Наши интервью

Интервью с МАРКОМ ДАВИДОРОМ

Марк Давидор

Марк Давидор (Давидов) – родился в Баку. В 1961 году, будучи в Швеции, попросил политического убежища. Репатриировался из Швеции в Израиль в 1974. Проживает в Иерусалиме. Интервью взял Аба Таратута в марте 2003 г.

      В Союзе моя фамилия была Давыдов, Матвей Давыдов, настоящее имя Мордухай. Мне дали имя дедушки, а в школе, в комсомоле и на работе меня звали Матвеем, так что я там известен как Матвей Давыдов. Когда приехал в Израиль, я изменил свое имя после того, как в 1987 году вышла написанная мной книга с псевдонимом Марк Давидор.

       Не знаю, будет ли вам интересна моя история.

       Я был сионистом и знаю, что меня судили там заочно по 86 статье за отказ вернуться в Советский Союз. Вы знаете - это измена родине, вплоть до расстрела. Если говорить о сионизме, то еще в 1947 г., когда я был в Москве и Ленинграде, мне удалось получить тексты стихотворений Маргариты Алигер и ответа Ильи Эренбурга. На вопрос, почему нас, евреев, притесняют, он ответил следующим стихотворением:

       На ваш вопрос ответить не умею,
      Сказал бы я, нам беды суждены.
      Мы виноваты в том, что мы евреи,
      Мы виноваты в том, что мы умны.
      Мы виноваты в том, что наши дети
      Стремятся к знаниям и мудрости людей,
      И в том, что мы рассеяны по свету
      И не имеем родины своей.

       Я привез эти стихотворения в Баку, переписывал и распространял их так много, что запомнил на всю жизнь. Эти стихотворения произвели на меня такое сильное впечатление, что я изменил свое представление о привилегированных евреях, поняв, что и они думают так же, как и мы – молодежь.

       В 1948 году после образования государства Израиль начался мой интерес к нему. Я слушал «Кол-Исраэль», «Би-Би-Си», «Голос Америки», и всё, что сообщалось об Израиле, рассказывал родственникам, друзьям. Изучал иврит по передачам «Кол-Исраэль». Пытался читать Танах берлинского издания 1913 года, перешедшее ко мне в наследство от дедушки. По просьбе знакомых ходил к ним и настраивал приёмники на волну «Кол-Исраэль», и некоторые из них не давали домочадцам перестраивать даже на Москву. Так, в часы передач они включали приёмник и по окончании выключали. Я читал, что наши олим хадашим очень поздно узнавали, что они евреи.

       Со мной был анекдотичный случай (мама рассказала). Сколько я себя помню, я знал, что я еврей. Этот случай был еще в детстве. Мы были с мамой в детской поликлинике, то ли прививку должны были делать, то ли еще что-то. Мы сидели в очереди к врачу. Рядом с нами сидела женщина с девочкой, русская, и она заговорила со мной. Спросила: «Ты кто?». Я на неё посмотрел и говорю: «Я еврей». Женщина смутилась, а мама начала смеяться. Она хотела спросить кто я, мальчик или девочка, потому что у меня была такая причёска, мама завязала волосы длинным бантом, и трудно было, видимо, узнать, мальчик я или девочка. Женщина очень смутилась и сказала, что она не это имела в виду. Так это мне рассказали.

       Так что с детства я знал, что я еврей, и гордился этим. А в 6-летнем возрасте я узнал, что такое антисемитизм.

       Мы жили в очень плохой квартире, в которой во время дождя по стене стекала вода. Было постановление жилотдела городского совета выдать нам квартиру в первую очередь. Однажды отец узнал, что в нашем районе освободилась какая-то квартира, и он попросил маму пойти в ЖАКТ поговорить с председателем, и показать постановление горсовета. Она пошла туда со мной и сказала председателю, что нам положена квартира, которая освободилась.

       - Да, квартира освободилась, - сказал он. - А деньги у вас есть?

       Мама ответила: - Нет у нас денег. Но вот постановление, а взятки мы не даём.

       Он говорит: - Ваши еврейские штучки у меня не пройдут.

       Она ему влепила пощёчину, и мы ушли, услышав вдогонку: - Сгниёте в вашей квартире.

       Квартиру мы заняли самовольно, а председателя ЖАКТа уволили. Это было первое моё знакомство с антисемитизмом.

       Вообще-то, в Баку антисемитизма не было. Азербайджанцы - они мусульмане - не были антисемитами. Наоборот, они очень уважали евреев. Армяне тоже не были антисемитами. Там жили немцы, греки. Очень интернациональный город. Антисемитизм появился довольно поздно, уже когда начался настоящий государственный антисемитизм в конце жизни Сталина. Во время дела врачей я пришёл в райком комсомола. А в комсомол я вступил в 1941 году в ноябре месяце, когда немцы стояли под Москвой, и в газетах писали, что они рассматривают в бинокль Москву. В райкоме меня знали давно. За год до этого, когда весь наш класс вступал в комсомол, я единственный, кто уклонился и не вступил. А в 1941 году я сам напросился в комсомол. В 1953 году я вновь пришёл в райком комсомола и положил билет на стол. Я сказал, что больше не хочу быть в комсомоле.

       Секретарь спросила: - Это из-за дела врачей?

       Я говорю: - Да.

       - Мы знали, что у тебя будет кризис. Но пойми, что ты не можешь так демонстративно выйти из комсомола. У тебя потом будут большие неприятности, а мы этого не хотим. Напиши заявление, что ты уходишь по возрасту.

       Это было не по уставу, потому что избранный заместителем секретаря комитета не может сам уйти. Нужно обратиться к общему собранию, которое может дать разрешение.

       - Но ты не беспокойся, мы всё оформим, ты только напиши заявление.

       Они меня убедили. Если КГБ займётся мной, то мои мечты не сбудутся. А я мечтал после создания государства Израиль пробраться туда. С этой целью я даже поступил в мореходное училище.

       Я написал заявление, и меня исключили из комсомола. Административную должность свою я должен был оставить, и я перешёл на работу в проектный институт. Таким образом начался мой открытый конфликт с советской властью.

       С тех пор, с 1953 года, я начал планировать побег. До этого начальник училища отказал всему курсу загранпрактику. Я занимался парусным спортом, был председателем олимпийского комитета Баку по парусу и участвовал во всех соревнованиях.

       Обычно ко дню революции устраивали на фоне парада парусные гонки в Каспийской бухте, и я как председатель организовал поход на острова Бакинского архипелага. Для этого надо было выйти в открытое море. У меня был план, подготовлена карта для побега.

       В октябре-ноябре на Каспии северные ветры сильны до такой степени, что сторожевые катера погранохраны не выходят в море. Именно в такую погоду я предполагал удрать в Пехлеви или Пешт. Это Иран. Там была власть шаха, у которого были хорошие отношения с англичанами. Всеми нефтяными приисками руководили англичане. Я предполагал туда удрать, найти еврейские организации и с их помощью перебраться в Израиль, потому что я знал, что польские евреи, которые вступили в армию Андерса, ехали в Палестину через Баку и Иран. В том числе и Бегин, правда, с согласия советской власти. Он получил разрешение после тюрьмы присоединиться к армии Андерса.

       Но в середине 50-х годов осуществить этот план мне не удалось, а в 1957 году я женился на еврейке из Минска, надеясь, что из Минска выехать в турпоездку будет легче. Здесь я очень скоро понял, что попал в семью ассимилянтов-антисионистов. Отец и мать жены, бывшие штатные работники НКВД-МГБ, узнав о моих сионистских настроениях, пытались даже отправить меня в дурдом. Незадолго до этого я узнал, что мой тесть, Александр Львович Раппопорт, приходится родным братом профессору Якову Львовичу Раппопорту, арестованному по делу врачей. Он сам и его дочь Наташа в своих воспоминаниях ни словом не обмолвились о моём тесте, хотя с любовью и признанием отзывались о тех немногих, кто помогал семье в те страшные времена.

       В 1958 году, вернувшись в Баку, я был принят на работу в научно-исследовательский институт.

       В 1961 году я закончил научную работу и получил разрешение на поездку по скандинавским странам. Мой товарищ из соседнего института тоже получил разрешение на эту поездку.

       Сначала мы были в Финляндии, но остаться там было опасно. Финны выдают беглецов. Я прозондировал почву и понял это. Я сделал проверку. При поездке по городу гид, показывая достопримечательности, указала расположение полиции. Известно, что те, кто бегут, обращаются в полицию или в западные посольства. Я подсел к представителю советского посольства в автобусе и задал вопрос гиду в отношении положения рабочих. Так как гид описала социальное положение рабочих в Финляндии в сравнении с положением в СССР не в нашу пользу, я сказал представителю посольства, что она, наверно, антисоветски настроена.

       Он ответил: - Нет, она наша.

       Ну, думаю, раз наша, то понятно, почему она каждый раз полицейский участок показывает. Я понял, что в Хельсинки сбежать невозможно, хотя за мной слежки не было, когда я ходил один.

       Приехали в Стокгольм. Ездили по городу. Одного меня не выпускали, а только в группе, в которой один из трёх был доверенным. Я понял, что Швеция - это свободная страна, раз за нами так следят и охраняют. На следующий день мы были в нескольких местах, в том числе в музее, и после музея вернулись на корабль. Затем всех выпустили гулять по городу в группах, а меня и ещё двух товарищей не выпустили. Человек, который стоял на выходе из корабля, спросил наши фамилии и сказал, что мы не пойдём. Я обратился к своему знакомому, который когда-то был инструктором горкома партии (в нашей группе он был старшим). Он удивился, что нас не выпускают.

       Он обратился к дежурному.

       - Нет, нельзя.

       В это время по палубе шёл нам навстречу директор круиза, очевидно, главный офицер КГБ.

       Мы обратились к нему с вопросом: - Почему нас не выпускают?

       - Кто не пускает?

       Мы указали на дежурного. Тот не стал объяснять, из-за кого нас троих не пускают. Один товарищ был выездной, он неоднократно ездил заграницу, очевидно, был осведомитель. Другой (Юра) был еврей по матери, мы учились с ним в школе. Он, кстати, в Израиле. Его фамилия тогда была Никитченко, а сейчас его фамилия по матери другая. Он описал этот случай в газете.

       Короче, директор круиза приказал выпустить нас. Мы вышли, и я не вернулся! Я сделал такой фокус: как будто мне туфли очень жмут. Это я говорил ещё на корабле и по дороге стал отставать. Вначале я был всё время впереди, и они меня видели. Кто-то из них был осведомителем, я это понял, иначе директор не пустил бы нас в город. Я начал им говорить, что у меня обувь жмёт, стал поправлять, отставать. Около королевского дворца улица идёт на спуск и, когда они спустились достаточно далеко, я знал, что они оглянутся.

       - Догоняй, - говорят.

       - Сейчас поправлю туфлю и догоню.

       Они пошли ещё быстрее, потому что мы опаздывали. Весь вечер я их путал в городе для того, чтобы затянуть время. К 20 часам мы должны были быть на корабле к ужину, и они уже так торопились, что больше не оглядывались, а я по другой улице побежал, схватил там такси и попросил отвезти меня в полицию. Меня привезли в полицию. У меня было всего 4 доллара. Половина ушла на такси. Как я потом узнал, полиция находилась в здании старой синагоги (это была первая еврейская синагога в Стокгольме). Когда мы на такси подъезжали к полиции, я увидел группу наших из посольства, которые стояли около витрины. Я сразу нагнулся, чтобы меня не увидели и, когда такси завернуло за угол и остановилось, я выскочил и побежал в полицию. Была вызвана криминальная полиция, меня забрали в СЕПО (это их тайная полиция). Меня допросили. Я назвал фамилию, сказал, что я еврей, хочу остаться в Швеции, а затем переехать в Израиль.

       - Хорошо, - сказали они, - но где вы переночуете, есть ли у вас знакомые в Стокгольме?

       - У меня никого нет.

       - Хотите у нас остаться?

       - Конечно, с удовольствием.

       Я боялся, что на свободе меня схватят. Они поместили меня в камеру - это большая комната с окном, умывальником, кроватью. Стали кормить, причём такие были ужины и обеды, что я в Союзе разве что в ресторане так ел. Отдельно там были ванна, где можно было побриться, и туалет. Меня держали 12 дней, и каждый день с утра и после обеда меня допрашивали.

       Переводчицей была бывшая русская аристократка, мать которой, баронесса, находилась в Финляндии, когда произошла революция. Эта женщина была замужем за шведом. У неё было два кольца. Я спросил, почему у неё два обручальных кольца. Она ответила, что в Швеции, когда объявляют о помолвке, то дарят обручальное кольцо, а на свадьбе - второе. Я спросил её, почему меня так долго держат. Она сказала, что специальная иностранная комиссия должна решить, предоставить ли мне политическое убежище.

       - Так как вы из Советского Союза, то здесь очень боятся шпионов, поэтому они хотят убедиться, что вы не связаны с КГБ.

       Меня проверяли 12 дней и, в конце концов, спросили:

       - Если вы вернётесь в СССР, вы знаете, что вам будет?

       - Знаю - от 10 лет до расстрела. Но я никогда туда не вернусь.

       Это был последний вопрос. На следующий день мне сообщили, что я получил политическое убежище и разрешение жить и работать на всей территории Швеции. Переводчица была удивлена:

       - Вы первый из всех политических беженцев получили разрешение работать на всей территории Швеции. Обычно посылают в маленькие городки под наблюдение полиции.

       Очевидно, они убедились, что меня не подослали. По-моему, они меня ночью под гипнозом проверяли. Есть средства, которые позволяют это делать. Об этом я ничего тогда не знал, только потом я всё понял, вспомнив, что однажды я с трудом проснулся утром, и после короткой беседы меня отправили в камеру отдыхать. Я проспал весь день.

       Итак, получил я разрешение.

       Что теперь делать?

       Ни денег (осталось всего два доллара), ни языка. Английскому языку нас должны были, казалось, учить в мореходном хорошо, но преподаватель как-то мне сказала, что программа специально построена так, что мы будем уметь лишь читать и переводить со словарём. Поэтому мой английский был алеф-бэт.

       Но мне сказали, чтобы я не беспокоился:

       - Вы хотите ехать в Израиль? Мы вас отвезём в еврейскую общину, и они вам помогут.

       Переводчица привезла меня в еврейскую общину. Там была куратор, еврейка, которая сама в 30-ые годы бежала из Германии и поселилась в Швеции. Она должна была знать, что это такое – жить в тоталитарном государстве, а потом бежать оттуда, но, видимо, подзабыла.

       Она сказала:

       - Очень хорошо, что вы собираетесь в Израиль ехать.

       Переводчица говорит:

       - У него нет денег.

       - Пусть поработает, а потом едет, - сказала куратор.

       Переводчица была удивлена - она знала, что есть сионистские фонды, т.е. есть возможность помочь.

       Но что делать, пусть будет так. Переводчица отвезла меня в какую-то государственную организацию, и мне дали возможность жить в гостинице, искать работу и учить язык.

       Я устроился на ламповый завод протягивать вольфрамовую нить через печь и калибры. Это очень тяжёлая работа: нити тонкие, рвутся, а машинка, которая накручивает нить, при свободном вращении развивает до 10000 оборотов в минуту; поэтому при обрыве нити она, освободившись от нагрузки, выла как сирена. Я там проработал 2 или 3 недели, а потом ушёл и стал искать работу по специальности инженера-электрика, но т.к. я был без языка, то устроиться я смог только электрообмотчиком в маленькую частную фирму.

       Итак, я работал и учил язык.

       Ещё я вспомнил, что на 3-й день моего пребывания в полиции они потребовали, чтобы я встретился с русским консулом. Я сказал, что встречусь с русским консулом только после встречи с израильским. Я боялся, что шведы меня выдадут, не желая портить отношения с СССР.

       Пригласили израильского консула. Это был Нисим Юша. Я ему сказал, что если я окажусь в СССР, то не верьте, что я это сделал добровольно, я хочу жить в Израиле. Я попросил найти моих родственников в Израиле, бывших польских граждан, дал их имена и фамилии.

       Он сказал мне:

       - Не беспокойтесь, закончите здесь все свои дела, получите политическое убежище, придите к нам, и мы вам поможем.

       Затем состоялась встреча с русским консулом. На встречу с консулом пришёл мой товарищ Никитченко.

       Они стали говорить:

       - Мы читали в газете, что вы сбежали. Это, наверно, ошибка. Едем на корабль, там готов завтрак, товарищи ждут.

       Я ответил:

       - Оставьте ваши шутки, никуда я не поеду. Я решил остаться, а потом уеду в Израиль.

       - Как же вы останетесь без языка, знакомых, вы здесь пропадёте.

       Я возьми да ляпни:

       - Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

       У консула лежала рука на столе, она задрожала. Он её опустил на колено. Я понял, что они, наверно, записывают нашу встречу, и это будет затем разбираться. Они продолжали уговаривать меня вернуться.

       - Вы вернётесь в институт, получите премию за вашу работу.

       - Оставьте премию себе. Я не вернусь.

       Итак, в еврейской общине я узнал, что у них нет возможности отправить меня в Израиль. Я искал работу, работал, но одновременно поддерживал связь с общиной.

       Однажды мне дали телефон: «Позвоните Менахему и поговорите с ним, он говорит по-русски»

       Я позвонил. Это оказался муж дочери главного раввина Швеции. Они с женой познакомились на Кипре в то время, когда англичане отправляли туда нелегальных репатриантов. Затем они поженились и работали в Израиле, а когда её отец, профессор Вильгельм, получил должность главного раввина Швеции, они приехали в Стокгольм. Он преподавал теологические предметы в университетах Германии, Швеции.

       - Что вы торопитесь в Израиль? - спросил Менахем. - Подождите. Поезжайте туда туристом, посмотрите как, что. Найдёте работу, переедете.

       Я уже работал и смог собрать достаточно денег. В 1963 году я приехал в Израиль туристом. Вышел в Тель-Авиве на площадь Дизенгоф, смотрю на огромное количество людей и думаю: неужели это все евреи. Одни евреи. Такое было приятное ощущение.

       Перед приездом в Израиль меня пригласили в посольство. Кто-то приехал из министерства иностранных дел Израиля, меня пригласили на беседу. Я им сказал, что необходимо что-то делать, чтобы помочь советским евреям, молодёжь настроена на эмиграцию в Израиль. Они слушали, молчали, но потом сказали, что, по их мнению, приедут только пожилые люди.

       Я говорю:

       - Нет, именно молодёжь.

       То же самое мне потом сказал Шарет.

       Я вернулся в Швецию после поездки в Израиль и встретился с посетившим Стокгольм Моше Шаретом. Мы беседовали с ним в его номере в Гранд-отеле. Я ему сказал, какое положение в Союзе.

       - Надо выводить в западных странах людей на демонстрации, создавать комитеты в защиту советских евреев, пока Хрущёв у власти, можно ещё что-то сделать. Неизвестно, что может случиться после него.

       Шарет сказал, что Хрущёв силён, о его замене не может быть и речи (он ссылался на американского специалиста Уолтера Липмана).

       Шарет сказал:

       - Приезжайте в Израиль, мы соберём там совещание, и вы выскажетесь там подробно.

       Я согласился. Через некоторое время я получил от него письмо с приглашением приехать. Он писал, что он организовал мне место в ульпане.

       Я не хотел, чтобы о моих связях с Шаретом знали в Советском Союзе. Я боялся, что будут осложнения у родственников. Я создавал впечатление, что я нейтральный, не занимаюсь антисоветской деятельностью. Так как в Союзе я был конспиратором, то и здесь я оставался конспиратором. Ещё в полиции, после моей встречи с русским консулом, мне сказали, что русские требуют вернуть меня, так как я ненормальный. Точно также потом они поступили со Светланой Аллилуевой. Я тогда посмеялся над этим, подумав, что хорошо, что они не объявили меня убийцей, или не обвинили меня в ограблении кассы корабля - и такое бывало.

       - Вы не против, если вас проверит хороший психиатр, он даст заключение, и у нас будет основание.

       Я согласился.

       Психиатр со мной беседовал в присутствии переводчицы, что-то записал, и потом я спросил переводчицу:

       - Что он сказал?

       - Что вы нормальный человек, никаких отклонений, можете быть спокойны.

       Итак, в 1964 году я получил от Шарета письмо и телеграмму, когда я могу приехать, чтобы я сообщил ему об этом. Я взял отпуск на работе на полгода (в то время я уже работал в проектном отделе АСЕА, крупнейшей электрической компании Швеции) и приехал в Израиль. Учил иврит, нашёл временную работу, проектировал электроснабжение завода в Тель-Авиве, но найти постоянную работу не смог, была безработица.

       Один инженер спросил меня, сможет ли он приехать в Стокгольм и работать хотя бы чертёжником. Я ответил:

       - Разрешение ты не получишь. Ты должен обратиться здесь в шведское посольство, но не думаю, что тебе дадут разрешение, ты же не политэмигрант.

       Меня удивило: израильский инженер, который здесь окончил учёбу, хотел поехать в Швецию работать простым чертёжником, только чтобы получить работу. Я посмотрел, что положение с работой тяжёлое и решил, что поживу ещё год в Швеции.

       Итак, я вернулся в Швецию и продолжал работать.

       Когда я говорил с Шаретом, я ему сказал, что нужно создавать в западных странах комитеты в защиту советских евреев, выводить людей на демонстрации. Он говорит:

       - Да ну что вы. Думаете, что на Западе евреи пойдут на демонстрации в защиту советских евреев? Это невозможно.

       - Даже очень возможно, если вы организуете. Если вы помните, когда было дело Еврейского антифашистского комитета, то в Нью-Йорке устроили демонстрацию, когда туда приехал Вышинский в ООН, и ему устроили обструкцию. Я это слушал по «Голосу Израиля» и по «БиБиСи».

       (Кстати, единственным в СССР радиоприёмником с растянутыми короткими волнами, по которому можно было слушать западные станции, уходя от глушилок, был приемник «Беларусь», который начали выпускать в Витебске, но тут же сняли с производства и изъяли из продажи. Я поехал в Витебск, родственники помогли мне найти на каком-то складе непроданный ещё приёмник, и я привёз его в Баку. Однажды я готовился слушать Коль Исраэль раньше времени, нашёл станцию, передавали хазанут. В это время мама прошла около меня, услышала хазанут: «Что это? Откуда?». Я сказал, что это из Израиля. Она заплакала. Она была из семьи ортодоксальных евреев. С детства она не слышала по радио песни на идиш. Я понял, какое это имеет для неё значение. Она говорила на идиш, когда я был ещё маленьким, чтобы я не мог понять какие-то семейные секреты. Отдельные фразы я понимал. В те годы по Коль Исраэль передавали уроки иврита, причём делалось это не профессионально. Фразу на иврите, фразу на русском, польском, румынском, французском, а потом опять всё сначала. Я, не зная, кроме русского, никакого другого языка, не мог понять, где среди них иврит. С трудом по одному, двум словам я определял иврит).

       Когда я встретился с Шаретом, я ему сказал:

       - Что это за передача? Диктор ужасно говорит по-русски. Во всех других странах есть возможность изучать иврит без проблем и в школах, и в университетах, есть учебники. У нас ничего нет, кроме радио.

       Он всё это записал, и вскоре я услышал по Коль Исраэль, что передачи уроков иврита изменили и стали давать уроки только для слушателей в Советском Союзе. Диктора заменили.

       До самолётного дела Голда Меир не хотела предпринимать никаких действий в отношении Советского Союза. Шарет мне прямо сказал:

       - Вы знаете, когда мы приходим с какой-то просьбой в посольство СССР, нам говорят, чтобы мы посмотрели, что евреи Америки, Англии, Франции говорят или пишут в газетах. Всегда нам тычут этим в глаза, а вы хотите, чтобы мы организовывали демонстрации?.

       Я был в шоке. Как может такой крупный политический деятель, бывший министр иностранных дел и глава правительства так говорить. Ещё он сказал:

       - Всё равно приедут только старики.

       - Ничего подобного. Приедут люди молодые и потянут за собой стариков.

       (Рядом с нами в Баку жила еврейская семья, старики, они тоже просили меня настроить приёмник на Коль Исраэль. У них были родственники в Израиле. Они получили разрешение их навестить на 2 месяца, и попросили меня прописаться в их квартире и жить в ней, с тем, чтобы квартира осталась мне, если что-то случится с ними. Я поблагодарил, ждал месяц, другой. Потом встречаю их. «Ездили?» «Нет». «Почему?» «С нами беседовали и предложили кое-что, мы не согласились и поэтому остались». А предложили, очевидно, шпионить и завербовать того родственника, который жил в Израиле. Они остались, и так и умерли в Баку, не повидав своих родственников).

       Итак, по приглашению Шарета я приехал в Израиль.

       В ульпане первое, что меня спросили, было:

       - Откуда вы знаете Моше Шарета? Он написал на вас характеристику (рекомендацию). Без рекомендации иностранных поданных мы не принимаем.

       - Я с ним встретился в Стокгольме и познакомился. Что он написал в рекомендации, я не знаю.

       Я пробыл в ульпане 4 месяца, 2 месяца работал, а затем вернулся в Швецию. Продолжая работать, начал деятельность в скандинавской сионистской организации.

       Ещё в Израиле я встретился с Юлием Марголиным, читал его статьи - «Тель-Авивский дневник» в газете «Новое Русское слово» и книгу «В стране зека». Он сказал, что свяжет меня с «Маоз». Руководитель «Маоза» сказал:

       - Мы пытались сделать что-то через правительство Израиля, но ничего не получается, никого это не интересует. Демонстрации организовать мы сами не можем, пока израильское правительство само не начнёт, ничего массового не получится.

       Вот с таким настроением я вернулся в Стокгольм и начал действовать через еврейские организации. Они тоже без израильских каналов ничего не хотели делать. Это тянулось до самолётного дела, когда Голда Меир махнула рукой и сказала: «Что хотите, то и делайте». Тогда начали создаваться комитеты в защиту советских евреев. Я был одним из организаторов шведского комитета. Мы устраивали демонстрации в Стокгольме, рассылали открытки «Лет май пипл гоу» по разным адресам в Советском Союзе, приглашали из Израиля бывших отказников. В общем, деятельность началась, а вслед за ней и эмиграция, правда, она не была ещё свободной.

       В 1974 году я закончил все свои дела в Швеции, приехал в Израиль и поселился сначала на Голанах, в мошаве «Алия 70». Этот мошав создали евреи из Киева. Меня уговорили помочь им создать цех по производству электрических щитов. Я согласился и прожил там 1 год. Потом мошав распался. Они все перессорились из-за борьбы за власть. Я уехал в Тель-Авив.

       В проектном отделе концерна «Электра» я проектировал лифты. Все лифты крупных гостиниц спроектированы нашей группой. А потом хозяин одного алюминиевого завода пригласил меня к себе работать. Его жена ещё раньше, когда я жил в Стокгольме, занималась вопросами советских евреев, издавала бюллетень, знала меня. Я у него работал сначала начальником электрического отдела, потом главным инженером.

       Моё желание жить в Иерусалиме исполнилось в 1981 году. Как-то я прочёл объявление, что в Адассе в Иерусалиме требуется начальник электроотдела. Но это было не производство, а обслуживание. Я написал заявление, послал свои характеристики и получил вызов на собеседование. Мне там прямо сказали, что мы не сомневаемся в ваших профессиональных знаниях, но отдел, которым вам придется руководить, очень сложный в плане порядка, дисциплины. Там были работники, которые плохо справлялись со своей работой или просто симулировали, и прежний начальник ничего не мог с ними сделать.

       Я взял этот отдел, и в течение года, уволив двух разгильдяев, навёл порядок. Отношение стало другим, и администрация забыла, что такое отключение электричества в больнице. Здесь я доработал до пенсии.

       Я принимал участие в создании (это были уже 90-ые годы) политических партий вместе со Щаранским и другими. Потом, увидев что, там творится, отошёл от всего этого. Пробились в Кнессет, ну и действуйте без меня. Я был членом комиссии, которая должна была подготовить устав партии. Щаранский не согласился с моим проектом устава, составленным на основе принципов абсолютной демократии, по которому председатель партии и кандидаты в кнессет должны избираться всеми членами партии и пребывать на своих постах не более двух каденций, а не на основе большевитского принципа демократического централизма, при котором сменяемость руководства партии практически невозможна. Именно этот принцип был заложен в принятый устав. Мой проект устава исчез из папки, и никому не дали его прочесть, и кроме некоторых членов комиссии, никто его не видел. У меня есть запись заседания центра, где обсуждался вопрос о проекте устава, который исчез. Был принят большевистский устав. Я понял, что мне там нечего делать, и ушёл.

       В Сионистском Форуме я тоже был, возглавляя жилищную комиссию. Оттуда меня направили в министерство абсорбции работать в межведомственной комиссии. Я требовал, чтобы там не было обмана. Я заметил, что с мест там подают документы людей, которые приехали гораздо позже, а люди, приехавшие раньше, не получают социальное жильё. Я потребовал, чтобы в комиссию представили списки людей по годам прибытия, но получил отказ. Я написал в газету и вышел из комиссии в знак протеста. На этом моя сионистская деятельность в Израиле закончилась.