Воспоминания

Так это было...

О жизни и борьбе евреев-отказников в бывшем СССР.
Часть 2.

Дина Бейлина

Дело Льва Ройтбурда

Сейчас очень легко писать мемуары. Компьютеры есть у всех, нажал кнопку «print» - и получил стопку красиво напечатанных страниц. Я – по призванию читатель - прочла почти все, написанное на тему нашей «отказной жизни». К сожалению, о некоторых людях, много сделавших для всех нас, я нашла совсем немного информации. И сами они о себе рассказывать не собрались. А жаль. Мы все стареем, время уходит. Мы можем гордиться нашим исходом из России, и хотя бы наши внуки должны знать о нас хоть немного. Хотелось бы, чтобы мои скромные заметки вдохновили кого-то еще написать о тех, кто может быть забыт.

В нелегкие "отказные" времена жизнь сталкивала меня с разными людьми из разных городов. Приезжали к нам отовсюду. У нас дома постоянно стояла раскладушка для совершенно незнакомых людей, привозивших свои беды – выгнали с работы, угрожали посадить, шантажируют кого-то из членов семьи, не доходит вызов из Израиля, сына исключили из института и он прячется от призыва в армию. Изобретательности властей в борьбе с желающими уехать не было предела, и, особенно, - на переферии, подальше от иностранных корреспондентов и наших западных друзей, приезжавших в Москву в качестве туристов. Многие из приезжавших из других городов рассказывали нам не только о своих делах, но и обо всем, что происходило вокруг них. В разных городах Союза постепенно и стихийно образовались группы отказников, готовых на решительные действия. Они, как и москвичи, организовывали кружки по изучению иврита, распространяли учебную и сионистскую литературу, собирали информацию о положении с эмиграцией и преследовниях людей, подавших заявления на выезд, привозили нам данные людей, желающих получить вызов из Израиля или уже получивших отказ властей. Информация – наше основное оружие – собиралась по крупицам, систематизировалась и передавалась в разные адреса на Запад и в Израиль.

Одесситы уже давно заявили о себе и громкими процессами – Раиса Палатник, распространявшая сионистскую литературу, Юрий Пох и Григорий Берман, отказавшиеся идти в армию, - все мы знали имена этих узников Сиона. Местные власти жестко давили все ростки сионизма в городе. Но одесские активисты бесстрашно пробивались.

Лева Ройтбурд, Женя Ленчик и Шмулик Бронфман – трое друзей- одесситов, постояно держали связь с московскими активистами. Какие они были разные! Тихий и спокойный Шмулик - из традиционной религиозной еврейской семьи, его отец был раввином и подвергался гонениям еще во времена Сталина. Женя Ленчик – типичный одессит - экспансивный, веселый и шумный. И Лева Ройтбурд. Они были ядром одессой группы, - вокруг них собралась хорошая команда желающих уехать в Израиль.

Приезжая в Москву, они привозили информацию о новых и новых отказах и преследованиях, а уезжали, нагруженные сионистской литературой, новостями с Запада и Израиля. Ребята ухитрялись, несмотря на слежку, добираться в Москву для участия в демонстрациях, сидячих забастовках в правительственных организациях и для встречи с западными общественными и политическими деятелями, боровшимися за свободу нашей эмиграции.

Мы пристально следили за всем, происходящим в Союзе и на Западе, имеющим отношение к свободе эмиграции. Нам необходимо было срочно реагировать не только на очередные репрессивные меры властей – массовое отключение телефонов, налог на высшее образование или аресты активистов, закручивание гаек при подаче документов на выезд. Мы старались показать свое отношение и к любым западным инициативам в области прав человека, стать партнерами в решении нашей судьбы. Если власти не вступали с нами в прямой диалог, мы добивались этого, выражая нашу позицию или требования к советским властям в коллективных обращениях к Западу. Одесситы (как и многие другие активисты из разных городов Союза) дали мне право в таких случаях ставить их подписи под такими петициями.

Это было большое доверие с их стороны, но и большой риск с моей. Почти все такие документы по советским законам были криминальными. «Антисоветская пропаганда» - замечательная статья уголовного кодекса, абсолютно антиконституционная, - могла быть применена без всякого труда к любому нашему заявлению или обращению.

Знакомы мы были с одесситами шапочно, но интуиция подсказывала, что эти ребята не подведут, не откажутся от своей подписи. И, действительно, не подвели. Когда их вызывали «для профилактики» в местное КГБ, угрожая посадить или требуя подтвердить, что они никаких эаявлений или обращений не подписывали, а за них это делали сионистские провокаторы и агенты, они держались твердо. Им было очень страшно, но они не сдавались. Лев Ройтбурд был чаще под обстрелом КГБ и преследовался жестче других одесситов.

Когда я с ним познакомилась, первое, что бросилось в глаза, - его внутненняя сила. Неразговорчивый, улыбчивый, спокойный, основательный. Он внушал доверие сразу, видно было , что он человек надежный. Лева мало говорил о себе и своих проблемах, больше - о других. И помощи просил не для себя..Как и все мы, вначале он просто хотел уехать. Родные его жены уже были в Израиле, ждали дочь с семьей с нетерпением. Получив отказ в визе, стучаться в ОВиРовские двери Лева перестал сразу. Ясно было, что не достучишься. И он начал организовывать одесситов-отказников. Наивным он не был. Прекрасно знал, что могут посадить. Одесское ГБ не дремало, пристально следя за отказниками. К 1975 году, когда разворачивались описываемые мной события, Леву уже несколько раз предупреждали, что его ждет тюрьма. Были обыски и статья в газете "Вечерняя Одесса" (14.04.74) с прямыми угрозами в его адрес.

25-го июня в Москву по официальному приглашению советских властей должна была приехать большая делегация американских сенаторов во глаые с сенатором Хемфри. Они сообщили, что хотят, кроме официальных встреч, пригласить еврейских активистов и выслушать их позицию

Власти заволновались, и не только в Москве.

Ройтбурда вызвали в одесское ГБ и предупредили, что если он попытается выехать из города на предполагаемую встречу с сенаторами, его посадят. Лева решил полететь в Москву несмотря ни на что. Его арестовали прямо на аэродроме, обвинили в избиении милиционера (не зная его, можно было бы и поверить, ведь Лева был спортсменом, боксером). С его женой Лилей я тогда еще не была знакома. По телефону она спокойно, четко рассказала мне, что произошло. Голос ее не дрожал, но чувствовалось, что ей очень нелегко.

Мы стали готовиться к суду. Собрались, как обычно, у профессора Александра Яковлевича Лернера. Как уже это было несколько раз, перед нами стояла проблема - надо было объяснить всем, кто нам сочувствовал и хотел помочь на Западе, что Лева не хулиган. Ведь западное общественное мнение было нашей единственной надеждой и защитой! Как доказать, что это провокация, что истинной причиной ареста является активный протест против насильственного и незаконного удержания в СССР?

Показания объективных свидетелей? Но на аэродроме была только Лиля. Жена – плохой, неубедительный свидетель. Ясно, что будет защищать мужа. Мало! Статья с угрозами в одесской газете. Это уже было кое-что. Надо было спешить. Суд был назначен на 15 августа. По мнению адвоката, изучившего материалы дела, Леве грозило до пяти лет тюрьмы.

Мы решили использововать встречу с сенаторами для помощи Леве. Думали также написать коллективное письмо Брежневу. Хотели информировать его аппарат, что эта весьма неудобная тема может быть поднята на встрече с сенаторами. Но как быстро, до суда, это сделать? Хотя на встречу с сенаторами сумела приехать жена Левы, конкретной информации у нее еще не было.

Было решено, что самым эффективным будет использовать одесское КГБ, фактически ответственное за провокацию на аэродроме. Мой муж Иосиф и Александр Лунц немедленно, поздним вечером, вылетели в Одессу. В сопровождении верных Евгения Ленчика, Шмулика Бронфмана и еще нескольких местных активистов, ночью пошли в местное КГБ. План был очень простым. Объяснить ГБ-шникам, что никто на Западе не поверил в то, что Лева - хулиган. Что наши друзья пристально следят за этим делом. А сенаторы, приглашенные Брежневым, с которыми должен был встретиться Лева, уже знают о его аресте и будут рассматривать эту провокацию не только как желание властей расправиться с Ройтбурдом, но гораздо шире. В ГБ опешивший дежурный офицер, откзавшийся назвать свою фамилию и звание, выслушал Александра Лунца и Иосифа и сказал, что первый раз слышит об аресте Ройтбурда. Он посоветовал обратиться в здание напротив, в одесскую прокуратору. Он резко прервал встречу, было видно, что он занервничал. Рассказывая с нетерпением ожидающим друзьям Левы о визите в ГБ, увидели выезжавшую со двора здания КГБ машину, которая помчалась куда-то на бешеной скорости. Наутро собрались у здания суда. Видели, как подъехал тюремный "воронок". Но Леву из машины не вывели. Секретарь суда сообщила, что заседание переносится в связи с болезнью судьи. Мы посчитали это хорошим признаком.

В СССР в то время был паспортный режим. Без временной регистрации - "прописки" в милиции нельзя было находиться в городе более трех дней. Лунц и Иосиф не могли рассчитывать, что их зарегистрируют как гостей жены Ройтбурда, ведь после появления в местном ГБ они были постоянно окружены сотрудниками в штатском. А гостиница? И в лучшие времена, без «хвостов» надеяться на то, что они найдут место в гостинице курортного города, переполненного летом туристами, было нельзя. Билет на самолет, гостиничный номер - все это в СССР было «дефицитом», добывалось по знакомству или задолго. Сопровождаемым по пятам москвичам и жившим под колпаком местным активистам рассчитывать было не на что. Пришлось уехать, не дождавшись суда, который отложили.

Когда Лиля передала нам, что суд состоится 22 августа, мы с Мишей Либерманом срочно вылетели в Одессу. Миша - отказник, его мама, польская коммунистка, будучи беременной, в 1939 году перешла пешком польско-советскую границу и сразу же была арестована. Он родился.. в Бутырской тюрьме. Всю жизнь Миша и его мама мечтали уехать в Израиль.

Приехав в Одессу, мы сразу же обнаружили за собой слежку. Пошли к Лиле. Она была нарядно одета, в доме было чисто, пахло чем-то вкусным. Она сказала, что на суд пойдет с сыном, Сашей. Ему было тогда по-моему, 12 лет. Мальчик был красиво подстрижен, в нарядной рубашке. Я удивилась.

- Зачем вести ребенка в суд? – спросила я.

- Лева должен нас видеть. Он поймет, что мы с ним, не испугались и не растерялись.

В суде мы с Мишей решили сесть отдельно от Лили, т.к. у меня был в рукаве маленький диктофон. Я хотела записать все, что будет говориться. Особенно – свидетелей и речь адвоката. (Адвокат – энергичная женщина, еврейка, ознакомившись с материалами дела, твердо обещала настаивать на невиновности Левы). Это было важно услышать нашим западным друзьям. Ведь на Западе, если адвокат не настаивает на невиновности подзащитного, а только просит суд смягчить наказание, дело будет воспринято как обычное уголовное.

Мы попали на заседание суда только потому, что пришли намного раньше.

Сначало некто, не назвавший своего имени, прочел лекцию о сионизме, явно антисемитского характера. Потом другой человек, в форме работника аэропорта, попросил людей в зале не расходиться, чтобы в зал не вошли "сионисты, которые готовят политическую провокацию". Кто-то все же попытался уйти. Его не выпустили. Было видно, что многих привезли с прямо с работы для того, чтобы заполнить зал «лойяльной» советской публикой. Нескольких друзей Левы, пришедших позже, в зал не впустили, сказав, что в зале нет свободных мест. При этом из зала демонстративно вынесли пустые стулья. Нам было ясно, что среди зрителей полно ГБ-шников, но если московских мы уже умели отличать, то одесские откровенно в глаза не бросались.

Сначала все шло так, как мы хотели. Лева улыбнулся, увидев нарядных жену и сына. Он правильно понял – семья с ним! Затем он увидев нескольких одесских друзей и меня. Кивнул головой друзьям и сделал приветственный знак рукой в мою сторону. Лева видел, что кроме семьи его делом заняты и друзья.

Мы с Мишей решили держаться как можно более незаметно. Нашей задачей было получить информацию из зала суда, быстро ее обработать и передать немедленно на Запад, в еврейские организации, и в Израиль, где в страшном напряжении ожидала семья Лили.

Я включила диктофон, который спрятала в рукаве кофты, он тихонько шипел. Началось заседание суда. Порадовало выступление главного лоцмана одесского пароходства, который должен был лететь тем же, что и Лева, рейсом в Москву. Он твердо заявил, что видел, как к Леве подошли милиционеры и стали кричать на него. Лева, по его словам, милиции не сопротивлялся, а милиционеры вели себя грубо, заломили Леве руки за спиной и ударили его несколько раз. Я снова отметила для себя, насколько сильным и выдержанным человеком был Ройтбурд. Ему, боксеру, ничего не стоило дать сдачи, но он удержался.

Далее лоцман заявил, что он ясно слышал разговор. Лева просто пытался выяснить, почему его задерживают и не дают вылететь в Москву. До сих пор не понимаю, как такого известного в Одессе человека выпустили в качестве свидетеля. Ведь говорить на следствии и в суде – не одно и то же! Врать публично непросто. А может быть, совесть не позволила, и он порядочно вел себя все время – не знаю. Лева держался замечательно.

Вдруг какая-то женщина, сидевшая со мной в одном ряду, истерически закричала на весь зал, перебивая судью:

- Смотрите, это сионистский провокатор, у нее магнитофон, она все записывает!

И меня вывели из зала, отобрав магнитофон. К счастью, пришедшие с нами левины одесские друзья, Миша Либерман и Лиля с сыном оставались в зале.

Но вечером нас с Мишей ждал сюрприз. В квартиру Ройтбурдов, где расположились мы с Мишей, пришел участковый милиционер. Он заявил, что, по его сведениям, мы прилетели 19 августа, не прописались в милиции и нарушаем паспортный режим. Мы ответили, что прилетели 21-го числа, показали чудом сохранившиеся использованные билеты на самолет. Он ушел. Мы успокоились, но напрасно. Ранним утром на следующий день раздался громкий и длинный звонок, сын Левы испуганно вскочил с постели. Снова пришел тот же милиционер. Он заявил, что мы его обманули и находимся в Одессе незаконно, больше трех дней. Мы сказали, что готовы пойти в милицию и зарегестрироваться, т.к. именно сегодня нам надо быть в Одессе. Но он велел нам "выйти с вещами немедленно" и уехать из Одессы. Мы отказались. Тогда он увел нас в отделение милиции. Там мы написали резкое заявление прокурору Одесской области, с просьбой проверить, когда мы прилетели и дать нам воозможность присутствовать на суде над Ройтбурдом. (Этот документ чудом сохранился у меня и до сегодняшнего дня). Нас отпустили из милиции и велели убираться из Одессы. Самолет в Москву улетал вечером.

Ситуация была очень скверной. Следующее заседание суда назначили на начало следующей недели. Нам надо было любой ценой дождаться приговора. Ведь телефонная связь была под контролем, одесситы могли к нам в Москву или на Запад не дозвониться. Как остаться в Одессе? До вечера, сопровождаемые некиим эскортом, мы печально ходили по незнакомому городу. Получить заветный штамп "прописки" нам с Мишей Либерманом, московским отказникам, было нереально. ГБ-шники "вели" нас плотно, не теряя из виду ни на минуту. Мы поняли, что проиграли..

Что-то надо было придумать и остаться до окончания суда. Одесситы-друзья Левы, только пожимали плечами! Тут и деньги не помогут. Милиция с ГБ связываться не будет. Уныло проходя с Мишей и "хвостами" мимо шикарной гостиницы в центре города, я решила зайти в гостиницу. Вдруг повезет? Ведь гостиницы тоже имеют право ставить в паспорт вожделенный штамп о прописке!

Я вошла. Мест, конечно, не было. Я, показывая уголок десятирублевой, обычной для таких дел, бумажки, вложенной в паспорт, стала канючить. Я чужая в городе, боюсь ночью остаться на улице. Пожалейте, пустите на одну хотя бы ночь. Что подействовало – не знаю, но мне сказали - ладно, на одну ночь в дорогом люксе, так и быть, устроим. И мне поставили штамп!! Но что делать с Мишей? Я сказала, что нас на самом деле двое и нам нужен второй номер. Я махнула Мише рукой, он вошел в гостиницу. ГБ-шники еще ничего не понимали и глазели через большое витринное окно. Девушки, регистрирующие приезжих, возмутились. Так ты не одна, чего же ты боишься? Ночуйте на вокзале. Мест больше нет. Я взглянула на Мишу. Он выглядел устрашающе из-за большой лохматой черной бороды и очков в темной оправе.

Меня выручил знаменитый одесский юмор. Я спросила девушек – посмотрите на него! Вы бы, наверное, побоялись с ним остаться ночью на улице, а мне предлагаете, да еще в незнакомом городе! Посмеявшись, они прописали и Мишу. Только когда мы уходили наверх, в долгожданные "люксы", ГБ-шники поняли свою ошибку. Но было поздно что-либо изменить, и на суд Миша попал. Меня не пустили за "плохое поведение" на первом заседании. У всех входящих проводили обыск. Искали магнитофоны. Как было понятно с самого начала, Леву не оправдали. Но вместо возможных пяти лет его осудили на два года лагерей общего режима. В те времена это считалось большой победой.

Пока все было свежо в памяти, мы собрались на одесском пляже, единственном месте, где ГБ-шники были бы видны нам издалека. Убедившись, что "хвосты" потерялись, мы по памяти восстановили весь материал суда. (Да и адвокат дала свои тезисы защиты). В тот же день одесситам удалось передать по телефону всю информацию в Израиль.

Мы благополучно вылетели из Одессы, хотя опасались обыска в том самом аэропорту, где была организована провокация против Ройтбурда. Но все обошлось. Видимо, в ГБ знали, что информация уже передана. Но им не было известно, что именно в это время в Москве находился американский конгрессмен Роберт Драйнен, наш большой друг. Его девизом было – "спасая одного человека, ты спасаешь весь мир". Мы знали, где его можно найти. В тот день, по совпадению, проходил суд над Натаном Малкиным, отказавшимся идти в армию.

Драйнен, окруженный толпой московских активистов, демонстративно находился около здания суда. Пропустить такую возможность и объяснить конгрессмену дело Ройтбурда было нельзя. И мы успели! На глазах московских ГБ-шников я передала Драйнену копии наших записей и рассказала о деле Левы. Он обещал организовать кампанию в его защиту.

Свидания с Левой были редкими. По дороге в лагерь Лиля заезжала к нам. Мы подружились. Она рассказывала о положении мужа – отношении начальства и других заключенных. Лагерь был уголовным, за мелкую подачку или обещание досрочного освобождения солагерники могли организовать любую провокацию, и Леву могли осудить на новый срок. Такие случаи были. Кроме того, обычно в лагерях была антисемитская обстановка. Но после одной попытки втянуть его в драку, от Ройтбурда отстали. Помогли его хорошая физическая форма, выдержка и опыт боксера.

После освобождения из лагеря, Лева остановился проездом у нас. В это время разворачивалось самое серьезное дело против еврейских активистов – дело Щаранского. Несколько друзей по отказу давали интервью шведскому конгрессмену у нас дома. Леве, который находился в Москве фактически нелегально, было опасно участвовать в беседе. Но он абсолютно бесстрашно и очень резко выступил в защиту Анастолия. Мы боялись, что власти найдут повод, чтобы отомстить Леве за это. Нам были известны случаи повторных арестов. Но вместо этого было принято решение отпустить семью Ройтбурдов в Израиль. Лева до самой пенсии успешно работал на заводе авиационной промышленности, дважды получил звание "עובד מצתאיין של מדינה", равносильное в России званию "Герой социалистического труда"!

Дело Амнера Завурова

Сейчас уже трудно вспомнить, когда у нас дома появились братья Амнон и Амнер Завуровы. Как и со многими другими, приезжавшими из разных городов, мы познакомились у московской синагоги. В то время по всему Союзу уже было известно, что в субботу там можно найти почти всех московских активистов. Мы встречались с приобретенными в отказе друзьями, обменивались информацией, знакомились с иногородними отказниками, желавшими присоединиться к московским активистам или приезжавшими искать помощи желающими уехать. У центральной московской синагоги нас находили иностранные туристы, фактически - посланцы еврейских организаций Запада. Мы старались не пропускать ни одной субботы. Все время что-то происходило, жизнь была очень динамичной и напряженной.

Завуровы - молодые, крепкие парни, по специальности чеканщики. Приехали в Москву из Душанбе. Братья были женаты, у них были маленькие дети. Как во всех восточных семьях, авторитет отца был непререкаем. В 1974 году отец, Борис Завуров, попросил ранее уехавших в Израиль родственников прислать всей большой семье вызовы. Подали документы в местный ОВиР и быстро получили разрешение на выезд. Они сдали советские паспорта, получили загранпаспорта и въездную израильскую визу в голландском посольстве.

А затем начались неприятности. Видно было, что местные власти мешают им уехать. Сделано это было очень просто – у них не принимали багаж на местной таможне. Тянули до того дня, когда у них кончался срок выездной визы. Все время им говорили, что ничем помочь не могут, таможня перегружена, отправляют за границу багаж какой-то важной делегации. Завуровы поняли, что у них, как и у многих других евреев Душанбе, желавших уехать в Израиль, вымогают взятку. Завуровы решили отказаться от незаконных поборов. Но хотя виза была просрочена всего на один день, у них отобрали загранпаспорта и предложили получить обратно советские документы.

Амнер и Амнон отказались забрать паспорта. И начали, как могли, бороться за выезд, - ездили в Москву, добиваясь приема в МВД и ОВиРе, писали жалобы в центральные советские административные органы. Ответов не было. Тогда они решили найти московских активистов. И пришли к синагоге. У нас дома они рассказали свою историю и попросили ее опубликовать. Но вскоре после этого, 16 ноября 1976 года, их арестовали в Душанбе на пятнадцать суток. Обвинили в хулиганстве и нарушении паспортного режима. Амнона после "15 суток" выпустили, а на Амнера завели уголовное дело и перевезли из Душанбе в Узбекистан, в город Шахризябз по месту его прописки в доме жены. (Только через два года мы поняли, почему к братьям применили разные меры). Амнер удрал из КПЗ на прогулке и приехал в Душанбе, к родителям. Его нашли и снова под арестом увезли в Шахризябз.

Отец братьев Борис приехал в Москву и разыскал меня. Он просил найти московского адвоката, на которого не смогли бы давить местные власти. Хороший адвокат и порядочный человек, Анатолий Попов согласился взять на себя защиту Амнера. Суд был назначен на 26 декабря 1976. Адвокат срочно вылетел в Шахризябз. Но на следующий день он позвонил в тревоге - заседания будут проводиться на узбекском языке. Видимо местные власти старались избавиться от москвича, и нашли законный способ – в Узбекистане суд мог проводиться не на русском языке. Адвокат просил помочь, поскольку на месте Завуровы не смогли найти никого – люди боялись. Я, недолго думая, предложила поехать на суд Сане Липавскому, который много лет жил и учился в Ташкенте и хорошо знал узбекский.

Параллельно с Липавским я попросила другого отказника, чтобы он, тихонько, нигде не "светясь", привез в Москву материалы суда. Я боялась, что Липавского, который будет в зале суда, обыщут по дороге назад и отберут все записи. Как мне сообщил Борис Завуров, Липавский в Шахризябз не приехал вообще! Я ничего не понимала, Саня пропал! Я испугалась за него. (Никто из нас тогда не знал об истинной роли Липавского в нашем движении. На самом деле он был провокатором, завербованным КГБ задолго до этих событий).

Родителям Амнера с трудом удалось уговорить какого-то местного переводчика, суд состоялся. Через три дня после его предполагаемого отъезда, ко мне пришел Липавский. Всегда франтовато одетый, чисто выбритый, Саня выглядел плачевно. Он был в помятой и грязной одежде, небрит, голоден. Он начал рассказывать, жадно поедая суп на кухне, что на аэродроме, при прохождении им через турникет, зазвенела сигнализация. Его остановили, обыскали. Ничего не нашли. Он попытался пройти снова, но сигнализация сработала снова. И так три раза. Он опоздал на свой рейс. Следующего самолета надо было ждать сутки. Схватив такси, он помчался на другой аэродром, откуда можно было улететь в тот же день. И ситуация повторилась снова. По его словам, он, не заходя домой, ездил с одного аэродрома на другой несколько раз. Отчаявшись улететь, он приехал ко мне. Я удивилась. За три дня можно было позвонить кому-то из тех, у кого еще не отключили телефон или заехать ко мне – мы жили как раз на линии, соединяющей эти два аэродрома. Подумала, что, может быть, он просто перепугался и никуда не ездил, после того, когда его остановили в первый раз. И просто сочинил некую сказку. Буквально в эту минуту ко мне домой пришел приехавший в то утро из Шахризябза мой посланец. Он привез документы – показания свидетелей и речь адвоката.

На суде адвокат убедительно продемонстрировал невиновность Амнера, хорошо выступили свидетели защиты. Но суд все же приговорил его к трем годам лагерей, по сути, за то, что Амнер отказался забрать обратно советский паспорт. В этот же день нам удалось передать всю информацию в Израиль и на Запад. Наши друзья в США, Англии, Франции и Голландии начали кампанию в поддержку Завуровых.

Но у нас с Иосифом остался неприятный осадок – было странно, что Липавский и второй отказник, знавшие друг друга, в аэропорту не встретились. Я старалась понять, что же произошло на самом деле. Вспомнилось, что случайно взглянув на Липавского после рассказа второго участника этих же событий, успешно съездившего в Шахризябз, я обратила внимание, что лицо Сани просто окаменело. Он как-то весь вжался в стул, на котором сидел. Трус, подумала я тогда. Вообще никуда не летал и на аэродроме не был!

Дальше началось самое интересное, возможно проливающее свет на всю эту странную историю. После ареста Щаранского в марте 1977 года, Бориса Завурова, отца братьев, вызвали в местное КГБ и предложили, чтобы он подписал уже готовую статью в местную газету, аналогичную статье Липавского, опубликованной 4 марта 1977 года в центральной советской газете "Известия". Он должен был также дать показания в суде о том, что первый секретарь американского посольства в Москве Джо Прессел приезжал в Таджикистан собирать секретную информацию о военных базах вокруг Душанбе. "Согласишься - освободим Амнера, откажешься – посадим второго сына". Вот почему вместе с Амнером не посадили Амнона! Оставили для давления на их отца! Джо Прессел много ездил по Союзу, он интересовался всеми аспектами советской жизни, дружил с московскими отказниками. Прессел действительно был в Душанбе. Адреса людей, не боявшихся встретиться с ним, в том числе братьев Завуровых, ему дал Щаранский. Они приняли Прессела с восточным гостеприимством - показали местные достопримечательности и продемонстрировали чудеса национальной кухни. Прессел в восторге рассказывал о поездке.

Когда власти начали разрабатывать сценарий о шпионаже Щаранского в пользу США, Пресселу была предназначена роль резидента ЦРУ. КГБ решил воспользоваться поездкой Прессела в Среднюю Азию, чтобы придать шпионской версии большей убедительности. Борис Завуров был в тяжелейшем положении, но надо сказать, к его чести, устоял и решительно отказался от предложения КГБ. Затем в местный КГБ вызвали Амнона. Ему предложили поехать в Москву, встретиться с Джо Пресселом и передать ему в подарок красивые чеканные блюда собственной работы.

Поскольку у Амнона не было паспорта, он поехал поездом. Всю дорогу он ждал ареста. Но он благополучно доехал до Москвы и пришел к нам домой. Он был напуган и не знал, что делать. Мы поняли, что ГБ хотело использовать такую необычную встречу с Пресселом для какой-то очередной провокации, нужной им для дела Щаранского. Я, как могла, успокоила Амнона. Мы поехали к Александру Яковлевичу Лернеру, с которым Амнон был знаком. И Амнон, якобы перепутав задание, торжественно подарил эти чеканки удивленному профессору. Я потом все рассказала Александру Яковлевичу, он долго смеялся. Как ни странно, больше эту семью не трогали, поняли, что они не поддадутся. Сейчас Завуровы живут в Тель-Авиве, у них большой семейный бизнес. Они по-прежнему делают красивые чеканные вещи.

Суд над Завуровым помог мне, сопоставляя с другими фактами, разоблачить Липавского. Я стала внимательнее присматриваться к его поведению. Необычные случаи копились. Так, например, в сентябре 1976 года ко мне пришел мой приятель, тоже собирающийся вскоре уехать в Израиль. Он сказал, что был накануне на еврейском кладбище около Москвы и был поражен. Он насчитал около шестидесяти недавно разбитых памятников. Цветы были вырваны во многих местах и растоптаны.

Такой факт вопиющего вандализма и антисемитизма нельзя было пропускать. Я попросила нашего друга-отказника Мишу Кремня, прекрасного фотографа, поехать на кладбище. Этот разгром должны были увидеть наши западные друзья. Отвезти его туда должен был Липавский. Но Липавский тянул время, каждый раз придумывая причину – неисправна машина, он плохо себя чувствует.. Только через две недели они приехали на кладбище. Разбитые могильные памятники исчезли, всюду были посажены красивые цветы. Когда я окончательно поняла, что представляет собой Липавский, было слишком поздно. И, к сожалению, мои друзья-активисты, которым я рассказала о своих подозрениях, в том числе Толя Щаранский, Александр Яковлевич Лернер и Володя Слепак, тогда мне не поверили. А жаль! Может быть, КГБ не смогло бы использовать этого подонка в деле Щаранского.

Иерусалим,
2002 г.