Наши интервью

Интервью с ЦВИ ВАССЕРМАНОМ

Цви Вассерман

Цви Вассерман – отказник из Ленинграда с 1979 года. Репатриировался в Израиль в 1988 г. Проживает в Хайфе. Интервью взял Аба Таратута в феврале 2004 г.

       Цви Вассерман: Меня зовут, по-здешнему, Цви, когда-то был Григорием. Вообще-то у меня судьба очень типичная для десятков тысяч моих современников и земляков. Родился я в 1950 году в Ленинграде, родители мои родились в Ленинграде, и даже один мой дедушка родился в Ленинграде, потому что отец его был николаевский солдат – кантонист. Он получил право на житье вне «черты оседлости». Его семья была ассимилирована и прошла весь тот путь ассимиляции, который прошли сотни тысяч советских и русских евреев. Родители родились в 1920 году: комсомол, институт, образование, война, работа – все эти трудности этих лет, вполне классическая семья. Я был таким, я вырос классическим мальчиком еврейским, какими были много тысяч, я думаю, десятки тысяч, которые живо интересовались происходящим и, вообще, всем миром, считали себя космополитами-интернационалистами, ко всему национальному относились крайне плохо. Это я хорошо помню с молодых лет: все национальное считалось, безусловно, ограниченным, относящимся к 19 веку.

       Учился в институте связи, эти годы вспоминаю с теплотой. Учеба была необременительной, в центре города, кинотеатры, театры, музеи…

       Аба Таратута: Поступил легко?

       Ц.В.: Да, это был 1967 год, еще не начались строгости, институт считался «еврейским». Ограничения начались в конце моего пребывания, в последний год, когда сменили ректора. Тогда начался выезд, и еврейская тема ожила, после самолетных дел, после давления американцев. Положение изменилось, когда я заканчивал, а когда я поступал, это было такое очень еврейское место, и особых проблем у меня и у брата не было – он тоже там учился. Брат меня старше на 4 года, он учился на курс старше, потому что он через техникум прошел.

       Итак, к середине 70-х годов, к окончанию института я был таким молодым человеком, интересовался искусством, культурой, литературой, театрами, музеями - всем, чем полагалось интеллигентному мальчику интересоваться. Хотелось, конечно, какую-то инженерную карьеру делать – внести вклад, открыть, изобрести, помочь как-то человечеству, оно без меня-то прозябало. Я ему хотел помочь: реализовать, продвигаться, возвышаться.

       Никаких мыслей о выезде у меня не было к моменту окончания института в 1971 году. Решение моих знакомых, с которыми я вместе учился, уехать немедленно, как только приоткрылась щелка, было для меня вполне странным. Я их не осуждал, но это непонятно было мне, это было вне зоны восприятия: люди что-то себе решили и исчезли. Было начало 70-х – 1971 или 1972 год.

       Но когда я пришел на работу по распределению, мне хватило двух недель, чтобы понять, что я в этом месте, с этой организацией труда и с этими отношениями сосуществовать не желаю. Потом уже, когда я перешел на другое предприятие, оказалось, что моя первая контора, на самом деле, была передовой во всех отношениях. Но и там уже было то, что меня решительно не устраивало: всевластие партаппарата, не дать работать людям, не дать вообще развернуться, не дать делать то, что они могут и хотят, и торжество серости и гнусности над толковыми работниками. Тем более, что уже и ветры в обществе всякие дули, хотя они меня напрямую не коснулись. Я понял, что я здесь работать не буду, и жить здесь не буду.

       А.Т.: Что это за предприятие?

       Ц.В.: НПО «Ленинец». Я смеялся над ними, над кучей переходящих красных знамен, которые они получили. А потом выяснилось, что, на самом деле, это, действительно, передовое предприятие…

       А.Т.: Это было не на Московском проспекте?

       Ц.В.: Потом меня перевели на Московский. Сначала я работал на Петроградской стороне, а потом их объединили, и меня перевели на Московский.

       Я понял, что здесь, в России – нет, нет и нет! А уезжать куда? Уезжать в нормальную какую-то страну – Австралия, Америка. Некоторое время я был таким потенциальным «размышлянтом». Понятно, что шансов выехать сразу не было из-за секретности, поэтому намечалась некоторая дистанция в несколько лет. Сменить работу, отсидеться. Ну, а тут судьба свела с разными людьми, я интересовался – «А вы куда? А вы?..» Говорят, еще и Израиль какой-то есть. Этот какой-то Израиль появился на повестке дня. Слово «Израиль» было мне известно - например, в школе на выпускном экзамене по истории, я блестяще ответил вопрос об империалистической агрессии Израиля на Ближнем Востоке. Это был мой билет, я получил пятерку замечательную, разоблачил… (Это было через несколько дней после Шестидневной войны).

       А.Т.: Не случайно тебе тогда такой вопрос в билете попался…

       Ц.В.: Постепенно я стал интересоваться другими мирами, другими странами и континентами, тем более что это вошло в пределы возможного: люди увидели тогда, что это «да» - можно. Стал читать книжки разные, которые привозились сюда на русском языке, потом по-английски. Иврита я не знал, и не было никакой надежды выучить его в ближайшие 100 лет, ни малейшей надежды. Поэтому читал по-английски. И вот как-то… Всякие книжки, что касается еврейства, тоже были мне интересны, чтобы понять такое явление, довольно загадочное со всех сторон. Как-то сразу было ясно – и в этом я вижу одну из милостей Всевышнего – что невозможно понять еврейство, по крайней мере, в каком-то аспекте, без знакомства с его духовной основой – с Торой. Я начал читать Тору без всяких божественных идей, как некий древний документ, который лежит в основе нашей истории, нашей деятельности. Стал интересоваться, есть ли Тора с комментариями еврейскими. И вот, меня направили к Абе Таратуте, сказали, что у него могут быть такие книги. Это было в 1976 году, первый раз приехал я к нему именно по этому делу. И когда я впервые появился на проспекте Космонавтов, он мне сказал, что да, действительно, сейчас уезжал Шурик Богуславский, он оставил книжки, которые никому не нужны. Я у него получил несколько книжек Танаха с комментариями на английском языке. Вот они и явились моей первой школой.

       А.Т.: В роли духовного отца, это неожиданно...

       Ц.В.: Представь! Эти книжки меня сильно подвинули. Я укрепился в своем представлении о том, что Тора и Вера являются стержнем еврейского бытия. Мне даже сейчас странно, от многих я это слышал, что многим евреям мысль эта в голову не приходит, так, по крайней мере, они говорят. Однако мысль и сегодня для меня более чем странная: пытаться понять еврейскую историю без Торы и без веры. Можно не верить, можно не соблюдать, не признавать – это понятно, но игнорировать! Непонятно.

       Начал читать, увлекся, прошел через короткий, в несколько месяцев, период классического «квасного» сионизма, когда читают «Эксодус» со слезами на глазах. Такой период был и у меня, после того, как познакомился с Сашей Генусовым. Мы с ним вместе были сионистами, мы вместе горели, потом интересы сместились… До того, как я стал антисионистом, еще много воды должно было утечь, но сионистский пыл прошел довольно быстро…

       А.Т.: Канович не в это время «всплыл»?

       Ц.В.: Канович всплыл позже. С Кановичем я познакомился в 1979 году, а до того, как я уже вспомнил, познакомился с Сашей Генусовым – это мой второй наставник. Он показал мне алеф-бейт, и он дал мне учебник иврита «Элеф милим», 1 часть – такова его доля в «совращении малолетки». Он показал мне, как читать, и, выполнив свою миссию, вскоре уехал…

       А.Т.: Он уехал еще не скоро, наверно году в 80-м.

       Ц.В.: Да, не скоро… Это было в начале 1977 года. Я уже ушел из управления, работал тогда в одной шарашкиной конторе…

       А.Т.: То есть, ты сознательно ушел?

       Ц.В.: Да, ушел сознательно, чтобы уезжать, но еще не подавал, потому что не было никаких шансов. А нарываться на неприятности и для себя и для близких родственников, с которыми неизбежно была связана «подача», не было никакой нужды.

       Итак, мы в 1977 году: я сам учу иврит, а в конце 1977 года у меня уже была первая группа. По принципу: выучил 3 урока, начинай преподавать. Барахтались, в основном, на энтузиазме, прошли этот самый «Элеф милим», я считаю, с честью. Потом были другие группы, я преподавал иврит несколько лет, наверно до 1979 года.

       А.Т.: То есть, у тебя была не одна группа?

       Ц.В.: Нет, не одна группа, нет. У меня группа была постоянно, до того момента, когда я перешел на изучение Торы, у меня все время были группы иврита. С конца 1977 года до середины 1979 у меня было 5-6 групп.

       А.Т.: Человек по 10 в группе?

       Ц.В.: Да, примерно, примерно так, сколько соберется. Я и сам упорно учил иврит, сам продвигался: 2-я часть, 3-я, 4-я части – проработал «Элеф милим» довольно плотно, это было тогда редкостью. Посвящал этому время, одновременно читал всякие книжки религиозные, то, что можно было достать на английском, потому что на иврите я читать, конечно, не мог, по-русски ничего не было, только по-английски…

       И так я прочел довольно много книг, все, что удавалось достать. Большую роль в моем еврейском воспитании сыграли те 5 томов, которые мне дал Аба Таратута еще в 1976 году: пять мегилот (книг Танаха) с комментариями на английском языке издательства «Артскролл» и трехтомная «Книга нашего наследия» рава Элияу Китова. Потом удалось достать Тору с комментариями. Но до середины 1979 года я барахтался в этом плане в одиночку.

       В середине 1979 года я познакомился в синагоге еще с одним молодым парнем, он еще моложе меня, Саша Кот, который также барахтался, примерно, как и я. У него были свои приятели, у меня было несколько приятелей, и мы устроили своего рода семинар иудаизма на русском языке. Это была зима 1979 – 80 гг. Мы собирались раз или два в неделю (я уже плохо помню) и обменивались - кто, что прочитал и понял - и, одновременно, ходили в синагогу. Постепенно грызли сидур – гранит науки синагогальной. Старики нас долгое время не принимали всерьез, и подозрение их было вполне легитимным. В общем, нас не принимали всерьез довольно долго, но потом все-таки стали подсказывать, помогать. Это была предыстория важных событий.

       Очень важное событие в нашей жизни произошло зимой 1979–80 года, когда организовался семинар по еврейской истории и культуре, идея которого возникла во время летнего выезда в Сестрорецк. Приезжали в Сестрорецк по воскресеньям, где в плавках и с бутербродами сидели на берегу и упоенно болтали на всякие еврейские темы. Там возникла эта идея, и с началом еврейского года мы начали организовывать лекции. Я был ответственным за иудаистскую часть, готовил сам лекции, потом уже мои знакомые, уже на втором – третьем году готовили лекции по иудаизму. Примерно раз в месяц, раз в два месяца была в программе лекция на иудаистскую тему. Эти лекции составили ядро моей книжки «Лекции по иудаизму для начинающих», которая сначала была издана в самиздате и распространялась в СССР, а потом, когда мы приехали в Израиль, то ее издали виде книжки, которая, с Божьей помощью, стала хорошим введением в изучение иудаизма. Книга до сих пор работает, в ней есть свои плюсы, свои минусы. Так вот, участие в этом семинаре я считаю одним из важных достижений своей жизни. Бог удостоил меня участвовать в этом важном деле, ибо семинар сыграл большую роль в становлении еврейского Ленинграда. Однажды мы подсчитали: на лекцию у Яши Рабиновича собралось более 100 человек. Это означает, что всего в общем вращении участвовало примерно 1000 человек. Один раз приходят 100 человек, это значит, в этом «компоте» вращаются 1000 человек, это большая сила - 1000 человек, которые ощутили себя евреями хоть немножечко, хоть чуть-чуть. И это вот первое большое дело. Семинар, как известно, существовал 1,5 года – с осени 1979 года до весны 1981 года.

       После него Ленинград уже не был прежним…

       А.Т.: У меня сложилось впечатление, что начинал ты с лекций исторических, а религиозная тематика появилась потом. Или это шло параллельно?

       Ц.В.: Все было в единых рамках. Начал я с некоей исторической лекции, справедливо впоследствии освистанной. А затем перешел на религиозную тематику: одна лекция в месяц-полтора. Так родились лекции «Десять заповедей», «Тринадцать принципов Рамбама», «Мудрецы Мишны» и др.

       И так продолжалось до мая 1981 года, когда в связи с общим ухудшением международной обстановки большевики приняли решение закрыть наш семинар. Последняя лекция состоялась 17 мая у меня на квартире. Тема была «Шабат», и читал ее Леня Нильва. В ходе этой лекции большие силы милиции и КГБ ворвались в квартиру и арестовали всех, кто в ней находился. Потом последовали дозированные репрессии: Леина посадили на год, еще двое получили по 15 суток, меня оштрафовали на 50 руб. «за проведение незарегистрированного религиозного обряда», и всех прорабатывали по месту работы или учебы.

       Тогда же, начиная с конца 1979 года, возрождается изучение иудаизма. В маленьких домашних группах мы изучали Пятикнижие с комментариями, Кицур Шульхан Арух, Мишну. Медленно, но верно дело расширялось. Вчерашние ученики становились учителями, привлекавшими и обучавшими новых людей. Так, ко времени нашего отъезда в Израиль в 87-89 годах в целевое изучение Торы было вовлечено более сотни людей, и десятки семей соблюдали заповеди со всей ответственностью. Успешными учителями со своим кругом преданных учеников стали Элимелех Рохлин, Мордехай Юдборовский, Элиэзер Ксидо, Давид Эльдин, Хаим Бурштейн и др.

       И это второе большое дело, в котором Всевышний удостоил меня участвовать.

       Потом «зараза» распространилась на другие города. В одной из моих групп учился Саша Коган из Кишинева. Он приехал в Ленинград учиться на курсах по переквалификации программистов, ну и угодил на наши уроки. И вернувшись в Кишинев, там стал учить.

       Очень важной фигурой в нашей еврейской жизни был Изя Коган. Он привлекал людей, прежде всего, обаянием своей личности. Очень располагающий к себе и искренне заботящийся о благе своего ближнего. Он меньше многих из нас был оторван от еврейства. И он возвращался к Торе и заповедям с такой теплотой и радостью, которой нам очень не хватало. Он жил в центре города, и на его квартире постоянно что-нибудь да происходило: хасидские фарбренгены, встречи с посланцами Любавичского Ребе, праздники и свадьбы. Кроме того, он подготовил целую армию шойхетов (резников). Сперва выучился сам и сдал экзамен раву Хайнеману из Балтимора, а затем обучил десятки шойхетов из разных городов Союза. Изя снабжал кошерным мясом евреев всей страны, а когда он уехал в 1986 году, его дело продолжили ученики. Потом очень важную роль играли Пасхальные седеры, которые мы организовывали. У Изи, конечно, был большой седер, много народа сидело у него дома. У меня дома на седере, да и на шабатах было по 25 – 30 человек в однокомнатной квартире… Эти совместные седеры и шабаты много сделали для нашего сплочения.

       А.Т.: А как насчет «заграница нам поможет»?

       Ц.В.: Дело было так. Когда мы немножко подняли голову вообще, то с нами установили связь две силы, которые нам реально помогали. Первая – это Хабад, который рассматривал Россию, как свою Родину, и помогал на совесть, как своим, как родным. И вторая – американское отделение Агудат Исраэль, объединение ортодоксального еврейства. Государство Израиль в лице своих представителей (Сохнут, Натив) довольно быстро от нас отказалось, еще в 1981 году, когда израильтяне убедились, что у нас люди всерьез поверили в Бога, всерьез учат Тору. Тогда они быстренько свернули почти все свои программы, кроме преподавания иврита, показали нам кукиш и тем внесли свой выдающийся вклад в наше антисионистское воспитание.

       Итак, на протяжении всего времени, начиная с 1981 года, к нам приезжали регулярно посланцы Хабада и Агуды, оказывали материальную поддержку и учили. Эти живые уроки оказали большое влияние на наше становление. Для того, чтобы понять Тору, одних книжек мало – нужны живые люди, которые ее озвучат. И эту работу посланцы из Америки добросовестно делали на протяжении нескольких лет, с 1981 по 1988 год. То была работа по созданию фундамента. И почти все, что мы сейчас имеем в Израиле, в России и в Америке, было заложено тогда, в эти годы.

       А.Т.: А с Изей у вас было какое-то разделение направлений, что ли?

       Ц.В.: Оно возникло, и это естественно, потому наши социальные роли были различны: Изя был, и, надеюсь, остается евреем мицвы, евреем хеседа, все время в действии, в пути, кому-то помогать и что-то исправлять. Моя же роль была организовывать уроки, сидеть с книгой или книгу делать. Поэтому не было и поводов для конфликтов и столкновений.

       А.Т.: У вас было мирное сосуществование…

       Ц.В.: Да, было мирное сосуществование, и, думается, взаимно приязненное и уважительное.

       А.Т.: А вот с Эссасом у вас тоже…

       Ц.В.: С Эссасом я познакомился в 1981 году, когда первый раз приехал в Москву. Приехал после 3-х лет самостоятельного изучения Торы с такими же молодыми, как я, людьми. Приехал завязать контакты. Тогда меня и представили Эссасу. С тех пор и до сего дня мы сохраняем хорошие, уважительные отношения. Он мне помог всем, чем мог помочь: советами, книгами, контактами. Он был впереди в смысле учебном, в ориентации в мире Учения. Беседы с ним мне много дали. Он – мой старший товарищ. Я у него впрямую не учился, не сидел на уроке, но все же многое от него получил.

       А.Т.: Он приезжал в Ленинград?

       Ц.В.: Дело давнее, и все могло случиться, но мне кажется, что он приезжал в Ленинград только на мою свадьбу.

       А.Т.: Я в книжке видел фотографии.

       Ц.В.: Давай вернемся к 1980 году. К нему относится начало еще одного, на мой взгляд, важного дела, в котором я удостоился участвовать. В 1980 году мы начали делать книжки, потому что читать о Торе было нечего. Сегодня это звучит немного странно, но тогда люди читали книжки. Молодежь тех лет читала книги, а читать о еврействе было нечего. Поэтому мы начали переводить с английского, и невозможно было и помыслить тогда, что настанет день, и мы сможем переводить с иврита! Я часто рассказываю своим ученикам, как в 1980 году прибыл с дочкой на отдых в Тирасполь. Пришел в синагогу, и одна пожилая чета пригласила нас на трапезу. А после трапезы мы увидели фокус: эти пожилые люди читали Биркат Амазон на память! Я покинул их дом потрясенный таким недостижимым уровнем.

       Мы начали переводить с английского небольшие статейки, части книг, тут очень кстати подоспели средства из-за рубежа. В организации этой помощи, да и вообще в установлении связей с религиозными организациями американских евреев огромную роль сыграл один очень скромный и мало кому известный и сегодня человек. Зовут его Илья Мещанинов, и живет он в штате Нью-Йорк. В России мы были с ним знакомы самое непродолжительное время, но очень сблизились. А в конце 1981 года он уехал в США. Там он рассказал о нас, о наших занятиях и кружках. Помог его хороший английский, и к нему прислушались. Он же без устали выступал на различных динерс и партис, помогая собирать средства для помощи советским евреям. Вот часть этих средства поступала и нам. И он был первым, который послал нам первые деньги. Наверное, свои послал, эмигрантские.

       А.Т.: А как вы размножали книги, на машинке?

       Ц.В.: И на машинке, и фотоспособом. Ты-то понимаешь, что значит фото способом, а современный человек не понимает. У него слова «пересъемка документов» вызывают в памяти Ксерокс, Ленокс или какой-нибудь Бразер. А фотоспособ 1970-х – это обычный фотоаппарат, которым фотографируют каждую страницу, потом проявляют пленку и печатают на фотобумаге с помощью увеличителя. Бачки, ванночки, проявитель, закрепитель, и т. д. Вот эти два способа и были в ходу – машинка и фотоспособ.

       Итак, в 1980 году наша работа над книгами по иудаизму на русском языке началась, и к моему отъезду в начале 1988 года у нас уже было, примерно, 40 крупных единиц: частей книг, статей, целых книг, переведенных, размноженных и распространяемых по многим городам. У меня были связи с несколькими городами СССР, куда мы тоже посылали распечатки. Уже здесь, в Израиле, мне позвонил один человек, приехавший сюда из Нижнего Тагила. Он рассказал мне, что несколько лет назад он получил в Нижнем Тагиле распечатку одной из наших книг, которая перевернула его жизнь. Он нашел меня, чтобы поблагодарить за книги.

       А.:Т.: А Фурштейн какую-то роль сыграл?

       Ц.В.: Исаак Михайлович Фурштейн сыграл в моей жизни свою важную роль. Он был человеком, который и в страшные сталинские годы сохранил ту теплоту и родственность, ту позитивность по отношению к еврейству, в которой мы страшно нуждались. Ведь для нас понятие «еврейство» имело в основном отрицательную коннотацию. Он не был тогда религиозным человеком. А меня он полюбил и щедро делился своими немалыми знаниями, прежде всего потому, что увидел во мне и в моих друзьях, что его усилия не были напрасными и что у евреев, живущих в СССР, есть продолжение. Сейчас ему, дай Б-г ему долгих лет жизни, уже за 86 (до 120 ему). Он – соблюдающий заповеди еврей, до сих пор читает в Кливленде лекции по истории и религии.

       А.Т.: А какие препятствия чинили вам власти?

       Ц.В.: Конечно же, власти не дремали. Но Б-г сделал так, что их возможности оказались вполне ограниченными. Как видно, Он хотел, чтобы мы выжили, а не подохли, и это главная причина. За исключением короткого времени 1984 года, когда к власти пришел Андропов, а Федорчук стал председателем КГБ. Тогда посадили относительно много народа, кажется, 16 человек зараз…

       А.Т.: Что-то не помню, чтобы у меня запал в памяти именно 1984 год. Я помню, посадили Леина в 1981 году, а еще, кроме этого, были какие-то нападения на твою квартиру?

       Ц.В.: Первый раз меня побили, когда я возвращался с лекции, это было 17 января 1981 года. Дата запомнилась мне, так как в этот день хоронили одного доброго еврея из нашей ленинградской синагоги. Я был на кладбище, потом поехал на лекцию. А когда возвращался с лекции, меня побили – с очевидным намеком. Это первый выстрел, первый звонок – чтоб больше еврейскими делами не занимался.

       А.Т.: Двое подошли…

       Ц.В.: Нет, не двое, трое; просто сшибли и ногами поколотили, но грамотно, чтоб разукрасить, но не повредить – такая была задача. Как мне потом сказали в милиции, куда я по твоему совету пошел жаловаться, жалобу написать. Они сказали, что если бы побили серьезно, я бы в больнице оказался. А если к ним в отделение пришел, так это несерьезно…

       А.Т.: Таки они были правы.

       Ц.В.: КГБ работал не напрямую со мной, а с моим окружением. Отца выперли с работы, не дали работать после пенсионного возраста. Из-за меня. Для него это была большая трагедия, но это, как мы понимаем, не великие репрессии. Набрал я как-то новый урок, раз в неделю собирались по квартирам, и вдруг этот урок прекратился. Оказалось, что каждого, кто участвовал в этом уроке, вызвали по месту учебы или работы: два человека – «Иван Иванович» и «Петр Васильевич» - здрасте, здрасте, вот мы знаем…, как советский человек…., вы не можете.. В общем, нашли к каждому ниточку – папа, мама, работа, диссертация, то, се. Вдруг народ исчез, прекратился. Это было после разгрома лекций в 1981 году. Мы пытались зарегистрировать официально, создать ЛОЕК – «Ленинградское общество еврейской культуры». И когда мы пошли в горсовет, чтобы нам зарегистрировать добровольное общество...

       А.Т.: Яша, наверное, ходил?

       Ц.В.: Да, Яша и, как его звали…, Абрам Яцкевич, вот, мы втроем ходили. Короче говоря, вот тогда они немного встрепенулись, и напечатали про нас статью в «Ленинградской правде». Нехорошая была статья, по общему мнению, посадочная… После такой статьи…

       А.Т.: Это какой год был?

       Ц.В.: Это был осенью 1981 года, после того, как разогнали лекции и семинары. Была передача по Ленинградскому телевидению, я ее не видел – за неимением телевизора, но народ видел. Показали мой дом с лесом антенн на крыше (в моем доме жил Румянцев – чемпион мира по радиоспорту). Сказали, что американские шпионы передают таким образом за границу порочащие, клеветнические сведения. Вид дома устрашал – настоящее шпионское гнездо. Показали дом, показали карту – как подъехать, т. е. была такая предпогромная передача, но времена у них тогда были тяжелые, сложно было народ поднять. Они и не стали эту линию разрабатывать дальше. Так, по мелочи, портили жизнь.

       Потом, правда, положение ухудшилось, и на какое-то время запахло жареным. В 1983 году меня трижды выгоняли с работы, и один раз с треском и с собачьей записью в трудовой книжке. КГБ не устраивало, что у меня есть слишком много времени для общественной деятельности. Начали сажать людей, с которыми я был хорошо знаком и связан общими еврейскими интересами. Эльберта в Киеве, Непомнящего и Левина в Одессе. Поехал я в Ригу читать лекцию по иудаизму по приглашению тамошнего семинара, так перехватили перед домом, где должен был собраться народ, и отправили назад в Питер.

       Левин и Холмянский были арестованы в 1984 году, незадолго до свадьбы (каждый – своей). Поэтому, когда я собрался жениться в том же самом 1984 году, огласку события произвел за неделю до того… на всякий случай.

       Но в целом, необходимо отметить, Б-г меня хранил: ни обысков, ни «суток», ни, тем более, ареста и заключения. Видно, нужно было Ему, чтобы свет Торы занялся в советском еврействе.

       Резюмируя, должен еще раз сказать, что удостоил меня Б-г сделать в России три важных вещи: первое – это участие в семинаре, который всколыхнул в еврейском смысле довольно много народа, второе – сеть еврейского религиозного образования, какой бы маленькой она ни была, принесла потом большие плоды. А третье дело – это книжки, которые тоже большое дело сделали, и здесь я продолжаю публиковать книги по иудаизму на русском языке от имени ешивы «Швут Ами».