Воспоминания

ГОЛОДНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ В МОСКВЕ
в Приемной Президиума Верховного Совета СССР
10-11 марта 1971 года.

СКАЗАНИЕ ОБ ИСХОДЕ ИЗ РОССИИ
Дневник демонстранта

Часть 1

Давид Зильберман

      События 10-11 марта 1971 года в Приёмной Президиума Верховного Совета СССР и Министерства Внутренних Дел СССР явились вершиной накала политической борьбы евреев Советского Союза за право исхода в Израиль, за которой последовала небывалая за все годы Советской власти мощная лавина алии евреев в Израиль.

      Доведенные до отчаяния жестоким подавлением органами советской власти национальных чувств и неоспоримых человеческих прав, полторы сотни евреев из восьми городов СССР бросили в те дни дерзкий вызов кремлёвским фараонам.

      Эта поучительная акция, как в зеркале, отражала весь комплекс советского одностороннего подхода к проблеме евреев и Израиля, исходя из их антисемитских, шовинистических чувств и глобальных интересов на Ближнем Востоке, и в то же время демонстрировала их болезненную реакцию на международное общественное мнение. А эти события как раз развертывались накануне Коммунистического Форума в Москве. И в подконтрольной тоталитарному государству послушной прессе, радио и телевидении они сопровождались усилением злостной антиизраильской, антисионистской (а фактически антисемитской) пропагандой вопреки очевидным фактам и здравому смыслу.

      Что касается общей ситуации, то в это время, зимой 1970-71гг., казалось, что в вопросе эмиграции евреев ничто не трогает советского гиганта – ни непрерывный поток писем и петиций в Израиль, в ООН, к международной совести с призывом о помощи, ни взрыв возмущения мира перед лицом откровенно антисемитских бесчеловечных смертных приговоров на ленинградском процессе в декабре 1970 г. за несовершенное преступление - неудавшуюся попытку группы ленинградских и рижских евреев угнать самолёт в Швецию, ни Международный Брюссельский Форум, посвященный проблеме советских евреев – ничто! Советский Олимп ни на что никак не реагировал!

      А Кремлёвское руководство и злобная к Израилю советская лицемерная пропаганда последовательно создавали видимость того, что не замечают борьбы евреев, что в «СССР вообще не существует еврейского вопроса» и «граждане еврейской национальности вместе со всеми, в дружной семье советских народов строят своё счастливое будущее – коммунизм».

      Эта концепция была неуклюже продемонстрирована в начале 1970 года в ходе знаменитого фарса – спектакля с выступлением героев Второй мировой войны генералов Драгунского и Зивса, с участием в нём театральных звёзд – прима-балерины Кировского Государственного театра в Ленинграде Майи Плисецкой, любимца советской публики, художественного руководителя Ленинградского театра миниатюр Аркадия Райкина, и прочими, как было метко подмечено, «дрессированными евреями».

      А официальная советская государственная пропагандистская машина, как заведенный патефон, неизменно придерживалась этого дежурного фигового листка демагогии для отпора местных и иностранных оппонентов и критиков.

      Вместе с тем зимой 1971 года евреи СССР, стремящиеся к выезду в Израиль, находились на очень опасном водоразделе событий. Их единственной защитой было мировое общественное мнение, единственное, с чем советские руководители в какой-то мере считались. А различные международные организации начинали уже свыкаться с «еврейским стоном» за «железным занавесом». Индивидуальные и коллективные обращения евреев зачитывались западными радиостанциями всё реже и реже, и лишь Израиль последовательно продолжал их опубликовывать по «Кол Исраэль», что уже стало походить на будничную рутину.

      Стало совершенно очевидно, что борьбу за право выезда необходимо было усилить, сделать её более дерзкой, вызывающей, злободневной, снова поднять эту тему на передовицы западной прессы и прочих средств массовой информации. За полосой писем и петиций наступил черёд демонстраций – коллективных посещений советских государственных и партийных учреждений, которые, в конце концов, вылились в мартовскую голодную демонстрацию, ставшую поворотным пунктом в борьбе за Исход и ярким эпизодом в длинной истории борьбы советских евреев за свое национальное достоинство и связь с Израилем.

      Основным центром массовой борьбы советских евреев за алию в Израиль в 60–70-х годах была Рига. В этом крупном очаге еврейского политического и культурного движения ещё в 20-30-х годах после установления британского мандата в Палестине сложились глубокие традиции халуцианской алии в форме «Ахшары», подготовки молодёжи к сельскохозяйственной кибуцной деятельности и активного национального движения Бейтара, сторонников Жаботинского–Трумпельдора.

      Здесь, в Риге, до советского вторжения и аннексии Латвии в 1940 году развилась широкая сеть школ на иврите, идиш, работали еврейские театры, издавались газеты, журналы, печатались книги. Здесь были созданы значительные еврейские культурные ценности, в частности, профессор Шимон Дубнов написал в Риге свою знаменитую 10-томную «Историю еврейского народа», и многое-многое другое. Но и этот же город Рига с приходом немецких нацистов стал печальным символом, сродни Освенциму и Бабьему Яру – в Рижском гетто, в Румбульском, Бикериекском и других пригородных лесах были зверски уничтожены немецкими нацистами и их латышскими коллаборационистами более 80 тысяч евреев Латвии и несчетное число депортированных евреев из покоренной нацистами Европы и самой Германии.

      Однако, послевоенное еврейское население Риги постепенно вновь разрослось до 35-40 тысяч за счёт стёкшихся остатков, спасшихся от нацистов в гетто и концлагерях бывших рижан, участников войны против фашистов, эвакуированных вглубь России из провинциальной Латвии, и осевших из других республик. Неудивительно поэтому, что в Риге уже в 50-е годы развилась сеть кружков подпольного изучения иврита, традиция, перекинувшаяся в дальнейшем на глубинные центры Советского Союза. Здесь же, в Риге, началось распространение национально-сионистской литературы, такой, как произведения Жаботинского, Бялика, жизнеописания Трумпельдора, романа Леона Уриса «Экзодус», и многое другое, в том числе правдивые потрясающие самиздатские материалы о еврейской Катастрофе в годы нацизма. С другой стороны, сразу же с «Хрущёвской оттепелью» еврейские активисты стали оказывать давление на власти в рамках требования легальной еврейской культурной самодеятельности.

      В то же время в этом крупном и активном еврейском центре с наибольшей откровенностью проводился жестокий советский курс насилия и оскорбления национальных чувств и человеческого достоинства евреев, а также подавления их стремления в Израиль.

      События февраля-марта 1971 года развивались с небывалой быстротой. Походы полсотни–сотни евреев в приёмные часы Совета Министров Латвии, Управления милиции города Риги и, наконец, Министерства внутренних дел Латвийской ССР показали всю тщетность усилий пробить дорогу в Израиль сквозь провинциальные советские инстанции. Чиновники с раздражением пытались отделаться никчемными заверениями, ссылкой на некомпетентность, или переадресовывать впустую в Министерство внутренних дел Латвии, а оттуда в ОВИР, и порочный круг замыкался. А министр внутренних дел Латвии Сея однажды на одном из своих приёмов не поленился принять в индивидуальном порядке до часу ночи всех записавшихся, но никому не выдал разрешения.

      В те дни не оставалось никаких сомнений – нужен был очень сильный смелый шаг отчаяния, какой-то мощный политический удар по центральным московским общесоюзным инстанциям. Стало ясно, что только решимостью пойти на очень высокую жертву, нечто вроде пойти на «Кидуш-ХаШем», Святого Экстаза самопожертвования во имя Исхода, не побоявшись возможных жестоких репрессий – только этим можно было надломить полувековой «железный занавес». И такой надлом вследствие мартовской голодной демонстрации 1971 года действительно был произошёл. Вот как это было.

      В результате предварительных переговоров между нашими долголетними отказниками было решено группе рижан поехать в Москву и устроить в Приёмной Президиума Верховного Совета СССР демонстрацию с требованием разрешения на выезд в Израиль, причём в присутствии иностранных корреспондентов. Однако, вся сложность ситуации заключалась тогда в том, что до этого в той же Приёмной Президиума уже побывала группа 22 москвичей, затем грузинских евреев, а также группа из Литвы.

      Некоторые добились положительного решения своих требований, и туда стали приходить, как за «панацеей», отдельные лица и семьи из разных городов Союза. Мы стояли перед сложной дилеммой: не будет ли наш поход повторением предыдущих посещений этой инстанции. На своём большом горьком опыте борьбы за Исход мы неоднократно убеждались, что в Советском Союзе в этом вопросе нельзя действовать шаблонно, а необходимо каждый раз находить новые эффективные меры воздействия, не выходя, однако, за пределы существующей формальной советской законности.

      Мы созвали тайный совет нашей группы, в которую, кроме меня, входили Арнольд Нейбургер, Симон Гасуль, Саша Мясников, Иосиф Ройтман и Борис Иофис. Впервые на эту встречу был приглашен инженер Давид Занд, также отказник и активный участник сионистского движения в Риге. Было решено пойти на дальнейшее усиление давления на власти в вопросе выезда в Израиль. После продолжительной дискуссии был разработан план проведения массовой политической голодной демонстрации в Москве с основным требованием Исхода в Израиль; в план были включены также протест против репрессий властей и требование освободить наших арестованных товарищей.

      В последующие дни мы встретились с другими активистами нашего движения, нашими товарищами и единомышленниками – Гесей Камайской, Вульфом Файтельсоном, а также со старыми бейтаристами-сионистами - Давидом Иофисом и Эзрой Русинеком, которые с сочувствием и одобрением отнеслись к нашему плану.

      Немаловажное значение имел выбор подходящего времени запланированной акции – сразу после праздника 8 марта, но на определенном отдалении во времени от начала готовящегося ХХIV съезда КПСС с тем, чтобы перед этим успел прореагировать советский государственный бюрократический аппарат. Поэтому мы остановились на дате 10 марта, исходя из расчета, что вечером 9 марта основная группа выедет вечерним поездом из Риги и наутро прибудет заблаговременно в Москву. Кроме того, нами было решено не объявлять голодовку сразу, а постепенно усиливать политическое давление – сперва обратиться с относительно умеренным заявлением, с одним лишь обычным для нас требованием о разрешении на выезд, и только в дальнейшем, в случае упорства властей, прибегнуть к крайности – к групповой голодной демонстрации при максимальном освещении этой акции международной прессой и радио.

      Соответствующие два документа были нами подготовлены и подписаны всеми будущими участниками демонстрации заранее, а несколько наших товарищей, в частности, Геся Камайская, Вульф Файтельсон, Илья Валк и Давид Занд, заблаговременно, за несколько дней до начала нашей операции, выехали в Москву, чтобы подготовить через наших московских друзей зарубежных корреспондентов к предстоящей массовой демонстрации евреев в Президиуме Верховного Совета СССР.

      Вторым и очень важным тактическим условием, принятым нами, было – ни в коем случае не соглашаться на индивидуальные приёмы, что соответствовало сложившемуся на практике регламенту работы Президиума Верховного Совета СССР, высшего советского государственного учреждения, как и всех прочих советских инстанций при рассмотрении чрезвычайных жалоб.

      Мы запланировали, вопреки их рутинной практике, настаивать на коллективном и гласном обсуждении с ответственными и полномочными государственными представителями сути проблем, их причин, оснований, законности или беззаконности отказа.

      Большинство из нашего актива к этому времени, естественно, хорошо ориентировались в советском и международном законодательстве, касающихся юридических положений и кодексов о правах граждан на свободный выбор страны проживания, исхода и возвращения и, таким образом, были готовы к квалифицированной дискуссии, если таковая возникнет.

      Разумеется, невозможно, было предвидеть все детали и вероятное развитие событий в ходе столь ответственной и опасной акции, и мы условились не терять контакта друг с другом в процессе проведения операции, держать по возможности контроль над событиями, не допускать отдельных невыдержанных, крайних и безрассудных выходок, полагаясь, в основном, на наш большой опыт и здравый рассудок.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

      10 марта, к 11 часам утра 56 рижских евреев, прибывших в Москву частично ночным поездом, частично утренним самолётом, явились в Приёмную Президиума Верховного Совета СССР и расположились в зале Приёмной, уже открытой к этому времени для посетителей.

      В 12 часов нами был вручён в Секретариат Приёмной наш первый документ, адресованный Президиуму Верховного Совета СССР, в котором содержались просьба о разрешении на выезд в Израиль, об освобождении арестованных товарищей и обращалось внимание на издевательское, бесчеловечное обращение начальника ОВИРа Латвийской ССР Кайи с евреями, которым было отказано в выезде в Израиль.

      Вскоре к нам вышел заместитель заведующего Приёмной Президиума Верховного Совета СССР Думин и предложил собравшимся выделить из своей среды группу из 3–5 человек для собеседования. Мы отказались, заявив, что не представляем из себя организации, и никто из нас не может быть уполномочен для представительства.

      Думин не стал продолжать и удалился за перегородку Приёмной. Через некоторое время он снова вышел к нам и объявил, что наше дело является компетенцией исключительно Министерства внутренних дел, наше заявление ими туда переправлено, и он рекомендовал присутствующим пройти в МВД СССР за ответом.

      Было ясно, что наше заявление и групповое присутствие пока ещё не возымело никакого воздействия на властей. К этому времени в Приёмную Президиума начали стекаться евреи из других городов, которые уже в течение нескольких дней обивали в Москве пороги различных общесоюзных инстанций по этому же вопросу. С тем, чтобы отделаться от них, одна инстанция впустую переправляла евреев в другую, а та в третью или назад, и т. д. Этот опыт был для нас очень важен, и мы решили максимально долго держаться в Приёмной Президиума.

      Ознакомившись с заявлением рижан, отдельные евреи, семьи и группы из Львова, Бердичева, Минска, Вильнюса, Каунаса и других мест решили присоединиться к нам, и в дальнейшем выступать совместно, в том числе участвовать в запланированной предстоящей голодовке. Таким вот образом сложилась та массовая общесоюзная демонстрация, которая так ошеломила советское руководство. Они, вероятно, втайне заподозрили наличие глубоко законспирированной в Союзе мощной сионистской организации, «руководимой, направляемой и финансируемой» из каких-то мифических зарубежных центров. Эта мысль откровенно звучала впоследствии в инвективах разнузданной советской пропаганды.

      Томительно и напряжённо тянулось время. Часто звонили в Секретариате телефоны, какие-то подозрительные лица посещали Приёмную, проходили в зал изнутри здания, внимательно осматривали нас и возвращались назад. Чувствовалось большое напряжение и нервозность властей, несмотря на видимость обычной работы приёмного дня этого учреждения общесоюзных жалоб.

      В два часа дня, не добившись прогресса, мы вручили новое заявление за подписью 156 человек, в котором, кроме предыдущего требования о выезде в Израиль, указали, что ... « в знак протеста против насильственного удержания нас на территории СССР мы объявляем ГОЛОДОВКУ!».

      С этого момента, как было передано для информации на Запад, официально началась известная мартовская голодная демонстрация советских евреев 1971 года, которая продолжалась 26 часов.

      После вручения документа все собравшиеся евреи-демонстранты в полной тишине расположились вдоль стен и за столами посреди зала. Впервые за 53 года советской власти высший государственный форум СССР стал свидетелем небывалого вызова горстки людей, дерзнувших посягнуть в своём отчаянном национальном стремлении на устои «железного занавеса». Через некоторое время в зал Приёмной прошли несколько иностранных корреспондентов. Несмотря на наличие сотен людей, в зале царила тишина. К корреспондентам подходили евреи и охотно рассказывали, что привело сюда каждого.

      Юноша Гриша Валк поведал горькую историю своей семьи: пятнадцать лет они непрерывно добиваются выезда в Израиль. Когда они впервые возбудили ходатайство о выезде и предъявили документы, он был ещё ребёнком, а в этом году за это его исключили из института. Отец его умер от горя и боли, не дожив до того, чтобы увидеть родную землю Израиля. Его предсмертным пожеланием было, чтобы его дети – три сына, жили в Израиле. Воля отца до сих пор осталась невыполненной ...

      Рива Александрович рассказала о жестокой участи её дочери Рут, которую советские власти уже в течение нескольких месяцев держат под арестом в застенках тюрьмы за её горячее стремление жить со своим народом в Израиле.

      Один за другим подходили евреи к корреспондентам, и перед их глазами раскрывались жестокие картины насилия над волей и чувствами людей.

      Затем в зал вошли несколько человек в штатском – работников милиции или КГБ, и предложили корреспондентам последовать за ними в вестибюль для проверки документов. Корреспондентам было приказано немедленно покинуть помещение Приёмной Президиума.

      Мы остались одни. Замечаем, что в вестибюле и в самом зале появились дополнительные пополнения подозрительных штатских. Они внимательно следят за каждым нашим движением и, возможно, тайно фотографируют. Несколько наших товарищей решили выйти взглянуть, что творится снаружи здания, однако, назад в зал их больше не впустили. К четырем часам дня парадная дверь Приёмной Президиума была уже перекрыта.

      Заканчивался рабочий день. Начинало темнеть. Будоражила мысль – что будет дальше? Но мы были, однако, полны решимости стоять на своём до конца. Из окон замечаем, что к зданию Манежа, напротив Приёмной Президиума, стали съезжаться автобусы с милиционерами и курсантами милиции. Возле них патрулируют высокие чины МВД в зимних шинелях с казацкими шапками-папахами. Это для нас – дело начинает принимать серьёзный оборот.

      Вот и ровно пять часов. Рабочий приёмный день официально окончен. Дежурные Приёмной одновременно, словно по сигналу, поднимаются со своих мест, складывают бумаги и уходят. Однако, через несколько минут они вновь возвращаются и усаживаются на прежние места, пристально наблюдая за происходящим в зале.

      В зал входит служащий, он деловито, поспешно подходит к окнам и зашторивает их. Нас оставляют в затемнённом помещении, очевидно, для того, чтобы снаружи мы были бы недоступны для взоров корреспондентов и посторонней публики. В таких неопределённых ожиданиях проходит некоторое время.

      Вдруг в зале вспыхивают все лампы. Сейчас что-то произойдёт. В зале появляется заведующий Приёмной Президиума Верховного Совета СССР Скляров в сопровождении его заместителя Думина. Скляров обращается к присутствующим и начинается ожесточённая словесная перепалка.

      - Граждане! - начал Скляров. - Вопрос, с которым вы обратились к Президиуму Верховного Совета, относится к ведению Министерства внутренних дел. Ваше заявление мы уже направили в МВД СССР, и там вы сможете получить ответ. Мы дали им указание разобраться в вашем деле и ответить вам. Ничего другого мы вам сообщить здесь не можем. Если у кого-то из вас имеются индивидуальные заявления, мы готовы их рассмотреть в соответствии с принятым у нас положением. Общего, огульного рассмотрения здесь быть не может.

      - Чем, какими принципами руководствуются власти при рассмотрении вопроса о выезде евреев в Израиль? – спросил кто-то с места.

      Скляров: - Соответствующие органы внимательно рассматривают эти заявления и, насколько мне известно, не препятствуют выезду за границу лицам для объединения членов разрозненных семей.

      - Это неверно! – перебили Склярова одновременно несколько человек и стали приводить заявления официальных лиц при отказах.

      - У меня в Израиле мать, я много лет добиваюсь переезда к ней, - поднялся Эзра Русинек.

      - Последний раз мне отказали в этом году, и начальник ОВИРа Латвийской ССР Кайя мне так сказал: «У вас есть работа, есть крыша над головой, сидите и работайте. Нечего вам объединяться. Семьёй считаются только те люди, которые живут под одной крышей ...».

      - А я знаю совершенно одинокого холостого человека, - выступил Арнольд Нейбургер, - у которого все родственники в Израиле, но и ему в Риге, в ОВИРе машинально, как под заведенную пластинку, ответили шаблонной отказной фразой: «Вы составляете отдельную благоустроенную семью и вам нечего в Израиле делать ...».

      - Много лет наша семья безуспешно ходатайствует о выезде в Израиль, - с возмущением сказал Исаак Эльяшевич, - И нам никаких мотивов не приводили. За то, что мы хотели выехать в Израиль, моего сына исключили из института и забрали в армию. А теперь нам отказывают потому, дескать, что сын служит в армии, а военнослужащих, мол, не выпускают. Как это назвать, «внимательный подход» или издевательство?

      Евреи наступали на представителя власти один за другим. Скляров и Думин приводили малоубедительные объяснения.

      Тут вновь выступил Арнольд Нейбургер, кандидат технических наук, хорошо изучивший юридические основы формально действующих в Советском Союзе законов и положений об эмиграции. Он совсем недавно получил отказ:

      - Мы не согласны с индивидуальным подходом властей к решению нашей проблемы о выезде в Израиль. Наши требования основаны на советских законах: Основах Гражданского Законодательства СССР, статья 9, а также Международных соглашениях – Всеобщей Декларации Прав Человека, Международном пакте о гражданских и политических правах, и Конвенции об устранении и ликвидации всех форм расовой дискриминации. В этих фундаментальных документах прямо говорится о праве граждан по своему усмотрению выбирать место жительства, покидать свою страну и возвращаться в неё. Там ничего не сказано об индивидуальном подходе к рассмотрению желания граждан выехать в другую страну, в нашем случае, в Израиль. Следовательно, наше требование о выезде из СССР в Израиль является вполне законным, а индивидуальный подход властей и ограничение выезда граждан вопреки их воле следует признать беззаконным. Вот почему мы и прибыли сюда, чтобы добиться наших прав и законности.

      - Советский Союз не ратифицировал эти международные документы, поэтому они не имеют юридической силы на территории СССР, - отпарировал за своего шефа Думин. - Они имеют только рекомендательный характер.

      - Это неправда! – наперебой донеслось из зала, объяснение опять начинало входить в неорганизованный диспут, спор и крики.

      - Мы вам здесь всё разъяснили, - пытался Скляров убедить демонстрантов и склонить их к тому, чтобы они ушли. - А сейчас вы должны покинуть помещение и разойтись по домам.

      - Наш дом – Израиль! Отпустите нас домой! – послышались голоса из разных концов зала.

      - Вы родились в Советском Союзе, здесь ваша Родина, и вы обязаны подчиняться советским законам, - строго сказал Скляров.

      Но евреи были непреклонны.

      - Мы до сих пор не получили удовлетворительного ответа на наше заявление о выезде в Израиль, - начал я, Давид Зильберман, дискутировать с Думиным и Скляровым. - Вы заявили, что наши дела будут пересмотрены. Хорошо. Допустим. Но наши дела много раз пересматривали, из года в год, и нам всё время беспричинно отказывали. Вы здесь должны нам со всей ответственностью заявить, что будет положено в основу предстоящего пересмотра наших дел, и чем этот пересмотр будет отличаться от всех предыдущих. Мы должны знать, каким категориям лиц будет разрешено, и каким отказано. Кто может рассчитывать на разрешение, а кто нет. Без этого мы не можем разъехаться из Москвы. Ничего этого Вы нам не сказали. Если Вы недостаточно компетентны, пусть к нам придёт представитель с большими полномочиями и сделает соответствующее разъяснение.

      - Пусть к нам придёт вот этот, этот или этот ! – выпалил рижанин Рахмил Шлупер, ткнув указательным пальцем на висящие портреты Брежнева, Подгорного и Косыгина. - Пусть они нам скажут, а без этого мы не уйдем!

      Это, конечно, было слишком вызывающе, и мы стали опасаться, не взорвётся ли Скляров. Но он сохранял видимость спокойствия, не отреагировал на эту дерзкую реплику, а сконцентрировался на предыдущем аргументе:

      - Вопросы выезда из СССР за границу являются предметом внимательного и всестороннего рассмотрения специальными учреждениями каждого отдельного случая, и никаких особых принципов здесь нет. Если бы, например, давали разрешение на выезд только блондинам, или только брюнетам, а другим нет – это был бы принцип, – неуклюже отбивался Скляров от наших аргументов.

      - Именно так вы и поступаете! – бросил реплику кто-то из зала при оживленном одобрении присутствующих.

      - Я ещё раз подчёркиваю, - повторил свою мысль заведующий Приёмной. - Только соответствующие органы уполномочены рассмотреть ваши заявления в индивидуальном порядке и сообщить вам результаты. А теперь, пожалуйста, оставьте помещение и не нарушайте общественный порядок.

      Но никто не собирался трогаться с места, спор продолжался, перерастая порой в сплошной шум и гам.

      Руководители Приёмной Президиума несколько раз настойчиво потребовали разойтись, заявив, что будут рассматривать отказ выполнить это требование как вызывающее нарушение общественного правопорядка с серьёзными последствиями, но никто из евреев не шелохнулся.

      Наконец, Скляров и Думин ушли, и тут же за ними выключили свет. Сразу стало непривычно тихо. На улице полностью стемнело. Тянулись долгие минуты. Но из Секретариата никто не расходился. Вот поднимается со своего места Сеня Нахимовский и, обращаясь к присутствующим, говорит:

      - Дорогие друзья! Евреи! Приближается вечер. Я поздравляю вас с наступлением праздника Пурим, праздника чудесного избавления нашего народа!

      Зал разражается бурными аплодисментами.

      В Секретариате заметно зашевелились, стали перешептываться, и снова стало тихо.

      Тут из-за стола в центре зала поднимается молодой человек в ермолке, Боря Иофис, подходит к окну, из щелей штор которого брезжит свет уличных фонарей, и держа в руках молитвенник, с достоинством произносит:

      - Дорогие евреи ! Я вам прочту в оригинале, на языке наших праотцев, иврите, несколько отрывков об Исходе наших предков из Египта, и буду переводить их на русский. Это Сказание взято не из истории праздника Пурим, а из Пасхальной Агады, но оно имеет непосредственное отношение к нам, к событиям, что происходят сегодня со всеми нами.

      И полились священные слова древнего Писания:

      В огромном зале воцарилась гробовая тишина, слёзы невольно выступили из сотен глаз, мужчин, женщин, молодых, пожилых, древняя священная молитва словно проникала в самое сердце. Это были поистине великие мгновения, когда-либо пережитые советскими евреями в борьбе за своё национальное достоинство.

      Прекратилось чтение и опять стало совершенно тихо.

      - Товарищи! – обратился Вульф Файтельсон к демонстрантам. – Возможно, по отношению к нам применят силу. Я попрошу вас всех не оказывать никакого сопротивления, чтобы не дать им повода для провокации. А пока будем держаться так, сколько возможно.

      Так проходит некоторое время, и большие часы, висящие на задней стене, показывают семь часов. Снова включили свет. В зал входит мужчина средних лет и представляется комендантом Приёмной Президиума. Он требует, чтобы освободили помещение для уборки. Но демонстранты отказываются покидать зал. Комендант настойчиво повторил своё требование и предупредил, что будут плохие последствия. Он ушел, но вскоре опять появился, и на этот раз стал угрожать, что должен будет включить бактерицидные лампы.

      - Включайте! – одобрительно ответили евреи хором.

      Комендант ушел и больше не появлялся.

      Стрелка часов медленно ползёт по циферблату. 19 часов 25 минут.

      И тут, словно взрыв, раздаётся громогласный приказ:

      - НАР-РЯД! Слушай мою команду! – и в помещение Приёмной ворвалось большое количество милиционеров, все в высоких офицерских чинах, числом 200-250 человек. Они стали стремительно продвигаться вдоль стен у окон, требуя, чтобы демонстранты встали со скамеек и отодвинулись. Милиционеры в считанные минуты расположились непрерывным кольцом у стен и разрезали нас на части. Так мы вмиг оказались окруженными и расчленёнными на несколько групп.

      В зал вошёл, одетый в штатское, заместитель начальника Управления милиции города Москвы генерал-лейтенант Миловидов и строго обратился к евреям:

      - Граждане! Вам было дано разъяснение по вашему вопросу, и вы получили исчерпывающий ответ. Ваше дальнейшее пребывание здесь является нарушением общественного порядка. Сейчас вы ещё имеете возможность беспрепятственно покинуть помещение. Даю вам две минуты, – генерал Миловидов демонстративно вынул свои карманные часы, - в противном случае мы будем вынуждены действовать со всей строгостью, в соответствии с советскими законами!

      Воцарилась мёртвая тишина.

      - Прошла одна минута! – громко протянул генерал.

      - Тридцать секунд! Нар-р-ряд!

      В этот миг передние ряды отступили к выходу. Сопротивляться было бессмысленно. На свободе мы ещё сможем продолжать борьбу, а если арестуют, то пришьют какую-нибудь статью о хулиганстве, и всё дело, ради которого было положено столько сил и риска, может быть проиграно.

       «Лучше уйти, а завтра снова явиться...» – в считанные секунды мозг лихорадочно перебирает мысли, варианты, последствия. И мы пустили по рядам указание, что необходимо немедленно уйти, но чтобы не расходились и ждали снаружи.

      Не спеша, не роняя достоинства, мы стали покидать Приёмную Президиума. Вестибюль был битком запружен милиционерами, мы проходили сквозь узкий коридор, шпалеру из живых манекенов. Они сопровождали нас самодовольными ухмылками, непристойными шутками, даже матом.

      - Прав захотели, ишь ты ... – донеслось до меня из их рядов ядовитое словцо одного вытянутого в струнку рыжего майора.

      - В Сибирь их! Избаловали! – одобрительно ответил ему другой, стоящий рядом офицер.

      Но сознание того, что мы, горстка евреев, смогли привести в движение всю эту государственную махину КГБ-МВД и привлечь внимание к нашей борьбе за Исход мировую общественность, давало глубокое удовлетворение. Значит, наш сегодняшний день прошёл не зря.

      Мы вышли на улицу. После целого дня, проведенного в закрытом помещении, обдало непривычной стужей и холодом.

       «Что дальше? Куда пойти? Стоять ли тут, или пойти на Красную Площадь, или укрыться на Центральном Почтамте?» – эти мысли не дают нам покоя. На улице очень холодно, за нами следят сотни агентов милиции и КГБ в штатском. Мозг занят только одним – как бы лучше отреагировать, ответить достойно на это насилие и унижение. Необходимо показать, что нас не сломили, что мы продолжаем бороться, и что голодовка не прекращается! Нужна экстренная фототелеграмма на имя советского правительства, в адрес Президиума Верховного Совета СССР, откуда нас только что выгнали. В считанные минуты большинство с этим согласились. Наша группа неразлучна, Арнольд Нейбургер хорошо знает столичный город, и мы идем на Центральный Телеграф. Это оказывается совсем недалеко, на улице Горького, всего несколько кварталов от Приёмной Президиума.

      Придя на место, мы быстро составили текст, попросили у почтовой служащей самый крупный бланк, написали текст аккуратно печатными буквами от руки, и за подписью 149 человек оформили следующую коллективную фототелеграмму:

      Мы вручили лист телеграфистке. Та с удивлением посмотрела на густо заполненный бланк, исписанный многочисленными подписями, однако, ничего не сказав, оформила квитанцию и приняла оплату.

      После этого мы решили разойтись с тем, чтобы наутро снова явиться в Приёмную Президиума и продолжать борьбу.

      Десятки евреев-москвичей, участники знаменитого обращения 39-ти и другие, были неразлучны с нами в своей солидарности, приходили проведать нас, координировали наши действия и информировали «корров» (т.е. западных корреспондентов). А теперь более сотни людей были распределены ими на ночлег.

      В тот же вечер «Кол Исраэль» и другие ведущие радиовещательные станции Запада уже сообщали о голодной демонстрации советских евреев в Москве. Эта поддержка, понятно, придала нам новые силы для предстоящей борьбы, последствия которой еще невозможно было предвидеть.

Ульпан, Мерказ Клита, Нацерет–Элит.
Июнь 1971 года.