Наши интервью

Интервью с МАРКОМ НАШПИЦОМ

Марк Нашпиц

Марк Нашпиц – Узник Сиона из Москвы (с 1974 по 1979 годы). Репатриировался в Израиль в 1985 г. Живет в Иерусалиме. Интервью взял Аба Таратута в октябре 2003 г.

      Марк Нашпиц: Родился я в 1948 году, 27 марта, в Москве. Я говорю о дате, потому что это день рождения моей мамы. Родился я в чисто еврейской семье, не религиозной, но еврейской (всем делали обрезание). Семья жила в достатке. Мой отец демобилизовался из армии в 1946 году в возрасте 26 лет в чине подполковника СМЕРШ. В 1953 году умер Сталин, все плакали, как сейчас помню зашторенные окна. Папа сказал: «Наконец-то сдох этот кровавый сапожник». Папа работал коммерческим директором Спортсоюза и должен был стать директором всего корпуса Лужников. Этот стадион скопировали с датского стадиона. В 1956 году он был главой делегации, которая поехала в Данию, и он там остался. Там он получил датское гражданство и затем переехал в Израиль. Судом заочно он был осуждён на 25 лет. Нам удавалось поддерживать с ним связь, но во всех анкетах я писал, что мой отец умер.

       В школе учился я хорошо, приняли меня в пионеры. Всех принимали в музее Калинина, кто учился хорошо. Всех, кто учился средненько, принимали во Дворце пионеров района. Но вот осталось нас 5 человек: 4 двоечника и я, единственный еврей. Но как-то надо было принимать, и меня приняли в пионеры в пионерской комнате школы. А я всё спрашивал, почему меня не принимают, ведь я хорошо учусь и собираю металлолом. Ещё я помню, когда нас всех собрали и стали говорить о русской пасхе, и чтобы мы поговорили со своими дедушками и бабушками по поводу куличей и т.п. А я брякнул:

       - У нас нет куличей, у нас маца. Что мне делать?

       Аба Таратута: И, тем не менее, тебя в школе держали, пионером ты был.

       М.Н.: Да, был, но потом мама перевела меня в другую школу. В комсомол я, естественно, уже не лез. Поступил я в московский медицинский стоматологический институт, в 1970 году хорошо его окончил и получил распределение в аспирантуру. Была уже тема, но один момент я не учёл, что когда идёшь в аспирантуру, там уже досконально проверяют твои данные. Меня вызывают к ректору и говорят:

       - Что ж вы нас обманываете, что папа ваш умер, он осуждён заочно на 25 лет, поэтому распределение мы аннулируем, и вы поедете в Воронежскую область.

       Я понял, что моя научная медицинская карьера в СССР закончилась. Мы с мамой посидели, поговорили и решили, что надо уезжать в Израиль. Подали мы документы в январе 1971 года, между прочим, с Пашей Абрамовичем в один день, и получили отказ без всяких формулировок. Я решил, что надо начать бороться за выезд. Я знал, что собираются в синагоге. Там я познакомился с Витей Польским, Коренфельдами и др. В 1972 году был первый визит Никсона в Москву, и мы написали, что хотим, чтобы администрация Никсона нас приняла. Нам, 15 ребятам, пришли повестки на воинские сборы. Из 15 остались двое: Шапиро и я. Остальные спрятались каким-то образом, а мы категорически отказались. Причина была простая: секретности у меня не было, значит, мне мстят за отца, а попаду на сборы, увижу какую-нибудь деревянную пушку, и они скажут: «Обладаешь секретностью». Это был 1972 год. Нам дали по году. Шапиро потом отпустили, меня нет, но я попал под амнистию (было 50 лет образования СССР).

       А.Т.: Ты не сидел в предварилке?

       М.Н.: Я сидел, а потом попал под амнистию и вышел. В это время образовалась группа «хунвейбинов»: Валера Крижак, Миша Бабель, Лёвка Коган, и идеологом у нас был Саша Лунц. К этой группе потом примкнул Толя Щаранский. Мы стали ходить по разным местам и проводить демонстрации. Кроме того, у меня на квартире стал работать пресс-центр. В пятницу вечером ко мне приезжали все, кто хотел (в том числе иностранные корреспонденты), и я давал полную информацию о положении евреев в СССР. Квартира, конечно, прослушивалась. В один прекрасный момент на улице меня забирают и везут в гостиницу «Берлин».

       Там полковник Кузнецов (так он назвался) достаёт папку и говорит:

       - Ты на 70-ю уже давно тянешь. Вот здесь все фотографии и прочие дела.

       Я ему:

       - Вы меня для этого вызвали, чтобы напугать?

       Он:

       - Мы не можем позволить доставить удовольствие твоему отцу видеть тебя, поэтому ты уедешь тогда, когда он умрёт. Но мы можем сделать так: если ты полгода посидишь тихо, не будешь заниматься своей деятельностью, то мы тебя отпустим.

       - А где гарантии?

       - Какие гарантии ты хочешь?

       - Выпустите мою маму, у неё там есть родной брат. Вы выпускаете маму к брату, а через полгода я еду к маме, и вопрос с отцом закончится.

       - Мы подумаем.

       Через 3 дня вызывают мою маму в ОВИР и дают разрешение. Обо всём этом я рассказал только Володе Слепаку и Лернеру. Я действительно на полгода исчез из Москвы: поехал в Прибалтику, на Кавказ. Через полгода я возвращаюсь. Прошло 2 дня, как я приехал. Звонок в дверь. Заходит Вадим Фёдорович, мой куратор. Я знал - если появляется В.Ф., значит, меня сажают на 15 суток, если его нет, значит, не будут сажать. После вопросов, как дела и т.п., он сказал:

       - Если бы ты нам помог чем-нибудь.

       - Хорошо, вы подумайте, и я подумаю.

       В этот же день у себя дома я устроил пресс-конференцию, потому что я понял, что мышеловка захлопнулась, уже пошёл шантаж. У меня такой принцип: с этими органами ни в какие переговоры не входить. Раз попал на шантаж, надо сразу рубить.

       Мы провели демонстрацию у библиотеки им. Ленина на ступеньках. Нас было человек 15, но взяли двоих: меня и Борю Цитлёнка, и дали по 5 лет ссылки. Меня взяли как организатора, и ко мне как бы пристегнули Борю. (Между прочим, Щаранского отпустили). Был суд, всё это неинтересно. Это была штамповка, выездная сессия Мосгорсуда. Прокурор у меня был Гусев, который судил Петра Якира и Виктора Красина. В течение 6 часов сделали обвинительное заключение, осудили и т.д. Меня сначала судили по 70-й, потом меня перекинули на 190/1, потом – 190/3 (несанкционированная демонстрация), но все 190-е – до 3-х лет, а мне дают 5 лет ссылки. Суд мотивировал тем, что это не лагерь, а ссылка, и меня отправили. Меня отвезли в Читинскую область в село Тупик. Я там сначала неплохо устроился, был помощником эпидемиолога, хотя эпидемиолога там не было. Ко мне приезжали Щаранский, Лунц, Елистратов. У меня есть фотографии. Всё было более или менее нормально до суда над Щаранским. Когда начался над ним суд, меня КГБ привез в Читу в качестве свидетеля. Ещё раньше я решил, что никогда никакого протокола не подписываю. Об этом я говорил ещё прокурору Гусеву:

       - Вы смотрели «17 мгновений весны»? Что говорил ваш любимый Штирлиц: «Все переговоры на нейтральной почве, в гостинице в Бёрне» Вот так и я с вами могу разговаривать, о чём вы хотите там, но не здесь. У меня такой закон: я ничего не подписываю.

       Итак, я в Чите, 3 дня со мной мучились: «Подпиши это, подпиши то». Я, естественно, ничего не подписал.

       Потом вышел приказ (был такой министр Петровский): лишить сионистов права лечить советских больных. Меня с должности эпидемиолога сняли.

       А.Т.: Видно Гиппократ согласился с товарищем Петровским.

       М.Н.: Да, но я должен работать, и меня послали дрова рубить. Я до последнего дня ссылки рубил дрова. В ссылке же я и женился. Освободился я в 1979 году. Получил справку об освобождении. У меня было направление в Москву, но когда я приехал, мне всё поменяли. В Москве, в Ленинграде, в столицах республик, в городах-курортах, в Московской области жить нельзя. Я прописался в Струнино – это Владимирская область, 97 км от Москвы. К себе потом я прописал Бегуна, Иду Нудель. Устроился я работать в похоронное бюро делать венки. Отец и мать в это время развили бурную деятельность в Израиле, и в 1985 году, когда был первый визит Горбачёва во Францию, Миттеран просил за двоих: за меня и за Иду Нудель. По каким-то причинам Нудель отказали, а меня выпустили.

       Это было так. Как-то меня не было в Струнино. Возвращаюсь к себе, а там соседка, баба Таня:

       - Слушай, тут из Белого дома приходили (в этом доме был отдел КГБ).

       Я иду на работу в управление коммунального хозяйства, а там директриса:

       - Тебя здесь ищут, мне велели, чтобы я сразу сообщила, когда ты придёшь.

       - Я сам пойду, не сообщай.

       Сел на лавочку и начинаю думать: вроде ничего такого не было. Прихожу туда.

       - Ты где бегаешь? Тебе разрешение в Израиль.

       - Что же мне теперь делать?

       - Срочно езжай во Владимир в ОВИР.

       Приехал. Никаких документов, никаких справок с работы, ничего не надо, вот виза, а там написано: в 3 дня через Чоп или Брест. Я говорю:

       - Как же я смогу?

       - Ничего не знаем, как хочешь, так и езжай.

       Я сразу в Москву, там жена, ребёнок, еду во Всесоюзный ОВИР, пишу: «Прошу меня принять в связи с невозможностью выехать в государство Израиль».

       Секретарша мне:

       - Через месяц приходите.

       - Вы всё-таки сходите к начальнику, покажите эту бумажку.

       Через 5-7 минут она выходит и говорит:

       - Заходите.

       Начальник мне ехидно говорит:

       - Ну что, Нашпиц, сил уже нет?

       Я ему:

       - За пятнадцатилетнее наше знакомство я пришёл с вами попрощаться, но я не могу попрощаться, потому что я физически не могу собраться и уехать за 3 дня.

       - А что ты хочешь?

       - Разрешите мне уехать через Москву.

       - З дня достаточно?

       - Да.

       - Но ты знаешь, что иногородние имеют право уезжать через Москву с багажом только 20 кг?

       - Я согласен.

       - Как, у тебя багажа нет?

       Я ему:

       - Скажите, у какого еврея после пятнадцатилетнего знакомства с КГБ может быть багаж?

       Он рассмеялся и сказал:

       - Я знал, что ты придешь. Иди в Аэрофлот, я тебе заказал билеты.

       В октябре 1985 года мы приехали в Израиль. Своего отца я не видел 30 лет, маму не видел с 1974 года – 11 лет. В нашей семье я начал самый первый, а уехал последний.

       А.Т.: Спасибо.