Воспоминания

ЖИЗНЬ В ОТКАЗЕ

(Воспоминания, часть III)

Ина Рубина.

Эпизоды "отказной жизни"

       Остановлюсь теперь на некоторых отдельных эпизодах нашей тогдашней жизни.

       Я уже писала выше о наших тесных связях с Джоном Шоу, корреспондентом лондонского журнала «Тайм». Вскоре мы познакомились и подружились и с другими корреспондентами -- американцами Бобом Кайзером (газета «Вашингтон Пост») и Альфредом Френдли (журнал «Ньюзуик»), а несколько позже с Дэвидом Шиплером (газета «Нью-Йорк Таймс»). Они снабжали нас «тамиздатом», приглашали к себе в гости. Через них мы передавали новости нашей отказной жизни на Запад. Надо прямо сказать, что их поддержка и дружеское участие очень скрашивали нашу жизнь.

       Довольно часто мы устраиваили так называемые пресс-конференции – т.е. приглашали к кому-нибудь на квартиру корреспондентов и делали заявления от имени отказников для западной прессы. Вот об одной из таких первых конференций, в которой Виталий должен был принять участие, и которая была сорвана КГБ, я и хочу рассказать.

       Это было 11 октября 1973 года. Конференция была посвящена начавшемуся 6–го октября нападению на Израиль Сирии и Египта, войне, вошедшей в историю государства Израиль как «Война Судного дня». 9-го октября 66 евреев из разных городов СССР подписали заявление о своей поддержке народа Израиля в навязанной ему войне.

       Конференция должна была состояться на квартире отказника Давида Азбеля, профессора-химика, который в сталинскую эпоху провел 16 лет в концлагерях. В 1974 году, когда ему исполнилось 63 года, он получил разрешение и уехал с семьей в США. До 1981 года преподавал в ряде американских университетов. Умер в феврале 2002 года (см. некролог в газете «Новое русское слово» от 12.02.2002).

       В то время он жил в одном из новых многоэтажных домов недалеко от станции метро «Аэропорт». Помню, был чудесный солнечный осенний день, настоящее «бабье лето». Виталий с утра готовил материалы для пресс-конференции, а я ушла за покупками. Когда я вернулась, Виталия не было, а недопечатанный лист с текстом заявления так и остался в пишущей машинке. Я поняла, что что-то произошло. Через некоторе время мне позвонили из милиции (в то время телефон еще работал) и сказали, что Виталий задержан, но вернется к концу дня. Я поняла, что надо действовать. Допечатала текст заявления и отправилась на квартиру Азбеля.

       Уже у станции метро «Аэропорт» я заметила каких-то подозрительных людей, но бодро пошла дальше. Войдя в подъезд, я сразу же наткнулась на группу гебешников. Командовал всеми какой-то пожилой тип с совершенно отвратительной рожей. Потом я видела его еще не раз. Но обратного пути уже не было. В лифт вместе со мной вошел один из гебешников. На всякий случай я нажала на кнопку на этаж выше. Но это не помогло. Там уже ждал милиционер. Он вошел в лифт, и сказал, что я задержана. На мои протесты внимания не обратили и с торжеством повели в милицию.

       Я стала громко требовать, чтобы меня отпустили, что я не понимаю, на каком основании меня задержали. Сидящий в окошке за стеклянной перегородкой милиционер пробормотал в ответ, что в доме произошла кража, и меня отпустят, как только установят мою личность (у меня не было с собой никаких документов). Пришлось подчиниться. В маленьком полутемном коридоре сидели еще несколько женщин сомнительного вида, может быть, спекулянтки или проститутки, а также молодая девушка, которую я сразу же признала за «свою». Но я ее видела в первый раз. Потом я узнала, что это была Вика Полтинникова, дочь известных отказников из Новосибирска. Я сразу же обратила на нее внимание. Вынув из кармана записную книжку, она вырывала из нее отдельные листки и преспокойно отправляла их в рот. Стоявший у двери милиционер зачарованно смотрел на нее.

       Потом в милицию пришли гебешники, которых я видела в подъезде дома Азбеля. Они вызвали милиционера, который сидел за перегородкой, и стали что-то тихо говорить ему, поглядывая на меня и Вику. Милиционер что-то недовольно объяснял им, пожимая плечами. Я расслышала только одну фразу: «Но у меня нет другого помещения». Однако через некоторое время меня и Вику отвели в другую комнату, оказавшуюся, судя по антуражу (красное знамя, бюст Ленина, длинный стол, покрытый зеленым сукном) «красным уголком» милицейского участка.

       На какое-то время мы остались одни. Вика рассказала, что она возвращается из Киева, где присутствовала на собрании евреев у Бабьего Яра по случаю годовщины расстрела, что их разгоняли и что на пресс-конференции она хотела рассказать об этом. Тут я вспомнила о заявлении, лежавшем у меня в сумке, и сказала об этом Вике. «Так порвите и выбросьте в окно!» - дала она мне весьма дельный совет. Я тут же это выполнила – порвала бумагу и выбросила обрывки в форточку. Ветер подхватил их и закружил вместе с опавшими листьями. Я едва успела сесть на свое место, как дверь отворилась и вошли два молодых гебешника, которых я видела сначала в подъезде дома Азбеля, а затем в милиции, когда они требовали от начальника, чтобы нас с Викой отделили от других задержанных. Белые обрывки заявления все еще кружились за окном.

       Один из гебешников близко подошел ко мне, так что его толстый живот нависал прямо над моим лицом, и с торжествующим видом произнес: «Так вот, гражданка Аксельрод-Рубина! Мы прекрасно знаем, куда и зачем вы направлялись – на квартиру гражданина Азбеля». Я сказала, что никакого Азбеля не знаю, что я должна была дать урок немецкого языка дочери своей подруги. «Тогда как же фамилия вашей подруги? В какой квартире она живет?». «А вот этого я вам не скажу – я не хочу, чтобы из-за меня у нее были неприятности!» - ответила я. «Ну что же, на первый раз можете быть свободной!» И я ушла. Потом я узнала, что Вику препроводили на вокзал и отправили в Новосибирск, заставив купить билет.

       «Задержан» в этот день, кроме Виталия, был также и Давид Азбель. В своем дневнике (запись от 14-го октября 1973) Виталий описывает этот день, проведенный им в отделении милиции в обществе двух сотрудников КГБ. Один из них в какой-то момент сказал Виталию: «Играете с огнем?». Виталий ответил, что каждый человек, решивший уехать из СССР, знает, на что он идет и уже заранее должен быть готов к преследованиям со стороны властей.

       Вот еще один важный эпизод из нашей «отказной эпопеи».

       В феврале 1974 года отказники Давид Азбель, журналист Веня Горохов и Володя Галацкий, художник, решили в знак протеста против отказа в выдаче им разрешения на выезд начать голодовку. Они предложили Виталию присоединиться к ним. Виталий в свое время очень жалел, что не мог присоединиться к голодовке ученых, которая проходила в июне 1973 года и в которой принимали участие ученые-отказники Александр Воронель, Марк Азбель, Александр Лунц, Виктор Браиловский и некоторые другие (всего 7 человек). Но мы в это время были в Прибалтике.

       В самом начале голодовки Веню Горохова вызвали в КГБ и обещали дать визу, если он откажется от участия в голодовке. Он уехал в марте 1974 года в Америку.

       Голодовка была начата 15-го февраля и продолжалась 10 дней. Она проходила на квартире у Давида Азбеля. О голодовке передавали по БиБиСи. Сначала было много телефонных звонков из разных стран – от коллег-ученых и еврейских организаций. Рабби Шир из Колумбийского университета позвонил одним из первых.

       Затем телефонные разговоры стали прерываться КГБ, потом телефон замолчал. Но телеграммы, посланные по почте, почему-то доставлялись. Была получена телеграмма и от депутатов Кнессета, израильского парламента, и от тогдашнего президента Израиля Залмана Шазара.

       В Колумбийском университете студенты, члены организации Student Struggle for Soviet Jewry, устроили демонстрацию на территории кампуса. Аналогичная демонстрация прошла и в Принстонском университете. Профессора университета направляли письма своим депутатам парламента и сенаторам с просьбой вмешаться в «дело Рубина» всеми доступными им путями. Естественно, что об этих действиях Колумбийского университета мы узнали лишь после нашего приезда в Америку.

       Я занималась тем, что звонила корреспондентам различных зарубежных газет и телеграфных агентств, в основном в БиБиСи (с уличных автоматов), возила коррреспондентов на квартиру к голодающим.

       Уже значительно позже, в апреле, мы получили письмо от Маруси от 24-го февраля 1974, где она описывает голодовку солидарности, которая проходила в Иерусалиме у Стены Плача. Вот что она пишет:

       «Дорогие Ина и Виталий! О голодовке сегодня большие статьи на первых страницах газет, в частности, в наиболее массовой «Маарив», по радио тоже говорят в каждой передаче. В мире тоже большой отклик – и, таким образом, цель достигнута. В пятницу и субботу я присоединилась к группе голодающих у Стены и таким образом имела возможность увидеть, как выглядит голодная забастовка «по-израильски». Раввинат предоставил бастующим комнаты для спанья около Стены; мэр Иерусалима Тедди Коллек прислал 100 (!) одеял; полиция их опекает. […] Все время подходят люди, количество их особенно увеличилось после того, как эту забастовку показали по телевидению (кроме нашего телевидения, были из английского и американского, и тоже сняли). Все спрашивают, интересуются, берут материалы (ваши письма, переведенные на иврит и напечатанные в сотнях экземпляров). Приходит много друзей, некоторые из них остаются иногда на несколько часов, чтобы сменить бастующих при разговорах с публикой, особенно если человек может говорить на иврите, английском или идиш. […]

       Не знаю, получаете ли вы мои письма, потому посылаю заказным».

       Сейчас, когда отъезд из России в другую страну, даже и насовсем, является обычным делом, многим всё, о чем я здесь пишу, может показаться наивным и отчасти смешным, но тогда такое выражение сочувствия было для нас очень важным. Может быть для властей, в частности для КГБ, это и тогда было какой-то игрой, они просто «нарабатывали» себе «капитал», доказывали, что борются с «опасным врагом». Но для нас это было очень серьезно - ведь нередко такие акции протеста заканчивались арестом.

       Говоря о тех людях и организациях, которые поддерживали Виталия в его борьбе за право жить и работать в Израиле, я в первую очередь хочу рассказать о Колумбийском университете Нью-Йорка, который сыграл очень большую, если не решающую роль в борьбе за наш отъезд в Израиль.

       Профессор де Бари, китаист, знавший Виталия по его статьям, очень хорошо понимал, что просто словесного выражения солидарности недостаточно. Уже в начале января 1973 года Виталию было послано приглашение прочитать в весеннем семестре в Колумбийском университете курс лекций по философии Древнего Китая. В конце января Виталий подал просьбу в ОВиР о разрешении воспользоваться этим приглашением (естественно, нимало не надеясь на успех), и получил отказ, на этот раз без всяких мотивировок.

       В университете этот отказ советских властей вызвал недовольство и тревогу. Де Бари понимал, что нужно действовать более решительно. 28-го апреля 1973 года сенат университета на своем заседании принял предложенную им резолюцию. В ней говорилось: «Будучи ведущим центром по изучению Китая, и, в частности, китайской философии, мы в высшей степени встревожены отказом крупному ученому, специалисту по древней китайской философии, приглашенному прочесть у нас курс лекций, в его естественном и законном праве воспользоваться этим приглашением». Сенат поручил президенту МакГиллу обратиться к американским и советским властям за помощью в получении визы Виталию Рубину «ради научного сотрудничества, которое по сути своей интернационально».

       Когда Виталий решил уехать в Израиль, он полностью сознавал, с каким риском связан этот шаг. И он полностью принял на себя связанную с этим ответственность. Вот что он пишет в дневнике 15-го августа 1972 года: «В конце концов, шаг, который я совершил, был в первый раз в жизни шагом полностью свободного человека. Человека, который ради своего права быть тем, что он есть, ради права свободно выражать себя, готов пожертвовать всем. “Истина сделает нас свободными” – ещё вернее то, что человек, который говорит правду, уже свободен. Не в этом ли суть дела? Не в желании ли открыто сбросить с себя всю навязанную нам ложь и сказать открыто и свободно, как мы себя чувствуем? »

       Думаю, стоит теперь рассказать о научных семинарах, которые проходили в среде учёных-отказников. Учёные, получившие отказ, оказались в изоляции, они были лишены возможности научной работы. Они чувствовали себя вырванными из нормальной жизни. Несколько раз Виталий пишет в дневнике, что было ощущение «остановившейся жизни, жизни, которая стоит на одном месте». Чтобы всё же не утратить способности к творческой работе, не погрязнуть в повседневной борьбе с режимом (писание писем протеста, участие в пресс-конференциях, демонстрациях и т.п.), было решено проводить научные семинары.

       Один такой семинар – по естественным наукам – был организован подавшим документы на выезд в Израиль в 1971 году и получившим отказ крупным специалистом в области кибернетики, членом-корреспондентом АН СССР Александром Яковлевичем Лернером. Семинар проходил у него дома, иногда с участием приезжавших в Москву иностранных учёных. Лишь в январе 1988 года (17 лет в «отказе»!), т.е. уже после наступления «эры Горбачева», ему разрешили выехать в Израиль. Здесь он получил место почетного профессора в Институте им. Вейцмана в Реховоте и плодотворно работал там над проблемой создания искусственного сердца. Увы, Александра Яковлевича Лернера уже нет с нами – он умер 6 апреля 2004 года, вскоре после своего 90-летнего юбилея.

       В 1972 году Саша Воронель организовал семинар по физике, который собирался у него на квартире. Для многих ученых, лишенных работы по специальности в связи с желанием уехать из СССР или за диссидентскую деятельность, эти семинары были единственной возможностью продолжения общения с коллегами-учеными.

       Виталий организовал у нас дома семинар, посвящённый проблемам истории культуры и религии евреев. Первое заседание состоялось 20-го января 1973 года. Затем заседания семинаров проходили какое-то время достаточно регулярно, почти каждую неделю, до тех пор, пока соседи не начали жаловаться в милицию, что мы устраиваем «оргии». Тогда мы сочли более безопасным встречаться в другом месте. Какое-то время, примерно за год до нашего отъезда, семинары начали проводиться в семье отказника Аркадия Мая, у которого была отдельная квартира. Было много интересных и содержательных докладов, некоторые особенно запомнились – например, доклад о каббале Димы Сегала, ныне профессора Иерусалимского университета. Виталий рассказал о еврейском философе Ф.Розенцвейге, а в декабре 1975 года выступил с докладом, посвящённом пятой годовщине Ленинградского «самолётного» процесса, о котором я писала выше.

       Впоследствии, уже будучи в Израиле, Виталий напишет в дневнике (запись от 9.6.1981), что такие моменты в то тяжёлое время борьбы приносили ему настоящее удовлетворение – он говорил то, что думал, он чувствовал себя свободным человеком.

       Кроме проведения научного семинара, Саша Воронель вместе с Виктором Яхотом, тоже физиком, решили издавать самиздатский журнал под, казалось бы, безобидным названием «Евреи в СССР». На эту деятельность Сашу вдохновил известный правозащитник и знаток советского законодательства Валерий Чалидзе, который сказал ему, что в СССР никакая научная деятельность неподсудна (Н.Воронель, Без прикрас. Воспоминания. Москва, 2003, стр.340). О том, как создавался этот журнал, Нина Воронель подробно пишет в своей книге. До отъезда в Израиль Саше удалось выпустить 4 номера журнала.

       Как я уже упоминала выше, я буду останавливаться только на некоторых эпизодах – иначе мне пришлось бы повторять дневниковые записи Виталия. Они были изданы в двух томах в 1989 году (В.Рубин. Дневники. Письма. Иерусалим, Библиотека-Алия, выпуск 124-125). Так, в дневнике имеются записи о проведенных демонстрациях, например о демонстрации у Ливанского посольства в связи с нападением террористов на детей в галилейском поселении Маалот; о встречах с приезжавшими для нашей поддержки из разных стран евреями, а также общественными деятелями, в том числе, к примеру, встреча с сенатором Эдвардом Кеннеди.

       Здесь мне хочется написать о «содружестве отказников», если можно так обозначить ту атмосферу, которая царила в нашем кругу.

       По субботам, после синагоги, мы часто собирались к обеду у кого-нибудь из отказников, в том числе и у нас дома. За дружеской беседой забывались трудности, становилось веселее на душе. На этих встречах решались также и серьезные вопросы нашей борьбы за выезд. Разумеется, если дело шло о каких-то конкретных действиях, датах или месте встреч, это, в основном, делалось путем записок.

       У Александра Яковлевича Лернера мы часто бывали на его научных семинарах и на других встречах в его доме. Очень хорошо помню выступление главного раввина Лондона Якубовица на тему об «антигероях» в Танахе на одном из семинаров, встречу с рабби Лукстайном из Нью-Йорка, который занимался организацией демонстраций в поддержку советских евреев. На одной из демонстраций он вместе с группой евреев приковал себя наручниками к ограде Белого дома.

       У Александра Яковлевича выступали с песнями на идише сестры Айнбиндер, Полина и Света. Зачастую на этих встречах собиралось человек 50 и более. Иногда присутствовал и кто-либо из иностранных корреспондентов (главным образом, американцев). В доме Лернеров всегда чувствовалась атмосфера спокойствия, доброжелательности, надежды на то, что мы выстоим в нашей борьбе с режимом.

       Это чувство причастности, солидарности, дружбы очень ободряло и скрашивало нашу тогдашнюю «отказную» жизнь, все неприятности, причиняемые властями, казались мелкими и не такими уж страшными.