Воспоминания

ЭСКИЗ ЗАПИСОК УЗНИКА СИОНА

Часть 3.

Роальд (Алик) Зеличенок

       Можно вспомнить еще одного еврейского зэка - врача из Москвы, работавшего по специальности на больничной зоне. Сел за взятку, перенес в заключении инфаркт. Оставил впечатление человека, сломленного морально и физически. На той же зоне видел еврея - ООРовца, вора по кличке Лимон (видимо, за болезненно желтый цвет лица). Говорили, что у этого старика отсижено чуть не 40 лет. Его вскоре увезли, и поговорить с ним не удалось.

       Не могу умолчать еще об одном еврее: замполите Нижнего Доманика. Вреда от него не было - лучшее, что можно сказать о менте. Ну, а пользы - какая может быть польза от замполита, да еще на зоне?

       В больнице Алма-Атинской тюрьмы пришлось мне познакомиться с еще одним евреем при погонах. Меня ввели в комнату, где сидел некто в чине полковника медицинской службы. Представился: психиатр, ему поручено побеседовать со мной в рамках общего медицинского обследования. Надеюсь, что на моем лице не отразилась, литературно выражаясь, вся гамма чувств. Чувства были бурные: в течение всего двухмесячного этапа из Коми в Казахстан многие зэки, узнав, что я политический, высказывали предположение - не в психушку ли меня везут? О том, что психушки - излюбленное оружие краснопузых против политиков, на ГУЛАГе говорят многие. И хотя я понимал, что летом 1986 года такой вариант маловероятен, мысли в голове забегали... Полковник попытался рассказать анекдот на идиш, поинтересовался моим делом, ночными и дневными кошмарами, наличием в роду алкоголиков, сифилитиков и сумасшедших. Я невежливо заявил, что не рад нашей встрече, учитывая всемирную репутацию психиатрии а-ля академик Снежневский. Полковник же заверил меня, что для него было бы невозможно назвать здорового человека больным. Затем встал, открыл дверь в соседнюю комнату, буркнул туда: "Здоров!" (оказывается, там кто-то был?!) и ушел.

       Вот и все сколько-нибудь значительные "еврейские контакты" за время моего заключения, если не считать друзей - отказников, сопровождавших Галю в поездках на свиданки, без чего ей, по слепоте, было бы крайне тяжело. Иногда удавалось их увидеть. Так я видел Сеню Боровинского, Абу Таратуту, Леню Кельберта, Марка Будняцкого, Илью Симовского. И конечно, Володя Лифшиц, мой товарищ и подельник [31]. Фантастическая, невероятная встреча с ним после того, как меня избили в свердловской пересылке - как тут не вспомнить слова Эренбурга о том, что жизнь иногда выкидывает такое, до чего не додуматься никакому романисту [32].

       И еще. Мой друг и бывший семейник по Доманикской зоне Валерий Баринов, "рок-баптист", осужденный на два с половиной года за нереализованное желание (!) нелегально перейти финскую границу. Как сейчас, вижу сцену нашего знакомства. Сидим на шконке в бараке 10-го отряда, куда Валера только что вернулся после шестимесячного заключения в ПКТ, то есть во внутрилагерной тюрьме. Он спрашивает меня:

       - Ты еврей?

       - Да.

       - Я тоже.

       - ???

       - Я еврей, так как Бог Израиля - Бог Авраама, Исаака, Иакова - мой Бог. Слушай, мне было откровение: я скоро выйду отсюда и уеду в Англию. А первая страна, куда я поеду оттуда, будет Израиль.

       Свидетельствую, что всё сбылось. Недавно Валера звонил мне в Ленинград из Лондона и Иерусалима.

       Какую роль играло мое еврейство в отношениях с другими зэками? Должен сказать, что в отличие от Володи Лифшица я не сталкивался в заключении с агрессивным антисемитизмом. Полагаю, дело здесь отчасти в том, что "мои" зоны находились в многонациональных районах без преобладания какой-либо одной нации. Но главное, повидимому, в том, что и Коми, и Казахстан - это истинный интернационал "заколюченных параллелей", не острова даже, а материки ГУЛАГа. Это земли, населенные потомками зэков сталинских и позднейших времен. Земли, куда людей привозят в столыпинских вагонах со всей огромной страны, где люди выходят из бесчисленных зон, селятся вблизи них, женятся, рожают детей, которые потом попадают на такие же зоны. Земли, куда сослали целые народы. Вот и Мельников, партийный руководитель Коми АССР, восстал на последней партконференции КПСС против того, что его край превратили в тюрьму. В этом горестном неприкаянном интернационале нет понятия "свой", поэтому нет и понятия "чужой".

       Конечно, "с людьми работают", и эта работа приносит некоторые плоды. И на крайнем Севере, и на крайнем Юге неведомо откуда знают зэки о двух политиках: Сахарове и Щаранском. Сведения о них поразительно унифицированы и явно отмечены каиновой печатью источника, их породившего. Про Сахарова известно, что его настоящая фамилия Цукерман и что он получил миллионы долларов за работу на ЦРУ. Про Щаранского - что он в тюрьме объявил голодовку после того, как ему подали в камеру недостаточно горячий кофе. Вот и всё, никаких вариаций.

       Я хорошо понимаю логику людей, придумавших это: разумеется, в сердце "социально близкого" советского гражданина, пусть даже совершившего преступление и временно изолированного от общества, должна подняться волна гнева против цукерманов, продающих родину за доллары, и щаранских, которые и в тюрьме пьют кофе - не то, что бедный Иван. Должен сознаться, что и я поначалу в каком-то смысле следовал этой логике и, услышав впервые вышеприведенную байку (сколько раз мне ее пришлось услышать!), ринулся на защиту чести Андрея Дмитриевича и Натана. Но вскоре понял, что оказываю им медвежью услугу, ибо сегодняшний зэк мыслит не совсем так, как предполагали сочинители. Обычная реакция была примерно такая: "Ну, понятное дело, академик, да он к тому же и еврей, беспонтово трудиться не станет. Да если бы я мог что-нибудь продать ЦРУ, разве пошел бы воровать? И Щаранский этот - молоток. Это нам хоть в рот писай - смолчим. А еврей - ему положен кофей, так он его добьется". Зэки с более "правильной" реакцией мне почти не попадались.

       Интерес к своей национальности я чувствовал нередко, но ничего враждебного в этом обычно не было. Подтверждаю наблюдение Володи Лифшица: вопрос "За что вас убивал Гитлер?" я слышал не раз. В ответ я объяснял, что в политике - как в тюрьме. "Хочешь подняться сам - опусти другого", - железный закон ГУЛАГа. Гитлер хотел подняться, а опускать кроме как евреев было некого: других значительных нацменьшинств в Германии не было. Такое понятно любому зэку. Иногда требовались дополнительные пояснения, и я рассказывал о застарелой традиции использовать евреев как козлов отпущения, приводил примеры и с другими меньшинствами в разных странах.

       Толкуя на эти темы, приходится учитывать, что Гитлер - фигура довольно популярная среди части зэков. На то есть две причины, к антисемитизму отношения не имеющие.

       Во-первых, Гитлер считается главным врагом ненавистных краснопузых, Совдепии. Популярна наколка "Проснись, Адольф, менты борзеют". Мои попытки антигитлеровской пропаганды обычно успеха не имели. Один бригадник сказал: "Понятно, что ты не любишь Гитлера, так как он убивал евреев. Ну, такой уж у него был бзик. Но ты должен признать, что в остальном он был кадр что надо: ведь сколько он убил коммунистов!" Я ответил так: "И в этой части одобрить Гитлера не могу - он убивал коммунистов не за то, что плохого в них, а за то, что есть в них хорошего". А сам лихорадочно думал: если спросит, что есть в них хорошего - что отвечу? Не спросил, лишь бросил: "Не понимаю, зачем они тебя посадили".

       Во-вторых, психика зэка, измученная пресной, несмотря на всю ее жестокость, тягомотиной лагерной жизни, тянется к необычному, неординарному так же, как его желудок тоскует по кусочку селедки, по щепотке перца, чтоб сдобрить проклятую баланду. Проявления этой тяги многообразны. Однажды, сидя в этапке, я вслух усомнился в существовании бермудского треугольника. На меня обозлились и обиделись. Если ты умеешь рассказывать про оборотней, экстрасенсов или кладоискателей, тебя окружат и заставят рассказывать без конца. В том же одна из главных причин популярности Гитлера, нацистской символики и прочей дряни. Моя скамья подсудимых в зале № 54 Ленинградского городского суда была украшена лозунгами "Хайль Гитлер" и "Готт мит унс", выкарябанными по-немецки с ошибками. У многих выколот на плече эсэсовский погон или рунические буквы "СС". Встречал я и парней, называвших себя нацистами или гитлеристами. Еврейский вопрос, впрочем, их не интересовал, Это просто редкая разновидность подонков, которые не могут ограбить или изнасиловать без идеологического псевдо-ницшеанского обоснования.

       Антиизраильская пропаганда, которая уже проникла аж в подкорку, в спинной мозг советского человека, на моих "сосидельцев", похоже, повлияла несильно. Во всяком случае, когда привезенный с суда Фокин [33] вопил на все Кресты: "Я не виновен, меня скомпрометировала израильская разведка!", в камерах смеялись.

       Начальство - дело другое. Здесь уместно рассказать историю ленинградского рабочего Х., русского, с которым я познакомился на осужденке. Посажен за подделку документов и еще за что-то, не помню. Большую часть жизни он прожил "как все", но на беду женился на дочери какого-то важного мента. Через некоторое время молодые рассорились, Х. потребовал раздела жилплощади. И тут с ним стали твориться чудные дела, вроде задержаний в самых неожиданных местах под самыми дикими предлогами. Когда дела пошли совсем плохо, приятели посоветовали ему исчезнуть - "во избежание". Соорудив поддельные документы, Х. утек в Николаев, где устроился работать на военный завод. При этом он не учел, что наверняка будет подвергнут проверке при оформлении допуска к секретной работе. Подделка обнаружилась, Х. был арестован и основательно бит. На мой вопрос - за что? - последовал удивительный ответ: "Они добивались признания, что я работаю на израильскую разведку". И было это не в эпоху сталинизма или волюнтаризма. На дворе занималась перестройка.

       Мои опасения по дороге в Казахстан, не вздумают ли мои будущие мусульманские "коллеги" отыграться на мне за дела ближневосточные, не оправдались совершенно. В психологии этих людей - преклонение перед силой. Кто бьет - тот прав. Арабы в их глазах позорят ислам, ведь уже сколько лет ходят битые. С таких же позиций они воспринимают и ... "кровавый навет". Да, это явилось для меня сюрпризом: многие из них верят, что евреи употребляют в пищу человеческую кровь. Однако их трактовка этого "факта" вряд ли обрадовала бы А. Романенко [34]: "Конечно, человеческая кровь, это самая здоровая пища. И мы бы употребляли, да кишка тонка. А евреи - раз им надо, они и употребляют. Так и надо жить". Я пытался переубеждать. Меня слушали вежливо, но не более того. Видно было - не верят. Если моя просветительская деятельность и оказалась в чем-то успешной, так это в борьбе с одной местной легендой о еврейском каннибализме. На Туркестанской зоне рассказывали о группе еврейских частников из Ташкента. Они убивали людей (всего ухлопали с дюжину), а из их мяса делали манты, продажей которых и жили. Их разоблачили и расстреляли. Ну, разделаться с этим произведением фольклора было нетрудно: я тут же подсчитал выручку от этого пельменного бизнеса. Получилось - максимум сотня на брата. "И вы думаете, что еврей пойдет на риск вышака за стольник? За лимон (миллион) еще куда ни шло, но почти что за так?!" Это оказалось убедительным, в еврейском уме они не сомневались, это я знаю твердо [35]. Чего я не знаю - где эта пельменная страшилка придумана. Неужели там же, где былина об агенте ЦРУ Сахарове и любителе горячего кофе Щаранском?

       Так или иначе, прямой угрозы жизни живущих в Казахстане евреев (как и русских, несмотря на известные алма-атинские беспорядки) не видно. Если тамошние мусульмане и будут, не дай Бог, кого-нибудь резать, то скорее всего друг друга. Вражда между местными народами и даже отдельными родами одного и того же народа была на зоне заметна. Уже в первые дни по прибытии в Туркестан один узбек предупреждал меня: "Берегись казахов, это подлинный народ". Я не сразу сообразил, что "подлинный" означает "подлый". А первый анекдот, услышанный на новой зоне, был рассказан перед строем зэков прапором - казахом по кличке Таракан: "Почему узбеки не летают в космос? А что им там делать, ведь там нет базара".

       Не скрою, что второй услышанный там анекдот, а рассказал мне его мой друг - казах, звучал так: "Почему евреи, покупая курицу, смотрят ей в зад? Потому, что они съели столько кур, что стыдятся смотреть им в глаза". Теперь это можно сказать и о нем самом: ведь сколько куриного бульона из кубиков "Тельма" и "Осем" [36] мы выпили вместе! Вскоре после освобождения я получил от него из зоны открытку, пришедшую аккурат к празднику ТУ-бишват: "Поздравляю с Новым годом деревьев" (мой еврейский календарь остался у него).

       У меня было немало товарищей, и казахов, и узбеков, и других в том оцепленном колючей проволокой куске оазиса, зажатого меж двух великих пустынь, рядом с небеснокупольной гробницей праведника Ахмеда Ясави, что воздвиг Хромой Тимур, и недалеко от группы деревьев, показывая на которую бригадники говорили мне: "Видишь? Вон там еврейское кладбище". Как-то кореец Саня Ким спросил меня: "А этот твой иудаизм к чему ближе - к христианству или исламу?" Я ответил, что, пожалуй, к христианству [37]. И тут последовал неожиданный вопрос: "Почему же тогда у тебя здесь все семейники и друзья - мусульмане?" Я не нашелся, что ответить, и до сих пор затрудняюсь. Просто, так уж получилось.

       Думаю, что в глазах моих "коллег" я был сыном некоего не совсем обычного племени. И когда я не давал переключить отрядный телевизор с «Тевье - молочника» (в роли Тевье - Михаил Ульянов) на любимые ими мультики, это было окружающим понятно. После демонстрации по ТВ интересного американского фильма о жизни в США еврейских эмигрантов из Союза (с последующими беспомощными, жалкими комментариями Генриха Боровика) многие специально подходили ко мне спросить - видел ли?

       Я думаю, что их представление о евреях в большинстве случаев складывалось из известных клише, но справедливо отметить, что не все эти клише носят негативный характер, особенно в глазах зэка. Одно из них - евреи стоят друг за друга и в беде своих не бросают. Именно так воспринималась ими поддержка и забота обо мне единомышленников, друзей, родных, жены. Сколько раз я слышал: "Тебе хорошо, твои тебя не бросят. Не то, что мы - без родины, без флага". Знакомые зэки с Доманика сумели передать мне ксиву на больничку: "Слышали «Голос Израиля», он передавал о тебе". Я и понятия не имел, что у них был приемник, и до сих пор не знаю, где они его прятали. Можно представить, насколько важным показался им сам факт такой передачи, если они решили рискнуть и нарушить свою конспирацию.

       Галя примчалась в Туркестан через три дня после моего прибытия туда. Потом мне рассказали, что как раз в те дни в городке играли свадьбу, куда были приглашены многие лагерные менты. Во время пира они специально уединились в одной из комнат, чтобы обсудить потрясающую новость: в зону доставили еврея из Ленинграда, и не успели его выпустить из этапки, как его жена уже была тут! Больше всего их изумляло, как она узнала, что я в Туркестане, ведь письмо явно не могло успеть. Сошлись на том, что всё это еврейские дела, мусульманину не доступные.

       Я заканчиваю эти заметки. В них я опирался только на свою память, увы, уже не слишком сильную. Многое по интересующей нас теме можно было бы почерпнуть также из писем: моих оттуда, сохраненных женой и друзьями, вроде того, что приведено в начале, и адресованных мне туда - я сохранил все, что дошли. Эта работа, в основном, впереди. Пока же она "не идет": стоит мне начать вчитываться в эти листки - и вот я уже ночью на Доманике, в бараке, еле освещенном дрожащим люминесцентным светом. Зэки, человек сто пятьдесят, спят на двухъярусных шконках, дыхание расплывается паром в холодном и сыром воздухе. Тихо, только "сдвинутый" на верхнем ярусе бурчит что-то и хлопает в такт руками по животу, то ли изображая какую-то поп-группу, то ли рыдая, да постанывает во сне избитый вечером шнырь. Бесшумно снуют по полу крысы, огромные и поменьше. Снаружи доносится бесконечное заунывное пение солдата-узбека, коченеющего на вышке, да в предзонье воют и скулят от холода и тоски сторожевые овчарки.

       Там, снаружи - мороз под сорок, и ветер хлещет по бесчисленным плакатам с изречениями Ленина, Горького, Горбачева, с цитатами из кодексов и постановлений. Скоро подъем, и тот же ветер будет хлестать по тебе при построении на завтрак, стоянии на утренней поверке, разводе на работу...

       Игорь Губерман сказал мне при расставании: "Это не отпустит тебя, пока ты не изложишь всё на бумаге. Считай, что у тебя была творческая командировка, и ты обязан написать подробный отчет".

       Я обещал написать.

Лето 1988 года,
деревня Копорье Ленинградской области