Воспоминания

Новогоднее

Снова стариковские воспоминания о недавнем прошлом:
На этот раз о свидании с Моцартом на советской тюремной зоне

Роальд Зеличёнок

Сегодня 28 сентября 2019. Завтра эрев Рош-ha-Шана, канун еврейского Нового Года, а заодно и мой 83-й день рождения. Музыкальный подарок для себя по этому случаю я нашел в Интернете еще на прошлой неделе, и хотя к дальнейшему повествованию этот подарок прямого отношения не имеет, не удержусь от того, чтобы хоть немного похвастать: это запись "Amazing Grace", шотландские волынки и барабаны. Вот, скажут, нашел, что выбрать на наш Новый Год - христианскую молитву. И мало того, в исполнении польского оркестра! (Правда, в хорошем исполнении, этого не отнимешь). Ах, какие там волынщицы и барабанщицы! Неужели и они добавляют антисемитизм в свое грудное молоко? Это в духе недавнего высказывания нашего министра иностранных дел, но всё равно как-то не верится. Кому интересно, найдите на YouTube: Amazing Grace -BagPipes- - Częstochowa Pipes & Drums z Królewską Orkiestrą Symfoniczną.

Ладно, об этом хватит. Лучше расскажу о том, как примерно 33 года тому назад, весной 1986 года в Коми АССР временно перевели меня из "моей" зоны общего режима (учр. ОС-34/27 г. Ухта пос. Нижний Доманик) на тюремную больничную зону (учр. ОС-34/18 г. Ухта пос. Дежнево). Не лишне напомнить, что весна 1986 – начало разгара перестройки, вдохновлявшейся любимцем прогрессивного человечества М. Горбачевым. Тем не менее, сотни политзэков, включая активистов нашей алии, продолжали сидеть (и, бывало, умирать) в заключении или "в отказе". Некоторые и посажены были при Горбачеве, например, я. Посажен я был по гнуснопрославленной статье 190-1 УК РСФСР ("создание, хранение или распространение произведений, содержащих заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй"), по приговору чудовищного по своей бездоказательности даже для совка судебного процесса. На это обратила внимание Маргарет Тэтчер и спросила Горбачева при встрече – мол, как же так? Тот ответил: "Г-жа Тэтчер, вы управляете вашей страной? Так дайте мне управлять моей!" Об этом мне уже случалось писать в статье о визите Горбачева в Израиль и чествовании его у нас.

Понятно, что дела мои шли не блестяще, но, с другой стороны, всякий зэк знает, что выжить "на больничке" легче, чем на обычной тюремной зоне. Итак, морозным апрельским утром 1986 года автозэк привез меня и, как положено, мой конвой: двух овчарок со снятыми намордниками, "кинолога" с расчехленным калашом со снятым предохранителем – это всё лично для меня, и вдобавок, трех стрелков с собаками и зачехленными автоматами (надо полагать, чтобы не перестреляли собак или друг друга) – всё это было доставлено к входу приемного отделения "больнички". Выгрузив меня, конвой уехал в автозэке обратно на Нижний Доманик, а мне предстояла процедура приема на лечение. В рамках указанной процедуры у меня, прежде всего, отобрали всю одежду, включая исподнее. Другой одежды не дали ("Потом получишь на терапии"). До терапии надо было бежать голышом несколько сот метров по территории зоны. К счастью, мороз был не самый сильный: около минус 15, правда – с ветром. Перед пробежкой, в завершение приемного обряда мне предложили посидеть на настоящей тюремной параше (большая редкость в современной тюрьме!)

ВИКТОРИНА. Рискну обратиться к проницательному читателю: как Вы думаете, зачем такие сложности: параша, пробежка? Ответы присылайте мне. Победителю будет выдана справка о моральной готовности к заключению в тюрьмах и лагерных зонах Российской Федерации.

До терапии я добежал, и с одеждой не обманули. На следующий день началось лечение моей гипертонии третьей стадии с помощью средства, известного всем любителям русских уголовных сериалов: клофеллина. Конечно, и это была тюрьма, никаких иллюзий на этот счет быть не могло. И тут те же бесконечные ментовские переклички и обыски. Но нет решеток на окнах камер, которые поэтому переименованы в палаты. И главное, нет проклятой подневольной работы, нет "По пятеркам становись", зато есть кубик масла в обед, и хлеб нормальной выпечки, и весь день ты в тепле.… Не зря зэки мечтали о "больничке", а чтобы заболеть пили всякие яды или ломали себе конечности – сами или с помощью умельцев, нанимаемых за пару сигарет. Если же зэк всеми правдами и неправдами попадал на "больничку", то его главная задача была – зацепиться там до конца срока отсидки, пользуясь тем, что у начальства "больничек" есть право оставлять у себя нужных им людей. Хорошие шансы зацепиться есть, например, у телевизионного мастера или автомеханика. Меня хотела оставить заведующая медицинской лабораторией, поняв, что я разбираюсь в аппаратуре, но не тут-то было! Ей отказали из опасения, что я буду агитировать кого ни попадя в духе своих антисоветских идей. Случайные свидетели рассказывали, как она орала на зам. начальника больничной зоны по РОР (розыскной и оперативной работе): "Мудаки! Евнухи! Ну, кого он тут будет агитировать, кого и за что?!" Потом она жаловалась мне: "Вот ничтожества! Доноса грамотно написать не могут. Да разве путный мужик пойдет работать на зону? Такие только и идут". К этой точной характеристике нужно лишь добавить садистскую жестокость. Я сам видел на "больничке": хирург – капитан медицинской службы подглядел, как совсем молодой зэк, прооперированный им же, втирал грязь в еще не зажившие швы (понятно, чтобы продлить послеоперационное состояние и пребывание на больничной койке). Капитан лично избил несчастного до крови и отправил его в карцер, по выходе из которого ему предстояло возвращение на зону, а там новое избиение и новый карцер.

В первый же вечер я наткнулся на знакомого зэка. Оговорюсь сразу: знакомство мне было вроде бы не в масть: Т. был председателем СПП ("секции профилактики правонарушений" – нечто вроде сборища лагерных капо, холуев зонного начальства – не подходящая компания для политзэка, живущего по понятиям). Но Т. был особый случай. Инженер, осужденный в Казахстане по расстрельной статье к 15 годам заключения за убийство любовника своей жены. Он был думающим человеком, хотя пути его мышления иногда ставили меня в тупик. В происшедшем с ним винил, прежде всего, самого себя, добавляя к признанию: "Говорил мне дядя – не женись на уйгурке! " (Т. был казах). Но, так или иначе, он был первым, от кого я узнал о трагедии казахского народа, превратившегося в нацменьшинство в собственной стране, которая усилиями советской власти стала чем-то вроде гигантской зоны, одной из главных тюремно–ссыльных территорий огромного многонационального совка. Он рассказывал о страшном казахском голодоморе, унесшем, по крайней мере, 5 миллионов жизней – менее известном, но столь же смертоносном, как голодомор украинский. Рассказывал, что отец советовал ему присматриваться к опыту евреев, сохранявших свою национальную культуру в течение тысячелетий жизни среди других народов в качестве религиозно-этнического меньшинства.

Для контактов с Т. у меня была и своя особая причина. Я знал, что жена Галя с помощью друзей в разных странах мира и, разумеется, тех, кто следил в Израиле за положением узников Сиона, оказывает давление на Гулаговские власти с тем, чтобы добиться перевода меня из республики Коми (куда меня водворили противозаконно, вопреки имевшемуся в деле медицинскому заключению), в другой менее суровый район отсидки. Представлялось вероятным, что это будет Южный Казахстан – так оно впоследствии и оказалось. Беседы с Т. оказали мне несомненную помощь в подготовке к этому повороту судьбы, хотя и не уберегли от некоторых опасных ошибок.

Еще один мой знакомый, кого хотелось бы упомянуть, был известен всей "больничке" как Мишка–Библиотекарь. Попробуйте внести эту или подобную кличку в любой поисковик, и "вылезут" статьи, многие из которых стоило бы прочесть. Увы, моя память не сохранила почти ничего из его рассказов – сплошная цепь мучений человека, еще в детстве, безвинно попавшем в объятия советской пенитенциарной системы и повзрослевшем на зоне. Здоровье сожрал Гулаг. Ни родных, ни друзей – только прибившаяся кошка, такая же одинокая и голодная, как он сам. Так что, когда Мишка отсидел "свое", оказалось, что идти ему с зоны некуда. В Ухте нашлось для него какое-то логово, но не нашлось никакой посильной работы. Чтобы не умереть с голоду, Мишка устроился вольнонаемным на ту же больничную зону. Его поселили при библиотеке в качестве мелкого порученца. Он должен был охранять книжный фонд – например, следить, чтобы зэки не пустили сочинения Андропова или Суслова (или того же Горбачева) на единственное достойное этих личностей применение – туалетную бумагу. Он же должен был забирать приходящую из цензуры почту и разносить адресатам по отделениям "больнички". Я получал много писем и поэтому контактировал с Мишкой часто.

А вот этого моего знакомого представлю по возможности "без купюр": Николай Константинович Куцев. На "больничке" он был "старшаком хирургии", то есть завхозом хирургического отделения, а до Гулага – директором Московского Коньячного завода и подпольным мультимиллионером. Родные места – Северный Кавказ, образование, кажется, среднее. Его завод разливал коньяк, завозимый в Москву в цистернах, в сувенирные стеклянные бутылки. Разлив производился на полуавтоматических линиях, где часть продукции пропадала из-за боя бутылок, причем, что характерно для совка, даже существовала утвержденная норма (!) этого боя. Куцев позаботился нанять за хорошие деньги мастеров высокого класса, которые бой устранили. Ну, а если какая-то особенно некачественная бутылка все-таки разбивалась? На такой случай, под конвейерами линий были установлены корытца, куда стекал коньяк из разбившейся бутылки. В дальнейшем он пропускался через высококачественный фильтр и возвращался в производство. Так на заводе возникали "неучтенные излишки" коньяка. Их реализация приносила Куцеву и его сотрудникам весомый доход. На эти деньги Николай Константинович содержал … несколько своих семей, причем все жены и дети знали друг друга, имели квартиры и полное обеспечение, дети получали высшее образование, и все жили дружно! Это напомнило мне какой-то утопический фаланстер. Сам Куцев жил на даче, расположенной рядом с дачей Мстислава Ростроповича, и он подробно рассказал мне о том периоде, когда Ростропович давал там приют гонимому Солженицыну.

"Николай Константинович, - спрашивал я, - не сомневаюсь, что вы нашли оптимальную форму организации жизни для себя и многих связанных с вами людей. Но понимали ли вы, что в условиях совка это не могло продолжаться бесконечно? Задумывались ли вы о том, что пора поставить точку?"

- "Да, Роальд Исаакович, конечно же, задумывался, но некий демон, то ли демон бизнес – успеха, то ли демон игры, то ли, попросту, демон стяжательства всегда не давал предпринять практические шаги: вот проверну эту последнюю комбинацию, и всё, ставим точку. Но вот пришел тот день, когда разбился самолет Одесса – Москва, в котором летел мой посыльный. На его трупе нашли несколько сотен тысяч рублей, и ниточка начала разматываться. Дело, по тем временам, было явно расстрельное. Я вел себя как образцовый подследственный. Всю вину брал на себя. Тем не менее, мой первый приговор был – к расстрелу. Несколько месяцев я провел в камере смертника, стараясь и в этих условиях оставаться человеком, избавлю вас от подробностей.… Потом приговор пересмотрели: 15 лет особого режима".

Авторитет Куцева и среди зеков, и среди ментов, был очень высок. Он не чувствовал себя связанным никакими "законами", правилами или обычаями "положнякового" (то есть живущего по понятиям) зэка. Приведу пример. Один из столпов зэковской морали, обязательный как для зэка в любом месте заключения (КПЗ, тюрьма или зона всех видов, любой вид тюремного транспорта, включая этапы), так и в любом месте нахождения на воле, является строгое отделение от людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией во всем, что выходит за рамки сексуального контакта. Использовать "петуха" ("пинча", "опущенного" и т.п. – нет счета терминам, разновидностям) как мужскую проститутку можно и даже похвально, а взять у него взаймы книгу почитать запрещается. Избить можно, а вот пожать руку при встрече лучше не пытаться. Куцев на все эти тонкости внимания не обращал. Всех зэков демонстративно называл по имени – отчеству, здоровался с рукопожатием со всеми, включая "нетрадиционалов", а те платили ему настоящим обожанием. У ментов было не меньше поводов для особого отношения к этому человеку. Идет заседание у начальника "больнички", Куцев сидит в уголке. Тема заседания – ввод в эксплуатацию туберкулезного корпуса. Вроде всё готово к вводу, назначена дата, приглашено высшее начальство Гулага из Москвы. И тут – как взрыв. Кто-то из прорабов вспоминает, что забыли заказать сантехнику: ни одной раковины, ванны, ни одного унитаза! Больные зэки – ладно. Но если вдруг московские начальники захотят оправиться, то что делать – предложить им "парашу"? Кто помнит, что такое совковая экономика, тот и помнит, что на новую заявку нужны новые фонды, а это годы! Куцев подходит к начальнику и что-то шепчет ему на ухо. Через несколько дней у ворот "больнички" останавливается фура с прицепом. Навстречу выходит дежурная охрана зоны: "Кто такие, чё надо?" "Сантехнику заказывали? Получите!"

Время от времени Николай Константинович ездил в Москву на месяц-другой, и там его ждали родные, друзья и некоторые из тех, кто понимал, что за свое директорство на Московском Коньячном заводе он заслужил не 15 лет заключения особого режима (попросту говоря – каторгу), а как минимум Государственную премию.

На хирургии у Николая Константиновича была своя комнатка без окон. Иногда он приглашал меня к себе, чтобы побеседовать в спокойной обстановке. Для этого обычно он использовал своего "гонца", который переводил меня с локалки на локалку без того, чтобы я натолкнулся на ментов. При этом стол не оставался пустым. Бывала на нем и итальянская колбаса, и иранская черная икра, либо икра лососевая дальневосточная, и торт "Киевский" из ресторана "Прага". Во время одной из таких трапез он неожиданно спросил: "Роальд Исаакович, говорили ли вы Мишке – Библиотекарю, что ваша жена встречалась в Москве с сенатором Эдвардом Кеннеди?" Я рассмеялся: "Разумеется, я ему ничего об этом не говорил. Просто он читает адресованные нам письма, получая их из цензуры, но сознаться в этом боится, так как за подобную подляну можно крепко схлопотать у положняковых зэков". "Так ваша жена действительно встречалась с Кеннеди?" "Ну, конечно!" Воцарилось молчание. Потом Николай Константинович заговорил: "Роальд Исаакович, из того факта, что я приговорен к 15 годам каторги, из которых я около года провел в камере смертника, а у вас приговору-то всего 3 года общего режима, вовсе не следует, что я не понимаю, в каком ужасном нервном напряжении вы находитесь постоянно. Поэтому, давайте сделаем так. У нас тут тянет срок, работая по специальности, один известный московский психиатр. Впрочем, если слово "психиатр" вам неприятно, назовем его невропатологом. Давайте в один из ближайших вечеров соберемся тут у меня втроем. Обсудим ситуацию и решим, как вам помочь наилучшим образом". "Николай Константинович, прежде чем что-либо решать, прочтите, пожалуйста, то самое письмо. Оно лежит у меня в палате, в тумбочке". Снова пришлось пробираться с локалки на локалку, туда и обратно, но и часа не прошло, Куцев читал письмо и слушал мои пояснения.

Примечание. Я начал писать этот "сеанс" воспоминаний о своей нескучной жизни 28 сентября 2019 года, а сегодня уже 20 ноября – пишу слишком медленно, как будто мне гарантированы еще годы для фиксации своего прошлого. Таких гарантий у меня нет. Наоборот, множатся знаки того, что стоило бы поторопиться.

В то время – конец апреля 1986 года по телевидению было сообщено, что в СССР приезжает "известный пианист Владимир Горовиц, который даст концерт в Большом зале Московской Консерватории". Концерт будет транслироваться по ТВ. Рассчитывать на то, что мои уголовные коллеги позволят переключить канал с любимых ими мультиков на классическую музыку, было невозможно, и я попробовал подключить Куцева. Но тот, против ожиданий, отказался. "Роальд Исаакович, я вам обещаю, что когда вы посетите меня в Москве (верю, что такая возможность рано или поздно представится) вас будет ждать полная высококачественная видеозапись этого концерта. А заставить наших, как вы выражаетесь, коллег выдержать хотя бы десять тактов классики, да еще вместо мультиков, не сможет даже начальник зоны".

Николай Константинович, конечно, был прав со своей точки зрения, но я, опираясь на почти годичное практическое знакомство с тюремной психологией, решил попытаться. После очередного просмотра мультиков я стал рассказывать, адресуясь как бы одному собеседнику (но так, чтобы слышали все, находящееся в комнате), о пианисте, которого будут показывать по телику на-днях. Он берет за каждое свое выступление ровно миллион долларов. Неважно, пятиминутная пьеска или многочасовой концерт – миллион долларов! Играет на одном единственном принадлежащем ему рояле Steinway, который возят за ним самолетом по всему свету. Это, кстати, было правдой (или недалеко от нее, чего не скажешь обо всех прочих частях моего рассказа). Наверное, до ареста я слышал по приемнику иностранную передачу о Горовице и она частично сохранилась в моей памяти. Недавно в Интернете нашел, что тот хорошо известный рояль имел номер 503. В конце своего рассказа я поведал о том, что где бы ни гастролировал мой герой, обед на специальном самолете ему доставляли из любимого ресторана в Хельсинки. Как потом оказалось, это тоже было отголоском правды! Заряда, который я передал тогда аудитории, им хватило, чтобы выдержать концерт продолжительностью 1 час 47 минут, тот самый исторический концерт Владимира Горовица в Большом зале Московской Консерватории. Об этом концерте и сейчас можно собрать в Интернете неслабую подборку воспоминаний:

" … Да помню его приезд. Билет с рук стоил 200 рублей. Сумасшедшие по тем временам деньги. И было не достать. Мой преподаватель ф-но попал на тот концерт. Рояль, если я не ошибаюсь, был Горовица. Он его из Америки специально привез на концерт. Студенты консы специально днем оставались в классах, чтобы попасть если не на концерт, то хоть на репетицию Гения! Стояли в проходах и на галёрки…"

20 апреля 1986 года, 16 часов, в Москве ненастно, люди толпятся у входа. Некоторым удается попасть внутрь. Один музыкант устроился среди счастливчиков, которые забрались на висячую "платформочку", где иногда помещались рабочие, ремонтировавшие главную люстру зала. Среди тех счастливчиков сидела на люстре девушка, известная латышская виолончелистка. Ну, тут дело кончилось свадьбой...

Так вот, в сентябре 2019 года, в поисках в интернете музыкального подарка для себя на день рождения, о чём я упоминал в самом начале этого моего опуса, я наткнулся в Youtube на видео, которое, собственно говоря, и послужило толчком для его написания. Я имею в виду видео с записью того самого исторического концерта великого Владимира Горовица! Этот концерт транслировался первой программой московского телевидения по всей стране, и в нём Горовиц исполнял, среди прочего, сонату Моцарта К.330, которую я очень люблю. Выше я уже описал, какие усилия понадобились мне для того, чтобы убедить зэков, моих соседей по "больничке", переключиться на этот концерт вместо любимых ими мультиков. И вот передо мной запись именно этого концерта. Те же звуки, те же лица! Как будто не было тех тридцати и трех лет, и мне всё еще пятьдесят. Вот его адрес в интернете: Mix – (31) Vladimir Horovitz plays Mozart Piano Sonata K.330 in C Major, 2nd Movement (Suggested by Believe Music). И вы можете прямо сейчас прослушать эту музыкальную видео-цитату:

Постарайтесь просмотреть и прослушать эту (именно эту!) цитату несколько раз, и тогда вы не только услышите божественную музыку в божественном исполнении, но и увидите милые лица тех, кто был в зале. Может быть, вы сможете и вообразить себе горстку людей в тюремной одежде, уставившихся в телевизор в далекой Ухте. Один из вышеупомянутых моих "коллег" сказал: "Я за такое и пятака бы не дал. Но, наверное, те люди, которые за это платят такие деньги, знают, за что они платят".

Вот и закончился легендарный концерт 20 апреля 1986 года... До Чернобыльской катастрофы оставалось меньше недели.

Вскоре мой сосед по палате, старый вор – эстонец сообщил мне радостно: "Слышал? По радио передали, какая-то совдеповская атомная электростанция наэппнулась". "Сосновый Бор?" – спросил я, помертвев (наша с Галей дача находилась в Копорье, всего несколько километров от Соснового Бора). "Нет, как-то по-другому – Черно…, или Черне… Ну, пошли обедать".

Вскоре после Первомайских праздников за мной зашел Мишка–Библиотекарь: "Мне велели отвести тебя в штаб. Твоя жена приехала на свиданку". По дороге тихонько добавил: "Будь осторожен, гэбни понаехало полный штаб, привезли аппаратуру". В штабе увидел Галю. Судя по всему, готовится свиданка через стекло, то есть разговаривать мы сможем лишь по телефону, никакого личного контакта. Из-за плохого Галиного зрения в таких поездках ее обычно сопровождал кто-либо из Питерской общины отказников. В данном случае, это Леня Кельберт, режиссер нашего подпольного театра. Не сомневаюсь, он уже приметил признаки присутствия гэбни с ее аппаратурой. Интересно, чего им надо? Ну, это мы вряд ли поймем сегодня. Рассказываю Гале о том, как идет мое лечение. Галя рассказывает о домашних делах, передает приветы от родных и друзей, от учеников ульпана. Я спрашиваю о Чернобыле, Галя говорит, что знает об этом не более других граждан, но добавляет: "Дело очень серьезное. Дай Бог, переживем и это". Потом Галя рассказывала, что по окончании свиданки им удалось видеть, как зэков в полосатой одежде, то есть каторжан (особый режим) перегоняли из одного корпуса в другой под вопли конвоиров и истошный лай собак, и это дало эмоциональную окраску воспоминаниям о том дне.

Больше я ни разу не видел Мишки–Библиотекаря. Вскоре после нашего последнего разговора, как рассказали мне зэки, он собрал все вещи, что оставались у него на зоне и уложил их в рюкзак. Туда же посадил кошку. Он ушел и не появлялся более недели. Потом на зону вернулась изголодавшаяся кошка. Все поняли, что Мишки–Библиотекаря больше нет.

Моё лечение подошло к концу, расставание с "больничкой" прошло вполне бесконфликтно (хотя могущество клофеллина как средства от гипертонии не подтвердилось). Зато несколько напряженной оказалась встреча с "моей" зоной Нижний Доманик. Мои вещи шмонал какой-то холуй из СПП. "Гражданин майор, у него есть лук!" Оказалось, на объектах Гулага в Коми началась тотальная борьба с кражей репчатого лука и других овощей из складов и кухонь. Всё объяснялось просто: лук и прочие овощи, по совковому обычаю, исчез в магазинах "на воле". Однако гражданин майор холуйского рвения не одобрил. "Не то ищешь. Тебе что было сказано? У этого – бумагу ищи! И вообще всё, на чем что-то написано!" Бумаги и "на чем написано" у меня было много, поэтому шмон, то есть обыск затянулся надолго – пока гражданину майору не надоело. Я еще не знал, что через три недели мне предстоит этап, транспортировка в Южный Казахстан, которую добилась Галя и на которую она и наши друзья возлагали большие надежды. Но это уже другая история.

Ну, вот. Сегодня 29 ноября 2019 года. Успел до гражданского Нового Года, с которым и поздравляю любезных читателей!

Хайфа,
декабрь 2019 г.