поехать с нами, когда получим разрешение. Нас приняла госпожа Бурмистрова, стала орать на маму, заявила, что по закону полагается месяц, а потом, если мама не согласится уехать, разрешение будет аннулировано. Мама решила уехать, сказав достаточно мудрую фразу: «Оттуда я смогу лучше помочь вам, чем отсюда»

       Н.Х.: Это был период, когда пошли отказы по дальности родства, началась такая политика. Многие старались кого-то отправить, чтобы в дальнейшем не было отказов.

       Г.Х.: Мама уехала в марте 1977 года.

       А.Т.: Когда вы кинулись в бурную сионистскую деятельность?

       Г.Х.: Ещё до получения отказа. В сентябре 1976 года я ездил в Бабий Яр с Толей Щаранским и тремя Иосифами: Асс, Бейлин и Бегун. Толю арестовали прямо на Киевском вокзале Москвы, а мы четверо поехали. Наташа тоже принимала активное участие во многих делах.

       А.Т.: В семинарах каких-нибудь вы участвовали?

       Г.Х.: Я участвовал в семинарах отказников у Браиловского, делал доклад, получил сертификат. Был у нас математический семинар, в котором участвовал академик Сахаров. Был смешной эпизод. К нам пришёл учитель математической школы, принёс нам «еврейские» задачи из университета (1979 год), с помощью которых мехмат заваливал евреев-абитуриентов. Он дал нам этот математический материал для решения. Мы договорились, что каждый запишет, сколько времени он решал (на мехмате давалось 20 минут) на 5 задач.

       Н.Х.: Сахаров сказал, что он очень горд, что решил 2 задачи. Все задачи решили только Алик Иоффе и Гена Хасин.

       Г.Х.: Я решал около 5 с лишним часов. Потом это всё было опубликовано.

       Н.Х. Сахаров всё это собрал и с соответствующими комментариями опубликовал во Франции. Следующий этап начался, когда всех посадили, это был 1978 год.

       А.Т.: Расскажи, что же ты делала?

       Н.Х. В основном надо было организовывать: кто куда поедет, кто купит, кто что привезёт, что заказать, кому что передать, кто что найдёт. Основные средства шли из Израиля. Американцы, конечно, помогали, привозили камеры и прочее, но когда нужно было сразу и много, то передавали из Израиля и наличными. Это больше всего злило власть.

       А.Т.: Ты фактически занималась семьями и их моральной, финансовой поддержкой, но самими узниками ты не занималась?

       Н.Х. Все жалобы проходили через нас, мы их писали, адвокатов находили мы, передавали всё заграницу, у кого не было своей связи. Самими узниками мы не занимались, но с их жёнами контакты, конечно, были. Когда посадили Репина, Ходаровича, у ГБ была цель сломать всю систему. Это был месяц, когда не только за мной - за Геной, за Алёной, по-моему, за всеми знакомыми ходили втихую. Им очень важно было отследить, перекрыть денежный канал и посадить.

       Был ещё случай, связанный с кассетами. Этот человек несколько раз приезжал в Россию, снимал, потом монтировал, и получалось очень интересно. Он евангелист, живёт сейчас здесь. Первый раз он приехал в Киев, встречался с Эльбертом у клетки со львом, второй раз он приехал, когда Эльберт уже был в тюрьме, и он позвонил мне. Мы договорились, что у меня на квартире соберутся люди, которых он может проинтервьюировать, которые сделают какие-то заявления. Я сказала, что хочу поднять вопрос об отказе, о режимниках. На встрече за 5 минут я высказала всё, что думаю об этом режиме. Он делал фотографии, потом уехал в Ленинград, и после возвращения сказал мне: «Наташа, я снимаю 2 экземпляра. Ты понимаешь, что меня на таможне будут шмонать, они меня знают, все дома прослушивают. Здесь в сумке экземпляр кассет, ты их спрячешь. За ними приедет человек, который никакого отношения не имеет ни к евреям, ни к Америке, ни к чему-нибудь. Всё уедет с дипломатической почтой, а второй экземпляр я возьму с собой, если возьмут в таможне, то наплевать». В то время кассеты обрабатывали либо в Торонто, либо в Мюнхене. ГБ взяли у него кассеты и фотографии, но ничего увидеть на кассетах не смогли, а его отпустили. Позже мне предъявляли фото: «Вот вы сидите с ним и пишете сценарий», но это было потом, когда вышел фильм. Проходит где-то месяц, я была в Киеве, а у Гены был урок иврита, появляется человек, который говорит на не очень хорошем английском и пытается объяснить Гене, что у него должны быть фотографии и фотоплёнки. Гена не очень понял, чего от него хотят, и он звонит мне в Киев (и это-то по нашему телефону!). Я сказала, чтобы этот человек пришёл завтра. На следующий день я приезжаю. Я-то поняла в чём дело: я взяла тогда кассеты и отвезла к одному мальчику, который не был отказником, документов не подавал, он был учеником Гены. Я забрала кассеты и отдала этому человеку - это был немецкий бизнесмен. Он отправил всё диппочтой. Через год вышел фильм, вот тогда ГБ стала на уши, такими злыми я их никогда не видела.

       Эффективных жалоб, т.е. тех, которые имели бы положительный эффект, было не так уж мало. Процент успеха был достаточно большой, если учесть обстановку. Нужно было посчитать, куда писать и кому, на кого жаловаться. Брежневу в такой ситуации писать было бессмысленно, он не имел власти над ГБ, а Андропов имел, так как до партийной должности руководил КГБ. Также было со 2-ой посадкой Шнирмана. Нужно было добраться прямо до Горбачёва, и в качестве почтальона использовали американских сенаторов. Пришёл к нам человек из американского посольства и спрашивает, что мы можем для вас сделать? «Ничего не нужно, только вот письмо отдайте сенатору, а он пусть отдаст лично Горбачёву или его жене». Помогло. Человека освободили под каким-то предлогом через неделю. А вот с Магидовичем не помогло, и он сел на два с половиной года.

       Г.Х.: ГБ решила его взять. Приехала его подруга в Москву, нашла Наташу и сказала, что вот так и так, арестовали, сидит, родственников у него нет, а в тюрьму передачу берут только от родных, адвоката у него нет.

       Н.Х.: Ему дают казенного адвоката. Я пошла и сказала, что есть человек, у которого 190 статья, и не согласится ли он его защищать. Он сказал, что не имеет права. Адвокаты высокого ранга не имели права выезжать из Москвы по подобным делам (можно только по 70 статье). Я объяснила положение этого человека, что у нас нет с ним никакой связи, и важно, чтобы человек не чувствовал себя одиноким. Он обещал попробовать. Он поехал туда, пошёл в суд и сказал, что он адвокат, что знакомые подсудимого его наняли. Ему сказали, что нет, у него есть свой адвокат, вы здесь не причём, и вообще суд будет послезавтра. Наступило послезавтра. У нас тогда был, блаженной памяти, детский сад, после чего ГБ его возненавидела. В 5 утра садимся в электричку и едем в Тулу. Приходим в суд, зал полный, не пускают. В перерыв нагнанные граждане выходят, а мы входим и садимся в дальний угол. После перерыва судья говорит, что Магидович отказался от адвоката. Тогда я встаю и говорю: «Саша, пиши: адвокат такой-то, адрес такой-то, он готов тебя защищать, но суд его не пустил». К этому времени в зале появилась московская ГБ. Охранник нервно забегал и обратился к нам: «Безобразие, выйдите немедленно из зала!» Теплицкий, сидевший сзади, сказал: «Наташа, отсюда мы сами не поедем, нас повезут». Саша спокойно всё записал, заявил, что он хочет этого адвоката. Суд, естественно, прекратили. Московские гэбэшники катались от хохота, они оценили юмор ситуации: сидит бессловесная публика, которая не понимает, в чём дело, судья, который не может понять, что случилось, Саша что-то пишет, охранник бегает и кричит, но добраться до нас не может, так как мы забились в дальний угол ряда. Мы уехали оттуда сами, и нам ничего не сделали. С тех пор еврейский детский сад стали гонять. Они считали, что я к нему привязана и утром поеду туда, а поехала Алёна с Юдей, а я поехала в Тулу.

       Юде был месяц (1977 год), когда пришёл Цирлин, а он был человек дела. Он посмотрел и говорит, что квартира Чернобыльских не подходит, а вот квартира Хасиных подходит очень хорошо: 1-ый этаж. Мы перенесли все наши вещи в квартиру Чернобыльских. И когда ГБ искала Хасину, они находили детский сад, а, приходя к Чернобыльским, находили нас.

       Г.Х.: Они охотились за Борькой. Он жил в нашей квартире, а они стояли как придурки у 25 квартиры. Я иду, они обращаются:

      - Гражданин Чернобыльский.

       Я не обращаю внимания. Они снова ко мне.

       Я им:

      - Я не Чернобыльский.

      - Ваш паспорт?

       Что с ними было! А Борька в это время вылезал через наше окно 42-й квартиры во двор.

       Н.Х.: Тогда они не знали, что мы поменялись, узнали позже. Плохо они работали, очень много проколов было у них.

       Г.Х.: Было масса случаев и комедийных ситуаций, но, в конце концов, они разозлились и решили нас попугать по-настоящему.

       Н.Х.: 30 декабря 1984 года раздаётся телефонный звонок:

       - Я из Риги, фамилия моя Поташкин.

       Утром 31 декабря он пришёл. У меня тогда жила Таня Эдельштейн, как раз Юлика посадили. Мы с Таней на кухне, заходит мужичок и говорит:

       - Я не отказник, я мафия, я рэкет. Я работаю в морге больницы, и у меня в холодильнике для вас место приготовлено (для вашего трупа). У нас организация есть, у нас есть свои люди в МВД, КГБ, у нас свои люди всюду. Мы знаем, что вы получаете много денег, так вот вы будете нам отстёгивать.

       Я ему:

      - Господин хороший, какие деньги? Вот только зарплата, иногда привозят сигареты, угощайтесь.

       Таня говорит тихо:

      - Давай вызовем милицию.

      До сих пор жалею, что не позволила ей это сделать.

       Он:

      - Мы же знаем, что завтра придёт к вам женщина из Грузии с чемоданчиком, в нём будут деньги, а за ней войдём мы и вытянем из вас всё, что хотим, например, при помощи паяльника.

       В этот момент из комнаты выходит Хасин.

       Г.Х.: Я спросил, кто он. Он повторил, что он из группы, которая занимается рэкетом, что у них всюду связи.

       Н.Х.: Мы потом на этом играли.

       Г.Х.: Я ему сказал, что в этом доме вы даже 2-х копеек не получите, и немедленно уходите. Он встал и пошёл к выходу.

       Н.Х.: Таня попросила показать паспорт. Он показал: Лев Семёнович Поташкин. Из Одессы.

       Г.Х.: В этот день я начал мандражировать. Я сказал Наташе, что мы напишем 2 заявления: одно в МУР, совместное, другое в КГБ пишу я. 31 декабря в 5 часов вечера мы пошли их относить. Через некоторое время вызывают в КГБ. Меня завели в кабинет. Никого нет. Лежит передо мной открытая книга, я даже не посмотрел. Приходит, наконец, наш любимый Борис Яковлевич и, ещё не сев, начинает орать: «Вы одиозная личность. Вы понимаете, что у вашего заявления есть только 2 выхода: либо мы его найдём, либо, если мы его не найдём, мы вас обвиним в клевете. Вот перед вами в книге статья о клевете. Вы пытаетесь оклеветать нашу организацию».

       Я ему:

       - Мы пытались вам помочь, сообщили, что в вашей славной организации есть бандиты.

       Поорав, он отпустил меня.

       Нас вызывали ещё раз по поводу Поташкина. Показали фото. Это был не он, но был потрясающе похож. Тот был молодой, а этот пожилой.

       Н.Х.: Я сижу внизу и жду. Я считала, что паспорт с собой носить не надо. Если тебя на улице взяли с паспортом, то ты можешь исчезнуть навсегда, если тебя остановили, и ты без паспорта, тебя могут задержать на сутки, на 3 часа для выяснения личности, но ты не можешь исчезнуть, тебя привезут домой взять паспорт. Поэтому я всегда езжу без паспорта. Итак, я сижу внизу, спускается гэбэшник и говорит, чтобы я поднялась. Я говорю, что у меня нет паспорта, меня не пропустят.

       - Со мной пропустят.

       Тогда он и показывал фотографию.

       Г.Х.: Кончилось это вот чем. Независимо от нас некто сенатор Хатч написал заявление и разослал всем депутатам Верховного Совета. Меня начали таскать, (я работал в школе), но уже не в КГБ, а в кабинет директора школы. Одно из посещений было такое: направили на меня юпитеры, подсунули микрофон, дают мне письмо.

       - Прочтите письмо. Что вы можете сказать об этом письме?

       Я им:

      - Письмо написано не вам, не о вас, поэтому вы никакого отношения к письму не имеете. Если надо, я выскажу своё мнение, но не вам.

       Директор смотрел на меня так, как будто меня сейчас убьют. На этом визит закончился, но был трудный момент. Он сказал:

      - Ну ладно, Геннадий Борисович, я слышал о вас много хорошего, как об учителе, - и подаёт мне руку.

       Н.Х.: Это очень трудно, когда подают руку, не ответить тем же, так как у нас выработан рефлекс.

       Г.Х.: Я не знал что делать. Второй раз они приехали по другому поводу. Если я напишу на Наташу, то меня и Юдю отпустят через неделю. Я сказал, что хочу уехать в Израиль, но не этой ценой. Это был период бесконечного общения с КГБ.

       Н.Х.: Это был период, когда они очень сильно давили. Пасхальный седер – это катастрофа. Утром снимается пасхальная посуда, и за 4-5 часов надо всё приготовить, а у нас всегда было человек 20-25. Алёнка, девчонки (приезжали обычно из Киева, Одессы) стоим на кухне. Жарим, парим, просто готовим курицу, рыбу и пр. Вдруг, звонок в дверь. Появляется человек и говорит:

      - Я корреспондент «Вечерней Москвы» Могидсон, а это депутат Верховного Совета Долгих.

       Могидсон был штатный писака по еврейскому вопросу, а депутат всё по тому же письму пришла узнать, действительно ли так всё плохо, как это описано в письме.

       Я им:

      - В письме всё правильно, а теперь говорите с моим мужем, мне надо готовить, - и ушла. Долгих сидела и моргала глазами.

       В тот год, когда выслали Сахарова, мы как раз переезжали по обмену на другую квартиру. Мы переехали, я делаю побелку, клею обои. К новому году уже почти всё сделано. 1 января в 9 часов утра кто-то пытается ключом открыть дверь. Я открываю дверь:

      - Кто вы такие?

      - Мы маляры из ЖЭКа.

      - Мы не вызывали.

      - Нам сказали, что нужно срочно отремонтировать квартиру.

       Я им:

      - Во-первых, не срочно, во-вторых, не заказывали, и, в-третьих, я всё сама делаю. Идите, празднуйте, будьте здоровы.

      Потом соседка сказала, что поставили к ней прослушки на нашу квартиру.

       В 1986 году освобождали Толика Щаранского. Иду Петровну тогда пригласили и решили устроить прямую трансляцию у меня, так как въезд иностранцам в Люберцы, где она жила, был запрещён. Утром появляется весь корреспондентский корпус Москвы. Идёт прямая трансляция, как Толика там меняют, берут интервью у Иды Петровны.

       После этого – звонок:

      - Наталья Борисовна, как же нехорошо, зачем же вы в своей квартире устроили такой пресс-центр? Все корреспонденты не могли поместиться. Вы бы нас попросили, мы бы дали зал, всё бы с комфортом устроили.

       Потом резко оборвали. Вызывают меня в ОВИР. Начальник ОВИРА говорит:

      - Ваше дело пересмотрено окончательно, можете больше не подавать, вы никогда не уедете. Вам отказано навсегда.

      - По какой причине?

      - По дальности родства.

      - Простите, мой муж подавал заявление по вызову родной матери. У вас есть ближе родственник, чем родная мать?

      - Ну, значит по той причине, по которой вам раньше отказывали.

      - Когда я подавала заявление, в этом кресле сидел некто А, потом сидел Б, теперь сидите вы. Я пересижу вас и уеду.

       Потом вызов в КГБ:

      - Я вас вызову по повестке. Это будет самое последнее предупреждение. Если вы не одумаетесь, то дальше мы вас посадим.

       Генке он говорил:

      - Наконец-то я увижу вашу жену за решёткой.

      Через 3 дня умирает очередной вождь, приходит Горбачёв, и на этом всё кончилось, они как умерли.

       Как-то приезжаем мы в Одессу и живём у Яна Меша. Вся Греческая площадь обставлена машинами, заходим в дом, следом за нами компания – обыск. Юде (моей дочке) было 4 года, Марат (сын Меша) был чуть постарше. Детей отпустили гулять. Марату дядя его подарил очень хорошую фотокамеру. ГБ, конечно, эту камеру приметила и запротоколировала. Дети приходят с улицы и видят всё. Маратик кидается к фотоаппарату:

      - Но это же мой, мне подарили его на день рождения, отдайте мне его.

       А Юдя так философски смотрит и говорит:

      - Маратик, не проси, ГБ никогда ничего не отдаёт.

       Через неделю они вернули камеру. Самое смешное было на следующий день. Дети гуляют, приходит телевизионный мастер, садится посреди комнаты перед телевизором и начинает что-то писать. Заходят дети, подходят к этому мастеру и спрашивают:

      - Дядя, а ты из КГБ?

       Г.Х.: В 1979 году мы отдыхали в Одессе, с Чернобыльскими сняли дачу.

       Н.Х.: В конце августа все уехали, и мы остались втроём: я, Генка и Юдя.

       Г.Х.: И тут пришли с обыском и забрали книги, магнитофон и все кассеты. Они представились, что они из такого-то отделения милиции. Я пошёл в их отделение милиции с заявлением, что нас просто обокрали, забрали вещи, не составили протокол, прошу вернуть.

       Н.Х.: На следующий день утром приезжает мужчина и говорит, что Хасина вызывает начальник милиции, он хочет ответить на его жалобу. Я захожу в дом и говорю:

      - Генка, вот окно, вот тот переулок, и дуй, чтобы тебя здесь никто не видел.

      - Нет, я пойду.

       Г.Х.: Меня привезли не в милицию, а в нарсуд, впихнули в комнату. Там сидел судья с готовым приговором, в котором написано, что я мешал проведению обыска, ругался нецензурными словами и грозил всё передать по «Голосу Израиля». Я ничего этого не делал, но 10 суток мне за это полагается.

       Н.Х.: Час проходит, два, три. Я беру в коляску ребёнка и иду в милицию. Мне говорят, чтобы я шла в суд. Прихожу. Юдя говорит:

      - А где папа?

      - Папу забрали бандиты, и его надо как-то вызволять.

       Захожу в кабинет судьи. Юдя говорит:

      - Мама, этот дядя тоже бандит?

      - Безусловно, вне всякого сомнения.

       Он позеленел, но сделать ничего не может. У него я узнала, что Гену посадили, что он в тюрьме.

       Г.Х.: Я поразил в тюрьме публику, которая сидела в моей камере. Они пытались со мной говорить на блатном языке. Они решили, что я либо стукач, либо меня посадили по политическим соображениям. Некоторые решили, что я из больших дельцов.

      - У тебя есть лимон? Отдай им лучше.

       Я сказал, что я лимоны не выращиваю. 10 суток проходит, менты меня должны выпустить в 9 часов утра.

       Н.Х.: Но мы договорились с ментами, что мы приедем за ним в 7 утра. Забрали, отвезли к Р., отмыли, накормили, напоили. Возвращаемся на Греческую площадь, а там полно ГБ, ходят с матюгальниками. Они потеряли его, думая, что его выпустят в 9 часов.

       Г.Х.: Они так обрадовались, когда меня увидели.

       Н.Х.: Они хотели его немного попугать, прежде чем выпустить на свободу.

       Г.Х.: В милиции мне сказали:

      - Ты в Одессу больше не приезжай. У нас камни падают с крыши, море у нас глубокое и машины неаккуратно ездят.

       Потом они говорили, что я такой-сякой, вот, если бы ты уезжал в Америку, а то ты собираешься в такую милитаристскую страну. Я молчал.

      - Ты поедешь на поезде, мы тебя проводим. Уезжай вместе с женой.

       Я захожу в вагон. Один гэбэшник сел в одном конце вагона, другой в другом. Мне сказали, что никуда из вагона выходить нельзя.

       Н.Х.: Отняли у него все деньги, оставив мелочь.

       Г.Х.: Итак, я еду. Ночью слышу шёпот, проводница суёт мне бумажку и карандаш, показывает мне, чтоб я написал, если нужно передать весточку. Я сказал, что не надо, но вот если она принесёт сигареты, то будет хорошо. Она принесла сигареты, печенье. Утром смотрю, гэбэшников нет. Приезжаем в Москву, выхожу на перрон, вижу Арика и Борю. Я говорю:

      - Ребята, меня сейчас будут брать, поэтому срочно дайте деньги на сигареты.

       Идём, никто меня не берёт. Дошли до квартиры Арика, звоню Алёне. Она мне говорит, что приходил участковый и спрашивал где Хасин. Я поехал домой, никто меня не тронул, а затем вернулась и Наташа с ребёнком.

       Н.Х.: Был период, когда они пытались нас устроить на работу. Позвонил гэбэшник и попросил о встрече:

      - Я хочу с вами поговорить.

       Странная встреча на стадионе, который был рядом с нами. Это было, когда появились плёнки, и они были страшно злы. Он грозил мне, что у него есть материал на меня, что он меня посадит. В общем, он кипел. И вот мы на стадионе, идём навстречу друг другу, и он протягивает руку. Я потом подумала, подай я ему руку – это заснимут: тайная встреча на пустом стадионе. Очень трудно не отвечать, не протянуть руку, когда протягивают руку тебе. Он явно хотел спровоцировать, чтобы потом скомпрометировать.

       Он сказал:

      - Вам уже дали в ОВИРе вечный отказ. Ребёнок подрос, давайте мы вас на хорошую работу устроим. Где вы хотите работать?

      - Когда я продам всю мебель и вещи, и ребёнку нечего будет есть, тогда я пойду на вашу работу.

       Как нам дали визу?

       В субботу позвонили и объявили, что дали разрешение. Это было 5 марта 1988 года. Перед этим я написала заявление в КГБ, ГРУ, военно-промышленную комиссию с полным описанием того, где я работала, что никакой секретности у меня не было. Я получила ответ из КГБ и из ВПК: "Мы этим не занимаемся", а из МВД – с очередным отказом.

       А потом был звонок из ГРУ. Мужик спрашивает:

      - Вы получили разрешение на выезд в Израиль?

      - Да, а в чём дело?

      - Нет, просто мне поручили проверить, чтобы по дороге оно не застряло.

       Большего кайфа в своей жизни я не ловила никогда.