Воспоминания

ЖИЗНЬ В ОТКАЗЕ

(Воспоминания, часть II)

Ина Рубина.

Начало борьбы

       За этот год – 1972 – движение за выезд в Израиль набирает силу. Выделяется группа лидеров – Володя Слепак, Саша Лунц, Марк Азбель, Виктор Яхот, Александр Воронель, Володя Престин, Паша Абрамович и другие.

       К этому времени учёных-отказников становилось всё больше. Советские власти, повидимому, поняли, что они совершили ошибку, разрешив в начале 1971 года выезд в Израиль. Они не учли, что это будет началом массовой эмиграции евреев, причём тогда это в основном были люди с высшим образованием, специалисты высокого класса. И тогда посыпались отказы. Под разными предлогами. Виталий тоже получил отказ как «известный специалист». Уже значительно позже, получив во время очередного похода к какому-то начальству именно такой ответ на вопрос, почему нас не выпускают, я сказала: «Но ведь здесь его лишили работы!» Ответ был: «Главное, чтобы он не работал там».

       Впрочем, как выяснилось позднее, отказ Виталию был просто актом личной мести и устранением «конкурента». М.Л.Титаренко, китаист, в то время член ЦК КПСС, «курировавший» востоковедение, написал опус по истории Древнего Китая. Это произведение было дано Виталию Рубину на внутреннюю рецензию. Отзыв Виталия был отрицательным. Вопреки существующим правилам Титаренко сообщили имя автора этой рецензии. Возможность реванша представилась, когда Виталий Рубин подал документы на выезд в Израиль. Думаю, что Титаренко, пользуясь своим положением в ЦК, сообщил «кому надо» о нежелательности выезда Рубина – и мы, по его воле, просидели в отказе четыре года. Самое интересное то, что уже в «перестроечное время» Титаренко стал директором академического Института Дальнего Востока, а также возглавил Российскую ассоциацию востоковедов.

       В записи от 16-го июля, почти сразу же после получения устного отказа, Виталий пишет, что после того, как Маруся уедет, «надо начать борьбу на всех фронтах». Ещё раньше, в мае, Виталий подумывал об обращении с письмом к американским учёным, синологам. Он хотел написать о том, что происходит в СССР с учёными, пожелавшими воспользоваться элементарным (с точки зрения западного человека) правом - уехать в другую страну, где они будут иметь возможность свободно заниматься любимым делом.

       Знакомство Виталия с учёными-отказниками стало для него ещё одним толчком к тому, чтобы написать о положении учёных-отказников в СССР.

       К этому времени мы уже были знакомы с Джоном Шоу, корреспондентом лондонского еженедельника «Тайм мэгэзин». Он предложил Виталию помочь поместить его «Открытое письмо американским синологам» в «New York Review of Books». Письмо было напечатано в октябрьском, 5-м номере журнала за 1972 год.

       Письмо начиналось вопросом «Человек ли учёный?» В письме Виталий так охарактеризовал ситуацию, в которой он оказался: учёный, которому отказывают в праве на репатриацию как «известному специалисту», вынужден был ещё до подачи документов в ОВиР уйти с работы; с 1-го февраля он не работает, оставшись, таким образом, без средств к существованию; рукописи, подготовленные им к печати, изъяты из издательств; из всех книг и статей его коллег, находящихся в процессе публикации, изъяты ссылки даже на его предыдущие работы, его книга изымалась из библиотек и из библиотечных каталогов. Таким образом, в Советском Союзе он был объявлен как бы несуществующим.

       Вот как он закончил своё письмо: «Когда советские власти отказывают еврейским учёным в эмиграции в Израиль, они заявляют, что эти учёные имеют доступ к секретным материалам и что их эмиграция может нанести ущерб безопасности государства. Но моими материалами является китайская классика; они не более секретны, чем Библия или трагедии Шекспира. Я лишён своих человеческих прав, потому что я учёный. Я шлю это письмо с надеждой, что обращение с Вашим коллегой вам не безразлично. Советские лидеры сейчас часто говорят о большом значении международного сотрудничества учёных. Однако трудно понять, как можно ценить знания и в то же время лишать учёных их человеческих прав».

       Оценивая сейчас это письмо и ту ситуацию, в которой мы оказались, я не могу не признаться, что тогда мне это письмо не показалось удачным. О каких правах может идти речь в нашем положении, когда любого советского гражданина, пожелавшего покинуть «великую родину трудящихся всего мира», считали просто изменником? И не только власти, но и большинство верноподданных советских граждан. Поэтому я не ждала большого успеха от этой акции.

       Однако для свободных людей на Западе вопрос о правах человека, в том числе о праве учёного на свободу творчества, не был пустым звуком. Письмо вызвало большой отклик в западном мире, как среди учёных, коллег Виталия, так и в еврейской среде. Началась борьба за наше освобождение. Эту борьбу с самого начала возглавил и организовал профессор-синолог Иерусалимского университета Гарольд Цви Шифрин, в то время директор Института Азии и Африки.

       Маруся встретилась с ним уже в сентябре, т.е. через месяц после своего приезда в Израиль и ещё до публикации письма Виталия. 21-го сентября Шифрин позвонил нам домой из своего кабинета в Иерусалимском университете. Он сказал, что для Виталия есть место в университете, что ряд синологов уже знают об отказе и протестуют против этого решения.

       По телефону мы познакомились с англичанином Аланом Хоувардом, лондонским адвокатом, возглавлявшим Комитет поддержки советских евреев (Inter-denominational Committee for Soviet Jewry “Conscience”), в который входили представители самых различных групп – евреи и неевреи (среди них – сэр Барнет Дженнер, член Палаты лордов; главный раввин Лондона сэр Иммануэль Якубович; священник Питер Дженнингс и другие). Мы впоследствии очень подружились с Аланом.

       Надо сказать, что английские евреи вообще очень активно боролись за выезд советских евреев и оказывали всякую помощь отказникам, начиная с писем протеста в советские официальные органы, а также своим членам парламента, и кончая организацией демонстраций и других акций протеста, в том числе и во время визита советских официальных лиц и организаций в Лондон.

       Одним из первых в Англии, кто понял необходимость поддержки советских евреев в их стремлении репатриироваться в Израиль, был Майкл Шербурн, учитель французского и русского языка в школе.

       Майкл Шербурн вспоминает, как в телефонном разговоре с отказником Габриэлем Шапиро тот впервые употребил слово «отказник», которое Майкл сначала не понял. Гарик дал ему ивритский эквивалент – «серувник» (серув – «отказ» на иврите). «Ага, - сказал Майкл - REFUSENIK!» (рефьюзник). Так родилось это английское слово, которое в те годы приобрело широкую известность на Западе.

       Нам Майкл тоже звонил часто, пока у нас был телефон, а когда телефоны отключили, мы ходили в международный переговорный пункт на Центральном телеграфе на улице Горького, и там нам иногда удавалось поговорить с ним и другими нашими друзьями за границей. Эти телефонные разговоры очень поддерживали нас в трудные годы отказа.

       В 70-80-е годы, все еще продолжая работать в школе, Майкл тратил от 30 до 40 часов в неделю на телефонные разговоры с советскими евреями-отказниками в самых различных городах СССР. По его собственным подсчетам, Майкл за 12 лет провел около пяти тысяч телефонных разговоров. Во время преследований подавших документы на репатриацию отставных минских полковников Льва Овсищера и Ефима Давидовича, сведения о которых Майкл регулярно публиковал, ТАСС разразилось «гневной» статьей , обвиняя «британского лорда(!) Шербурна» в фашизме.

       Были и другие организации в Англии, которые помогали отказникам, например, AJEX (Ассоциация евреев-ветеранов Второй мировой войны). В декабре 1973 года к нам приехала от этой организации группа из четырех человек, которую возглавлял Джеральд Ланг из Саузгетского отделения Ассоциации. Они привезли с собой в чемодане венок, который хотели возложить на могилу неизвестного солдата в Москве. Соответствующий текст, по-английски – о том, что этим венком они хотят почтить память погибших в войне воинов-евреев, - был составлен у нас дома и напечатан на нашей пишущей машинке, и мы прикрепили его к венку. В сопровождении Виталия они подошли к могиле, и дежуривший там милиционер, не очень-то разобравшись, что к чему, помог им возложить венок. Так что «акция» удалась.

       Особенно активно в поддержку советских евреев-отказников действовала лондонская группа женщин-домохозяек «35». Она назвалась так в честь Рейзы Палатник, отказницы из Одессы, в день 35-летия которой была основана.

       Создание и деятельность этой организации описаны в книге Дафны Гёрлис “Those Wonderful Women in Black. The Story of the Women’s Campaign for Soviet Jewry”, London 1996.

       Вот как формулирует в своей книге Дафна Гёрлис те задачи, которые организация английских домохозяек «35» ставила перед собой:

       1. Налаживание телефонной связи с отказниками;

       2. Поездки в СССР для встречи с отказниками;

       3. Материальная помощь отказникам и евреям - узникам советских тюрем и лагерей.

       4. Пропагандистские кампании в Англии для привлечения внимания английских СМИ, членов парламента и общественного мнения к положению советских евреев;

       5. Выпуск еженедельного бюллетеня новостей;

       6. Писание писем самим отказникам, а также писем протеста в различные инстанции, как в Советском Союзе, так и в других странах.

       Мне бы хотелось немного рассказать здесь о том, как важны были для нас, Виталия и меня, эти письма поддержки от совершенно незнакомых нам людей. Конечно, не все письма доходили. Но вот например, почти в течение всех лет отказа я получала письма от молодого человека из Лондона, Николаса Фельдмана. Впервые мы встретились с ним уже после нашего приезда в Лондон из Израиля в октябре 1976 года.

       Это были письма как бы с «другой планеты»: он писал о своей повседневной жизни, о поездках по Англии, о книгах, которые он читал, о своем садике, в котором цвели цветы – то есть, о том, что не имело никакого отношения ни к политике, ни к тому, что происходило с нами. (Может быть, поэтому эти письма и проходили цензурные преграды?) Но эти письма были громадной моральной поддержкой. Они говорили о том, что где-то существует нормальная жизнь с нормальными человеческим чувствами и переживаниями, а не атмосфера вечного страха, необходимости борьбы за свои права, ожидания новых преследований.

       Конечно, и в той жизни были проблемы и несчастья – но это были нормальные человеческие проблемы, а не те, которые были навязаны нам бесчеловечным режимом, который главной своей задачей считал уничтожение любой мыслящей личности, превращение всех своих подданных в безгласные винтики всеохватывающей системы подавления.

       У «35» были налажены и тесные связи с американскими еврейскими организациями, которые боролись за право на репатриацию советских евреев. В Штатах действовало тогда несколько организаций в защиту советских евреев. Основными, с которыми у нас существовала постоянная связь, были: Union of Councils for Soviet Jewry (UCSJ), National Conference on Soviet Jewry и Student Struggle for Soviet Jewry.

       Повидимому, теперь придется сказать о весьма непростых отношениях, которые существовали как между этими организациями, так и в их отношении к нам. Дело в том, что борьбой за выезд советских евреев из СССР в общем и целом руководила израильская организация, связанная со службами безопасности Израиля, так называемая «Лишкат–а–кешер» («Отдел связи»). Возглавлял ее в то время кибуцник Нехемия Леванон. У него были свои понятия о том, каким образом вести эту борьбу. В Израиле считалось, что все еврейские дела в международном плане следует вести при помощи тайных переговоров с соответствующими властями. Евреи данной страны, в данном случае сами евреи СССР, должны вести себя тихо. Они не должны вмешиваться ни в какие внутренние политические дела. Они являются как бы чуждым, посторонним элементом в стране их проживания и ничто, кроме чисто еврейских дел, не должно их интересовать. Естественно, я несколько огрубляю, но в сущности политика Леванона и его сотрудников сводилась именно к этому.

       Может быть, для евреев царской России, живших своей еврейской жизнью в местечках, такая политика была бы правильной. Но евреи Советского Союза, в особенности еврейская интеллигенция, проживавшая в основном в столице и крупных городах, была вполне ассимилированной, погруженной и в русскую культуру, и в политические события, происходящие в стране. Что касается еврейских традиций, то к 70-м годам ХХ века власти весьма преуспели в том, что большинство евреев СССР были очень далеки от этих традиций. В лучшем случае они знали о «Йом кипуре» и о таких еврейских праздниках, как Песах и Симхат Тора. Больше всего Леванон и его сотоварищи были против того, чтобы - упаси бог! - отказники принимали участие в общем диссидентском движении, набиравшем силу в России. Мы же считали вполне законным и полезным для обеих сторон быть в союзе с другими диссидентскими движениями, тем более, что одной из целей правозащитного движения, признанным главой которого был Андрей Дмитриевич Сахаров, было право для любого человека свободно покидать свою страну. Другими словами, мы считали, что в общей борьбе против режима путем его ослабления легче будет достигнуть и наших целей.

       Летом 1973 года мы уехали в Прибалтику, в чудное тихое местечко Энгуре, где и провели около месяца. Гуляя теплым летним вечером в прекрасном сосновом лесу, мы в вечернем выпуске БиБиСи услышали сообщение о том, что свыше 1200 востоковедов из 18 стран обратились к советскому правительству с просьбой разрешить специалисту в области китаеведения доктору Виталию Рубину выехать из СССР по приглашению на 29-й Международный конгресс востоковедов, который должен был состояться в Париже в июле 1973 года. Эти конгрессы созывались довольно регулярно каждые три-четыре года в разных странах мира, в основном в тех, в которых были развиты должным образом востоковедческие науки.

       Естественно, что на Парижский конгресс Виталия не пустили. 13-го августа (!) сотрудница ОВиРа Сивец позвонила нам по телефону. Она сказала, что «от имени МВД сообщает нам об отказе в визе на конгресс ориенталистов в Париже». Я ответила, что мы уже догадались, что на конгресс, который начался 16-го июля, Виталию поехать не удастся.

       На Парижском конгрессе присутствовал в числе прочих делегатов от Израиля и профессор-китаевед Цви Шифрин, будущий шеф Виталия, который и направлял всю кампанию в нашу защиту. Он регулярно звонил нам из Парижа (тогда телефон еще не был отключен) и сообщал о ходе Конгресса. Так, 20-го июля он рассказал, что на заседании синологов была принята резолюция, выражающая сожаление по поводу того, что не разрешили приехать Рубину. Голосовало около сотни ученых.

       Но самый большой скандал произошел на заключительном заседании, когда решался вопрос о месте проведения следующего конгресса. Советская делегация предложила Москву, мексиканская – Мехико-сити. После выступления главы советской делегации, директора Института востоковедения АН СССР, Гафурова, который приложил немало усилий, чтобы выдвинуть Москву, и в своем заявлении цитировал «классиков марксизма», выступил известный арабист Бернард Льюис и сказал; «Вы путаете науку с политикой. Нам незачем слушать тут политические заявления. Скажите лучше, почему вы не отпускаете Рубина». Когда Гафуров начал отвечать, ему устроили обструкцию, и микрофон не работал. При голосовании свита Гафурова (не члены оргкомитета) тоже голосовали вместе с Гафуровым, но это дело не прошло, проголосовали в пользу Мексики. Это, конечно, был тяжелый удар по престижу Советов.

       Рассказывали потом, что Челышев, заведующий отделом литератур Востока Института востоковедения, говорил о Конгрессе, что там он «увидел воочию звериный лик сионизма». Он изображал дело так, что была «коалиция трех сил»: сионисты, американцы и еще какой-то востоковед, который «организовал востоковедение» сначала в Австралии, а потом и в Мексике.

       Вот что пишет Виталий по этому случаю в дневнике (запись от 7.8.1973):

       «То, что произошло на последнем заседании Конгресса, как мне кажется, беспрецедентно: в отличие от неоднократно демонстрировавшегося позорного равнодушия ученых – особенно гнусно это было продемонстрировано психиатрами в Осло [на конгрессе, где поднимался вопрос о злоупотреблении психиатрией в СССР – И.Р.] – востоковеды показали высокий образец солидарности ученых».

       И далее: «Сегодня был разговор о том, что это, может быть, скажется отрицательно на нашей судьбе. Никто заранее таких вещей знать не может, и я ответил то, что говорил не раз: мы не можем в своих действиях исходить из того, что помощь мешает. Мы уже фактически из этого не исходим, и на этом мы стоим. По сути дела, не может быть сомнения в правильности этого, и всеми нашими успехами мы обязаны именно этой линии. Без этого не могло бы сложиться того единого фронта, который на деле существует сейчас.

       Альтернативной могла бы быть только прежняя линия страха, «тише воды, ниже травы», та самая линия, которая давала возможность безнаказанно расправляться с нами десятилетиями. Этому пришел конец и вернуться к этому нельзя».