Воспоминания

Не свой среди чужих,
чужой среди своих.

Симон Шнирман

      1. Родился я в конце 50-х в г. Керчи, Крымской области, куда мои родители переехали незадолго до моего рождения с Дальнего Востока. Город, в котором я родился и вырос, теоретически мог бы быть весьма привлекательным центром, т.е. было много данных для этого: географическое расположение, потенциал, богатейшая история; но, увы, фактически это была небольшая промышленная периферия. Можно сказать, что это была промышленность, у которой был город, а не наоборот - город, в котором, кроме промышленности, есть ещё много чего. Евреев в городе было очень мало, может быть, 1%, а то и меньше, сказать трудно. Были несколько броских персонажей, но никакой концентрации или компактного проживания не было, жили по всему очень вытянутому в длину 150-тысячному городу, и вполне обыденной была ситуация, когда в многоквартирном доме, даже кооперативном, были 1-2 еврейские семьи, и то не в каждом. Соответственная ситуация была и в обычных городских школах, когда на сотни детей и десятки учителей евреев были единицы. Аналогичная картина была и в самых разных производственных коллективах. Если добавить, что ни синагоги, ни еврейского кладбища в городе не было, еврейских концертов или других мероприятий не бывало, то евреям и общаться, и узнавать друг друга было трудно.

      Часть евреев была ашкеназского происхождения, в Крым они попали в 20 веке или чуть раньше, а были также крымчаки – евреи сефардского происхождения, у которых вместо идиша был татарский язык, жившие в Крыму с давних времён, ещё когда было самостоятельное крымско-татарское ханство. Как часто бывает у малых народностей, они вели более скученный и традиционный образ жизни, но и у них ничего еврейского не происходило, а сионизма и в помине не было. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что мы были единственной семьёй отказников в городе и единственной, которая уехала в 70-80-е годы.

      2. Мать моя, Фаина Гуревич, родом из Белоруссии, где её род, по-видимому, жил несколько веков, попав туда из Чехии. До того, как советская власть их раскулачила и лишила не только того, что заработали несколько поколений, но и прав и достоинства, жили они неплохо. И семья матери, и другие родственники имели свои небольшие, но благополучные дела, которые обеспечивали им приемлемую по тем временам жизнь: хороший дом, достаток, еврейский досуг, соблюдение традиций. Для моей матери на всю жизнь остались в памяти эти счастливые картинки раннего детства и того, что потом было за этим. А потом и дом, и бизнес забрали, переселив их в лачуги и лишив прав. Приблизительно в те же годы часть их родственников уехала в Америку, и с некоторыми из них или с их потомками мы встретились спустя полвека.

      В начале 30-х годов советская власть небезуспешно осуществила один из своих авантюрных проектов. На деньги западного еврейства в Крыму была создана сеть еврейских колхозов, которая даже превратилась в 2 административных автономных района. Подавляющее большинство новоиспечённых колхозников были оказавшиеся не у дел в своих местечках евреи Белоруссии, Украины и некоторых российских областей. Кстати, первым еврейским колхозом в Крыму был «Via nova», созданный в 1927 г. вернувшимися из Палестины и разочаровавшимися сионистами. Работали евреи в этих колхозах очень тяжело, жили бедно, всякая религиозная жизнь, еврейский уклад, еврейские праздники были закрыты. Но были еврейские газеты, литература, художественная самодеятельность и даже заезжие артисты, а главное – еврейские школы, точнее, в большинстве случаев интернаты. Малые дети 10-12 лет были вынуждены добираться до них за многие километры и в дождь, и в стужу, когда на бортовой машине, когда на телеге, запряженной волами, а когда и пешком. Мать моя успела закончить в еврейской школе классов 7-8, а потом их просто закрыли и детей перевели в русские школы.

      После окончания школы мать училась в пединституте в Симферополе, но началась война. Колхоз эвакуировали сначала на Кубань, а потом в Среднюю Азию. Те, кто не успел или не смог эвакуироваться, погибли страшной смертью во время оккупации. Десятки мужчин из колхоза возраста от 18 до 40-плюс ушли на фронт, в живых остались единицы. Будучи в эвакуации, мать добровольно пошла на фронт, служила в зенитных частях, а демобилизовавшись, вернулась в Крым. Её родители, т.е. мои дед и баба, умерли один за другим, будучи ещё не старыми (50 с небольшим) от тяжёлой эвакуационной жизни.

      3. Отец мой, Давид Шнирман, родился и вырос в Крыму, а его родители были родом из Екатеринославщины (Днепропетровск) и Херсонщины. Его отец был участником русско-японской войны 1904-1905 гг. и 1-ой мировой, артиллерист. Отец в 13-летнем возрасте предпринял первую, но не последнюю в его жизни авантюрную попытку попасть в Израиль (Палестину), куда к тому времени уехал его троюродный брат.

      Окончив школу, отец поехал в Ленинград поступать в сельхозтехникум, чтобы учиться на агронома. Так думали его родители, но не он. Приехав в Ленинград, он поступил в Морской техникум (так тогда называлось Мореходное училище) и выучился на судового механика. В дальнейшем почти вся его жизнь была связана с работой на море. Позднее он закончил ещё одну мореходку (в Одессе) и стал штурманом. Начав морскую карьеру мотористом, он дошёл до капитана. Был период, когда он занимался административной работой – был капитаном порта. В разное время он плавал едва ли не на всех морях, омывающих СССР, бывал во многих портах разных стран мира. Во время войны воевал в Заполярье. Был контужен. Ещё был случай, когда перевернулась шлюпка в ледяной воде, и спасти удалось не всех, но это было не на войне.

      Можно только поражаться, как, приобретя такой богатый жизненный опыт, можно было до старости остаться таким неисправимым романтиком, наивным идеалистом и одержимым максималистом. И всё это сконцентрировалось в слепой, просто пламенной любви к Израилю. К сожалению, болезнь оказалась переходчивой и передалась мне. Да это и не удивительно, слишком много было для этого предпосылок, главная из которых та, что сколько я себя помнил, я рос в отказницком, просионистском доме.

      Познакомились и сошлись мои родители в конце 40-х в Крыму и сразу уехали на Дальний Восток, где и родилась моя сестра. Через несколько лет, незадолго до моего рождения, они вернулись в Крым. В конце 50-х отец установил связь с израильским посольством в Москве, дал наши данные, и так мы попали в соответствующий список и здесь, и там. Одна из сотрудниц Натива выдавала себя за сводную сестру отца, и в течение последующих многих лет вызовы приходили от её имени. В 1959 г. была первая официальная попытка выезда в Израиль. Отца из-за этого сразу сняли с должности капитана, пострадала и карьера матери, а семья стала меченой, и полагаю, что в соответствующих органах Симферополя и Керчи кто-то обязан был нам и увеличением штатного расписания, и звёздочками на погонах.

      В течение последующих 17 лет, до 1976 г., атмосфера в доме была весьма произраильская: в одном из углов висела крупная карта Ближнего Востока, по вечерам в определённые часы трещало пробивающимися через глушилки «вражьими голосами» радио, основным из которых был «Коль Исраэль». Иногда приходили по почте какие-нибудь почтовые отправления из Израиля: открытки, набор марок, календари в виде красочных рекламных журналов с видами Израиля. Именно с этих календарей, которые мы получали в 60-е годы, и началось моё знакомство с Израилем. Будучи совсем пацаном, я влюбился в эту прекрасную, как тогда казалось, полусказочную страну, к которой я, оказывается, имею непосредственное отношение и могу там вскоре оказаться и стать её частью. Очень мне хотелось бы сегодня снова посмотреть уже совершенно другим взглядом на те календари - ведь именно они положили начало истории того, как меня «заманили» в Израиль.

      Почти каждый год на Песах присылалась из Израиля посылка мацы и изредка вещевая посылка из Израиля или другой западной страны, например, Дании. Всё вышеперечисленное не было секретом от окружающих: соседей, сослуживцев, соучеников. Да и мы охотно делились с каждым, кто готов был слушать, евреями и не евреями, своими чувствами, взглядами на национальную и внешнюю политику СССР и Израиля, яростно защищали военную политику Израиля, т.е. активно занимались сионистской пропагандой и были более патриотично настроены, чем правящие сегодня Израилем постсионисты. Говоря «правящие», я не имею в виду непосредственно исполнительную власть, т.е. политиков, а в большей степени тех, кто на них влияет: интеллектуалы и академические круги, богема и медиа (СМИ), судебная система и олигархи. В этих сферах сегодня главенствуют идеи постсионизма, которые часто напоминают антисионизм.

      4. Когда- то, до 2-й мировой войны и раньше, Крым был многонациональным. Кроме русских и коренного населения - татар, здесь жили итальянцы, греки, армяне, немцы, болгары, крымчаки, караимы, ну и евреи-ашкеназы. Почти все эти группы населения имели свои автономные структуры: община, язык, культура, религия, школы и т.п. Спустя 25-30 лет, т.е. когда я рос, этого ничего уже не было. Практически всё население было гомогенным: русские, русскоговорящие украинцы, которые не отличались от них, а также очень малочисленные остатки некоторых из вышеперечисленных групп, которые слились с русскими и маскировались под них. То же самое можно сказать и про переселенцев из других регионов СССР. Поэтому любой иной бросался в глаза и отличался от однородной основной массы. Эти другие были немногочисленные кавказцы, единичные азиаты, и конечно, те из евреев, у которых была выраженная внешность и нестандартные анкетные данные.

      Ввиду того, что у меня было и то, и другое, я очень рано прочувствовал свою необычность, ну а позднее узнал про еврейство, а потом и про сионизм. Сегодня в Израиле можно встретить евреев, которые утверждают, что, прожив в Союзе 20-30 и более лет, никогда не сталкивались с антисемитизмом. Чушь, конечно! Даже если были такие, у которых была славянская внешность и безобидное ФИО, что помогало на бытовом уровне, то они всё равно не могли не столкнуться с этим или стать свидетелем через родственников, знакомых и незнакомых евреев, а главное - прочувствовать это в царящей тогда атмосфере, в пропаганде, в школьной программе и т.п.

      К сожалению, в Израиле мы столкнулись с антисемитизмом наоборот, т.е. с антагонизмом, стереотипами и предрассудками по отношению к приехавшим из СССР. Размах этого явления в Израиле, особенно в 90е годы, превосходит тот антисемитизм, который был в Союзе в 70-80-е гг. Грустно, что по части справедливости и законности, по этому аспекту положение в Израиле похлеще, чем было в СССР. Тут и жаловаться-то некому, да и, как говорил русский классик, «а судьи кто?» Но зато облегчает ситуацию впечатление, что оскорбление типа «русский мусор, возвращайся туда, откуда приехал!» нами переносится легче, чем традиционное «жидовская морда, убирайся в свой Израиль!». Предполагаю, что разница в том, что там за нами стояли многовековые страдания, гонения, погромы и уничтожения десятков поколений перед нами, а здесь это вроде явление временное, максимум на пару поколений. Жаль, конечно, и очень несправедливо, что именно мы, первопроходцы новой волны, пошли на прокладки.

      5. Отсчёт моей сионистской деятельности нужно вести чуть ли не с детства. Следует напомнить, какое особое положение было у Израиля в СССР в те годы, когда, с одной стороны, это государство ежедневно упоминалось в сводках новостей и, конечно, в негативном аспекте, а с другой стороны, это государство как будто и не существовало. Самая невинная положительная или даже нейтральная информация тщательно блокировалась от попадания к массам. Даже другие страны-изгои того времени: режим апартеида в ЮАР, чилийская хунта, франкистская Испания находились в лучшем положении. Так что попытки защитить, обелить и пропагандировать разными методами Израиль перед окружающими – это уже было много и не так уж безобидно по тем временам.

      Огромное впечатление произвёл на меня ленинградский процесс 1970 г. Для меня, тогда ещё пацана, не доросшего до того, чтобы называться подростком, эти неизвестные мне ребята стали кем-то вроде того, кем для Павки Корчагина из «Как закалялась сталь» был матрос Жухрай – образцом для подражания, старшими братьями по борьбе, которые уже в бою. Сегодня, когда я знаком уже с частью из них, а с некоторыми когда-никогда вижусь, я им так и говорю: «Из-за вас и я в тюрьму сел!» Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Сегодня мне немного жаль этих ребят, как и самого себя.

      За свою репатриацию они заплатили высокую цену, оказавшись по заведомо неправедному обвинению на скамье подсудимых перед заведомо неправедным судом; и будет справедливо, если состоится суд истории, перед которым на скамье подсудимых окажется правящий в совремённом Израиле истеблишмент – за оплёванную мечту, за униженное достоинство, за преданные идеалы сионизма.

      Учась в израильских вузах, я с удивлением обнаружил, что торжествующий сегодня в израильских СМИ, в судебных решениях, в академических и интеллектуальных кругах не сионистский, а порой откровенно антисионистский дух - это не издержки демократии и не дань плюрализму, а правящая в сегодняшнем Израиле философия, именуемая пост-сионизмом. И ещё интересные познания, касающиеся наших судеб. Сионизм, как национально-освободительное движение еврейского народа, продолжался в течение десятков лет в разных концах земного шара, т.е. везде, где жили евреи. Особенность сионистской революции заключается в том, что когда в одном месте она в разгаре, в другом она, возможно, уже закончилась. Так что, когда мы в Союзе были на её гребне, в Израиле она уже сходила на нет. А революции, как известно, замышляют идеалисты, осуществляют прагматики и реалисты, а плодами пользуются проходимцы. И мы вот наконец здесь, когда уже можно пожинать плоды, …но оказалось, что не нам. В итоге: революция закончилась – забудьте!

      6. В Союзе я прожил почти 30 лет, которые можно поделить не несколько периодов. Первый период - детство и юность, пропитанные сионистским духом, которым я по наивности охотно делился с окружающими. Ну а последующие периоды были короткими, но яркими: перед первым сроком, 1-й срок, между сроками, 2-й срок, надзор, и всё… Израиль. Один из самых непростых периодов – это 2 года пребывания на воле между сроками. Процитирую одну из газет тех лет, которая писала про меня в таком вот тоне(«Керченский рабочий» от 12 мая 1983г.): « За 2 года пребывания в местах, как говорится, не столь отдалённых, Шнирман не осознал свою вину. Выйдя на свободу, он, приехав домой, в Керчь, работал грузчиком на Приморском заводе строительных материалов и по-прежнему придерживался произраильской ориентации. В этом находил моральную поддержку у своих единомышленников из Англии, Израиля и США. Поддерживал контакты и с такими же, как он, отщепенцами из других городов. Это стало известно во время следствия по его новому «делу». Прокуратура дала санкцию на обыск квартиры, в которой он жил. За дверью, на которой красовалась шестиконечная звезда Давида, ставшая символом сионизма, обнаружились массы писем из-за рубежа, вырезки из зарубежных журналов и газет. А у его троюродной сестры А. Рагинской, которую Шнирман хотел обратить в свою веру, оказались две брошюры сионистского содержания, отпечатанные на машинке. Нет, он не только придерживается произраильских взглядов, он ещё и проповедует их. На следствии Шнирман был предельно откровенен. «Каждый должен защищать свою родину, моя родина – Израиль», - заявил он старшему следователю керченской прокуратуры А.А.Остапенко. Комментарии тут, как говорится, излишни. Чтобы подчеркнуть свою принадлежность, по его разумению, к обществу избранных, Шнирман носил самодельный медальон, изображающий ту же шестиконечную звезду».

      Ну, а от себя к этому могу добавить, что тот период и вышеописанную деятельность можно определить как исполнение обязанностей «непочётного консула Израиля». Сейчас объясню. Буквально недавно прочитал статью в одной из центральных израильских газет о нескольких почётных консулах Израиля в разных странах. Речь идёт о местных жителях, живущих в далёких и экзотических странах (Монголия, Шри Ланка и ещё несколько), с которыми у Израиля нет дипломатических отношений, и там нет официальных израильских представительств. Так вот, эти энтузиасты, получив определённые полномочия и помощь от Израиля, представляют его: популяризируют и продвигают израильские интересы, способствуют распространению культурного и политического влияния, помогают оказавшимся там израильтянам или, наоборот, тамошним жителям побывать в Израиле и т.п. Если не полностью, то хотя бы частично они принадлежат к дипломатическому корпусу и наслаждаются теми привилегиями, которые за этим стоят. И я, и другие отказники по возможности занимались чем-то похожим, но вот статус наш можно определить, как «враждебный консул», а не почётный.

      Особенность моего положения была усложнена тем, что я ведь был «один в поле воин» Когда меня крутили на 2-й срок, то формально дело должна была вести районная прокуратура. Но дело вёл высокопоставленный следователь городской прокуратуры, а при аресте присутствовала одиозная фигура, прокурор города Гавриш, который кипел от негодования и грозился быть лично на моём процессе обвинителем. Тут же забежала взволнованная помощница и передала, что из Симферополя, т.е. из области, беспокоятся, как продвигается моё дело.

       Этот эпизод у меня почему-то перекликается с другим, который был на пару лет позже. Сидел я тогда в ПКТ (помещение камерного типа), по народному БУР (барак усиленного режима). Приходит как-то «кум» - начальник оперативной части, и показывает мне телеграмму из Израиля, где на английском языке идет следующий текст: «Мы требуем немедленного освобождения Симона Шнирмана от физического труда», и подпись незнакомого мне человека, имя и фамилию которого сегодня я уже не помню. На этом же бланке телеграммы несколько приписок и резолюций, одна из которых была следующая: «Объяснить Шнирману, что подобные послания не улучшат его положение, а усугубят». «Кум» акцентирует внимание особенно на этом, на что я «наивно» отвечаю: «А я здесь при чём? Это общественность за меня переживает, не буду же я их переубеждать». А самому, честно говоря, стыдно за такую глупость, как будто моя единственная или главная проблема – тяжёлый физический труд, который был на зоне. В БУРе, кстати, труд был не самый тяжёлый – вязали сетки и штопали мешки, но условия содержания такие, что обычная зона кажется курортом, и освобождения из БУРа ждёшь почти с таким же чувством, как потом освобождения из лагеря на волю. Кум ещё спросил, знаю ли я, кто этот человек. На что я ответил, что, предположительно, это какой-нибудь депутат Кнессета или кто-то в этом роде. Я действительно не знал, и мне было интересно, кто эти люди, которые, борясь за нас, совершают иногда такие глупые поступки, от которых коробило. Когда кампания велась в защиту какого-нибудь арестанта, то было два направления: он страдает от непосильного каторжного труда, и/или состояние его здоровья такое тяжёлое, что он вот-вот помрёт или, по крайней мере, ослепнет. Хотя, надо признать, что, как превентивные меры, результаты это давало, ведь если б не было этой раздутой шумихи, нас бы советские вообще бы сгноили. Но зато, когда вскоре после этого мы оказались в Израиле, то здоровье наше мало кого интересовало, а если пытался индивидуально добиться чего-то по какой-то своей конкретной проблеме, то натыкался на большое сопротивление. Так что к вопросу о преследованиях властей тамошних надо добавлять безразличие и даже антагонизм здешних. А вот жаловаться и искать поддержки на сей раз уже не у кого, потому что наши американские, английские и др. защитники предпочитали не вмешиваться в наше правокачание против израильского истеблишмента, так аппетитно нас поимевшего.

      Здесь я не могу даже вкратце рассказать, через что я прошёл в тюрьмах и лагерях. В конце 80-х в Союзе был снят художественный фильм «Беспредел». Я уже был в Израиле, но и сюда он дошёл, и смотрел я его большое количество раз, каждый раз как будто заново переживая свои сроки. И хотя далеко не всё совпадает с тем, через что прошёл я, и ни одному из героев фильма я не могу быть прототипом, но определённые детали у 3-х главных героев перекликаются с моими.

      7. Ответ на стандартный вопрос о реакции родителей и жены в моём случае, как и многое другое, весьма нестандартен. С родителями ясно – они меня к этому и подвели, и реакция была соответствующая. Что же касается жены, то если у многих моих коллег сначала были жёны, а потом их реакции, то в моём случае все было наоборот: сначала был процесс, а потом появилась жена. Я уже был глубоко в сионистском предприятии, один срок уже отсидел и готовился к следующему, когда лёгкий, ни к чему не обязывающий отпускной роман внезапно превратился в отцовство и брак. Будучи уже опытным зеком, я знал, что сидеть всё же легче, когда есть на воле жена. Советские зеки говаривали: «Сел в тюрьму, заводи жену», и не случайно в те годы процветал институт заочниц и росписей на зоне. Ну и жена моя вышла за меня замуж не менее удачно, чем я на ней женился. Через 9 месяцев после нашего знакомства, когда я уже сидел, родилась дочь, а ещё через несколько месяцев мы расписались на зоне, и в качестве традиционного подарка от советской власти получили 24-часовое свидание. Жена сопровождала меня с воли весь второй срок, и то, что не состоялся третий, который должен был состояться, заслуга её и мирового еврейства. Тогда жена вела себя не всегда мудро и правильно, но надо отдать должное её тогдашней настойчивости, дерзости и наглости.

      Увы, в дальнейшем в Израиле окончательно стала очевидной наша несовместимость. И это неудивительно, ведь мы сначала родили ребёнка, а потом уже сошлись и познакомились. Разногласия проявились во многом, начиная от элементарного быта и вопроса досуга и кончая более принципиальными: воспитание ребёнка, неадекватное поведение во время нашего пропагандистского турне по Америке, а главное – отрицательное отношение к моему настойчивому желанию пойти учиться в университет. Для меня же это было важно не только как возможность приобрести тот вид образования и профессию, в которые в Союзе мне был путь закрыт, но и как хотя бы частичная компенсация того многого, что пропустил, сидя в тюрьмах и лагерях. Ведь пока я голодал и холодал «на командировках» ради светлого будущего родного народа и своего личного, мои нормативные сверстники, включая ту же жену, учились в институтах, ходили на концерты и в походы, пили кофе и вино в кафе и в ресторанах, ездили в отпуска, занимались любовью. А вообще она не исключение, ведь эмиграция – это большой стресс, и далеко не все, кто там зарекомендовал себя положительно, здесь благополучно выдержали экзамен на гражданственность, на порядочность, на принципиальность. Мы все это видим в отношении тех, кто стал знаменитостью, и их жизнь у всех на виду. Ну а в отношении малоизвестных персонажей это видит только узкий круг знакомых и родственников. Скромным сионистским вознаграждением можно считать слова бывшей жены, сказанные через несколько лет уже после развода: «Я благодарна тебе за то, что ты меня сюда привёз!».

      8. И хотя я являюсь одним из самых молодых по возрасту узников Сиона, но и я сегодня уже в том возрасте, когда подводят жизненные итоги. А итоги, увы, весьма скромные. Думаю, что я лично не являюсь исключением из массы «русской» общины Израиля и аналогичная ситуация у подавляющего большинства.

      Наиболее объективным будет сравнение с нашими родителями, прожившими почти всю жизнь в СССР, с людьми более зрелого возраста, успевшими ещё там сформироваться, сравнение их позиций там и здесь, а также сравнение с нашими родственниками, знакомыми, коллегами, оставшимися на доисторической или эмигрировавшими в западные страны. Помню, во времена моего детства, т.е. приблизительно в 70-е годы, советская пропаганда, рекламируя свои достижения и показатели в экономике, ВНП, науке и т.п., делала сравнение с достижениями царской России 1913 года. Так и мы, сравниваясь с родителями или со своей тамошней жизнью, можем гордо надувать грудь и хвастаться своими квартирами, машинами, уровнем и классом напитков и продуктов, которые мы потребляем, местами нашего отдыха и странами, в которых побывали в отпусках. Но если говорить о степени интеграции репатриантов с родным народом, социальном статусе, престиже и уважении, а главное о самовыражении и использованном потенциале, лично каждого и общинного, т.е. образно выражаясь, КПД, то тут достижения весьма скромные.

      В моём случае это особенно горько. Ведь приехал я с открытой душой и без предрассудков, с готовностью к интеграции, учёбе и тернистому социальному пути, который приведёт меня к положению, примерно граничащему с моим потенциалом и способностями. Я приехал, когда мне ещё не было тридцати, служил в израильской армии, учился в израильском университете, работаю по специальности в государственной правоохранительной структуре, зарекомендовал себя очень положительно и профессионально и как член коллектива - и после всего оказаться на несколько порядков ниже того положения, которое должно было быть естественным (без всякого блата, а просто, если б не тормозили и не мешали) только потому, что израильское общество живёт по закону: «не важно, какие у тебя способности (на иврите "кишурим"), а важно, какие у тебя связи ("кшарим"). Нет, не такие должны были быть результаты сионистской революции, в которой мы принимали участие. Жизненный путь нашего общего знакомого Яакова Кедми (бывшего руководителя «Натива») я считаю одним из самых удачных примеров торжества сионизма наших дней. Но когда я думаю о том, что на одного состоявшегося Яакова Кедми с большой буквы приходится огромное количество яш казаковых (так его звали в начале пути), которые не состоялись не потому, что не могли или не смогли, а потому, что им целенаправленно не дали те, которых они считали своими. А ведь за каждым ещё есть семьи, родственники, друзья, знакомые, да и незнакомые, наблюдавшие и сделавшие выводы.

      Так что сомневаюсь, что с таким балансом можно считать современное сионистское предприятие рентабельным.

Хайфа, 2007 г.