Воспоминания

Домой!

Воспоминания о еврейской жизни и сионистской
деятельности в СССР. Часть 2

Аарон Шпильберг

Мордехай Лапид

Кроме Феликса Карантаера, телефон и адрес которого я записал в симферопольском аэропорту, ни у меня, ни у Черноглаза с Товбиным не было знакомых в Риге. Я начал расспрашивать евреев-сослуживцев, и один из них – Гена Этингер – рассказал, что в Риге у него невеста, и что там он видел парня по имени Марик, который именно то, что я ищу. Гена дал мне координаты своей невесты и попросил, чтобы я больше с ним еврейские темы не поднимал.

На исходе 1965 года, взяв опять учебный отпуск, я поехал в Ригу и нашёл Марика. В течение тех нескольких дней, что я провёл в Риге, Марк Блюм (в Израиле – Мордехай Лапид, убитый террористами вместе с его вторым сыном), представившийся мне как Мордехай, проводил со мной ежедневно многие часы после работы, делился опытом, давал советы, как бороться с ассимиляцией: создавать еврейские компании и наполнять их еврейским содержанием (праздновать еврейские праздники, петь еврейские песни, учить иврит); отбросить мысли о том, что еврейки – для женитьбы, а проводить время можно и с нееврейками (достаточно евреек разведённых и т.п.).

По его совету я заставил друзей называть меня Аароном, и я договорился с Мордехаем, что приеду в Ригу, чтобы мне сделали обрезание.

Научившись танцевать Гору и получив магнитофонные кассеты с израильскими песнями, а также фотографию картины–памятника, поставленного рижскими евреями на месте массового убийства евреев латышами и немцами в Румбула (закопанный по плечи человек с лицом, искаженным страданиями и ненавистью, и с поднятой рукой с повязкой с магендовидом, а пальцы почти собраны в кулак как знак проклятия), я, полный впечатлениями, вернулся в Ленинград.

Много лет спустя, мне сказали, что эта картина была нарисована Мордехаем. Образ Мордехая замечательно воссоздан в статье Леи Алон (Гринберг) "Его последнее восхождение"

В Ленинграде мы немедленно начали претворять советы Мордехая в жизнь. На снятой на зиму 1965-1966 годах в Комарово даче мы не только бегали на лыжах с еврейскими девушками, но и отмечали еврейские праздники, танцевали Гору и т.д. (дача принадлежала дачному тресту и снималась на права Льва Утевского).

Весной 1966 года ко мне домой пришла студентка, приехавшая из Риги на практику. Маргарита, как она представилась, передала мне от Мордехая том еврейской истории Дубнова и самоучитель иврита Шломо Кодеша. Я сводил её в ресторан Европа.

Обрезание

Летом 1966 году я вторично поехал в Ригу – на этот раз, делать обрезание. Я приехал прямо к Мордехаю домой, но он сказал, что у него оставаться мне нельзя, поскольку против него возбуждено следствие в связи с событиями после концерта в Риге израильских артистов: певицы Геулы Гиль и мима Джуки Аркина.

После этого концерта евреи собрались на улице, ожидая выхода артистов. Милиция стала их разгонять, и в ответ на то, что милиционер ударил в грудь еврейскую девушку, Мордехай сбил с него фуражку. Мордехай убежал, но его и ещё двоих молодых евреев разыскали. В дальнейшем Мордехай отбывал в связи с этим 2 года заключения.

Но возвращаюсь к этому моему посещению Риги. Мордехай устроил мне палатку возле его друзей в Лиелупе (Рижское взморье) и познакомил с моэлом по фамилии Динер. Динер не был "моэлом от КГБ", т.е. был вынужден скрывать эту свою деятельность. Для моего обрезания он одолжил у знакомой, выехавшей на дачу, ключи от её рижской квартиры. Чтобы сделать обезболивание, Динер пригласил хирурга. Оказалось, что этот хирург не умел обезболивать. Около 20 подкожных уколов в член не дали каких-либо результатов, и я велел обрезать без обезболивания. Уже обрезанный, я сидел, естественно, без штанов, а Динер готовился сделать мне присыпку дермантола и перевязать. Вдруг дверь открывается, и в квартиру вваливается зять женщины, давшей Динеру ключ, в сопровождении нескольких друзей-гоев. Они получили отпуск с военных сборов. Пришлось одеть штаны без перевязки, и мы втроём сели на трамвай и поехали домой к Динеру заканчивать процедуру. Динер был замечательным человеком. Он не только сделал мне обрезание, но и в течение более чем недели делал мне ежедневные перевязки и кормил обедами.

Между поездками из Лиелупе в Ригу к Динеру я замечательно проводил время. Атмосфера здесь отличалась от ленинградской. Многие молодые евреи носили на шее цепочки с магендовидом в том числе и на пляже. Маргарита, приехавшая в Лиелупе, подарила мне такой магендовид с цепочкой на день моего рождения, который мы в Лиелупе отметили. Этот магендовид был выпилен из лата – серебряной латвийской монеты периода независимой Латвии.

Возвращался я в Ленинград без крайней плоти, но зато с приёмником "Спидола", который мне "устроили" (т.е. помогли купить по официальной цене) мои рижские друзья. Они же переделали этот приёмник так, что на нём появилась волна 33.3 м. В отличие от лампового и поэтому громоздкого приёмника "Беларусь", "Спидола" была на полупроводниках и малогабаритной. "Спидола" досталась моим родителям, которые купили однокомнатную кооперативную хрущёвку, оставив по комнате в коммунальной квартире мне и сестре. Приёмник "Беларусь" остался у меня.

Поездки в Москву

Вскоре после этого я был в двухмесячной командировке в Москве, жил там у маминой тёти Ани, и её муж Зелик познакомил меня с пожилым человеком по фамилии Польский, давшим мне несколько уроков иврита. Поэтому, вернувшись в Ленинград, я уже с гораздо большей лёгкостью продвигался по самоучителю.

Отцу стало известно, что его двоюродный брат Арье Гринберг приезжает из Израиля навестить своих проживающих в Москве двоих братьев и сестру. Я съездил в Москву, познакомился там с Гринбергами и привёз в Ленинград календарик, изданный в Израиле на русском, который Арье получил в Израильском посольстве.

Могилевер и Гольдфельд

Работавший со мной в НИИ 400 Володя Фридман рассказал, что знает парня, который учит иврит. Это был Владик Могилевер. Знакомство с Владиком превратило нас из тройки в четвёрку.

Могилевер организовал перепечатку романа Леона Уриса "Эксодус" (в переводе на русский язык). Я попросил своего сослуживца Изю Пресс купить для этого бумагу. Бумагу он купил, попросил в дальнейшем не приобщать его к подобной деятельности, но при этом познакомил с Толей Гольдфельдом – тогда студентом Политехнического института.

Уход из НИИ 400

С начала декабря 1966 года я начал работать расчётчиком в ЦКБ Строймаш – наконец, на несекретной работе и с повышением в зарплате - и уволился из НИИ 400. На новом месте работы работала фотографом еврейка. По моей просьбе она сфотографировала самоучитель иврита Шломо Кодеша, и я получил две негативные плёнки. Одну из них послал в Они – Амшикошвили.

Комитет

Давид Черноглаз познакомился с Гилелем Бутманом. Так началась наша связь с ещё одной сионистской "четвёркой": Рудольф Бруд; Гиллель Бутман; Григорий Вертлиб; Соломон Дрейзнер. Мы объединились и назвали себя "Комитетом". Имелось ввиду, что в дальнейшем каждый член Комитета явится представителем группы. Мою группу составляли Толя Гольдфельд и его друзья. Меня они считали стариком (мне было 28 лет, а им около 20).

На одной из встреч Комитета обсуждались правила конспирации. Было решено, что друг другу мы будем звонить только из общественных телефонов. Я считал, что не следует приобщать к нашей работе полукровок или женатых на нееврейках. Это моё мнение я обосновывал не только тем, что ассимилянтам нет места в сионистской организации, но и риском утечки информации в КГБ через нееврейских родственников. Однако Бутман и Черноглаз не были согласны со мной.

Несколько слов о Бенциёне Товбине. Товбин, Черноглаз и, возможно, ещё связанные с ними люди были репрессированы, если не ошибаюсь, в 1960 году. Причиной тому явилась, со слов моей сестры, их попытка передать за границу информацию о погромах на еврейском кладбище в Сестрорецке. (После первого такого погрома евреи обратились к властям, но в ответ им было указано молчать и починить памятники на собственные деньги. Вскоре после завершения починок был опять учинён погром).

Давид был исключён из института и отслужил в стройбате. Бенциён был уволен с работы (с должности военпреда) и прекратил учиться на вечернем факультете института.

Давид был молод и пользовался поддержкой родителей. После армии он завершил учёбу в институте, работал по специальности и учился в аспирантуре, был полон энергии, инициативен и самоуверен, не лишён претензий на лидерство.

Бенциён был значительно старше. Он остался без высшего образования и без удовлетворительной работы. К этому добавился и развал его семьи. На встречах Комитета он молчал и курил, пуская к потолку кольца дыма.

Женитьба

В начале 1967 года ко мне из Риги приехала Маргарита, и я вскоре сделал ей предложение, предупредив, что меня, по всей вероятности, ожидает арест. В феврале мы поженились.

Я настоял на том, чтобы у нас была хупа. Я говорю: "Я настоял", хотя можно было ожидать, что среди рижан еврейский дух сильнее. Выяснилось, что отец Маргариты сионистом не является. Типографский рабочий, в независимой Латвии он был коммунистом-подпольщиком. И хотя в послевоенное время он отсидел несколько лет, много разума это ему не прибавило. Спустя полтора года, когда я впервые хотел подать документы в ОВИР (Отдел виз и регистрации), и требовалось его согласие, мне пришлось воевать с ним. Но об этом позже.

В синагоге, куда я пришёл договариваться, сказали, что хупа будет сделана только по предъявлении свидетельства о браке.

Поженились мы в феврале-месяце, в воскресенье: утром – во "Дворце Бракосочетания", потом – хупа в синагоге, а вечером – пирушка у меня в коммунальной квартире. В каждом из этих трёх мероприятий гости были разные. Во всех трёх участвовали приехавшие из Риги родители Маргариты, её сестра Вита и ближайшая подруга Сильва Залмансон. Во "Дворце Бракосочетания" мы фотографировались. Там и вечером дома были и мои сестра и родители.

В синагогу мама пришла, но отцу прийти не дала. Там не фотографировали: это отпугнуло бы присутствующих.

Были там сестра отца Рахиль и вдова расстрелянного Лейба - Герта (эстонка). Но их дети не присутствовали. Мой двоюродный брат, по паспорту Израиль Йегошуевич, но на работе и в быту зовущейся Сашей, стоял немного в отдалении и театрально восклицал: "Какие предрассудки! Какие предрассудки!"

В вечерней пирушке приняли участие все члены Комитета, пелись израильские песни.

Чемодан с литературой из Риги

Вскоре после свадьбы к нам домой пришёл знакомый Маргариты Эфраим Цал, приехавший из Риги в командировку. "Ознаим лекотел" (у стен есть уши) – сказал он, и мы вышли погулять, оставив Маргариту дома. Цал предложил мне получить из Риги чемодан с сионистской литературой, и мы договорились о связи.

На очередном собрании "Комитета" я рассказал о возможности получить из Риги литературу. За осуществление этого взялся Бутман. Его человек Пинхас Шехтман поехал в Ригу, привёз чемодан и отдал его на хранение другому человеку Бутмана.

Неожиданно выяснилось, что Бутман не желает, чтобы привезённая из Риги литература была распространена. Это он аргументировал тем, что у него есть более плодотворная идея, осуществление которой может быть сорвано распространением литературы из чемодана.

Идея была такая: созвать пресс-конференцию с участием иностранных корреспондентов, и мы там заявим о нашем желании уехать в Израиль.

Как в Ленинграде мы найдём иностранных корреспондентов - о такой "мелочи" не говорилось. А пока полученная из Риги ценная литература лежала без дела.

Я воспользовался тем, что человек, у которого хранился чемодан, просил от него избавиться, и чемодан был передан одному из друзей Гольдфельда. Затем я предложил, чтобы Комитет разделился на две группы:

- Группа действия, которая распространит литературу, и

- Группа выжидания, которая займётся воплощением в реальность идеи Бутмана.

Кроме этого, я съездил в Ригу и через получившего тогда разрешение и готовящегося к выезду Фалькова передал запрос о пресс-конференции в Израильское посольство. Ответ был: "Пусть каждый сам справляет свою свадьбу".

В результате, все члены Комитета приняли участие в распространении литературы. Чемодан содержал 3 вида брошюр:

- "Эксодус" Леона Уриса, сокращённый перевод его с английского на русский язык был сделан Леей Словиной;

- Фельетоны Жаботинского;

- Стихи неизвестного поэта.

Мы договорились, что весь чемодан будет распространён за 1 день. Сделано это было в "Период выжидания". Бои ещё не начались, хотя, в нарушение соглашения 1956 года, Насер прогнал из Синая силы ООН и ввёл туда свои войска, а также выстрелами из пушек в сторону торгового судна, идущего в Эйлат, начал морскую блокаду Эйлата.

Слева направо: Вита (сестра Маргариты); Аарон; Маргарита;Баснета – двоюродная сестра Маргариты; Давид Мааян (Черноглаз); Сильва. Петергоф, лето 1967 года

Вся советская пропаганда настраивала мир на то, что Израиль должен быть и будет уничтожен. В этой атмосфере мой отец заболел.

Чудесная победа Израиля в Шестидневной войне моментально его вылечила.

Атмосфера изменилась. Соседи повторяли вслед за моим кричащим приёмником: "Вы слушали Иерусалим!".

Летом на пляже под Ленинградом, увидев на мне магендовид, мужчина начал кричать: "Еврей с израильским талисманом", и рвался на драку. Но бывшие с ним женщины его удержали.

Переезд в Ригу

Приближались роды, и Маргарита хотела быть ближе к родителям. Они подыскали в Риге людей, желающих переехать в Ленинград, и мы поменяли комнату в Ленинграде на двухкомнатную квартиру в Риге. Вместо себя я ввёл в Комитет Анатолия Гольдфельда.

Переехали мы 10 октября 1967 года. Буквально через несколько дней без всяких трудностей я устроился на Вагоностроительный завод (как видно, ненависть к евреям уравновешивалась латышско–русской взаимной "любовью"). В том же месяце родилась моя Рут.

В Риге

Круг моих знакомых в Риге расширялся быстрее, чем я мог их запомнить.

Одним из сионистских "салонов" была квартира замечательного художника Иосифа Кузьковского. Член Союза советских художников, он зарабатывал на портретах Ленина, Брежнева и т.п., заказываемых, в основном, ко всяким советским праздникам. Но для души Кузьковский творил другие вещи. Большая его картина маслом, посвящённая Катастрофе, причём среди шагающих к смерти художник изобразил и себя самого, находится в Кнессете. Замечателен и совсем небольшой изваянный им барельеф, на котором изображено ухо, мочка которого проткнута гвоздём. Это символизировало ассимилянта. Дело в том, что в период рабовладения у евреев рабство не было пожизненным. На седьмой год раба освобождали. Но в случае, когда раб не хотел освобождаться, его подводили к притолоке и пробивали гвоздём мочку его уха, чтобы пометить, что это добровольный раб.

Празднуем Хануку в доме Изи Фишера, 1969 год

Встречались и у Ривки Александрович, и у Бориса и Леи Словиных и у других. С Давидом Зильберманом мы у меня отпраздновали очередной День Независимости Израиля.

В Риге евреи не столько учили иврит и всё, что связано с Израилем, сколько жили этим. Два примера:

- На улице Мордехай уговаривает своего знакомого, у которого родился сын, дать новорожденному имя Дакар – в память о только что погибшей израильской подводной лодке;

- Лея и Барух Словины родившемуся у них сыну дают имя Цви Бен Ами. Вспоминается, как мы слушали запись песни "Домой" (הביתה), и Барух Словин восхищался этой песней и её исполнительницей – Шошаной Дамари.

Здесь эта картина уже поломана и починена/изуродована, нет магендовида, и прибита доска с лозунгом без упоминания евреев.

Не было нужды в организации. Люди были полны желания действовать. Сотни участвовали в мероприятиях по увековечиванию памяти евреев, убитых немцами и латышами в местах этих массовых убийств: Румбула, Бикирнеяку. Власти пытались препятствовать этим работам и митингам. Установленную в Румбула вместо памятника картину неоднократно приходилось восстанавливать.

Интересующие нас материалы просачивались из заграницы и, если требовалось, переводились. Например, книга "Мои прославленные братья" Говарда Фаста была переведена с английского на русский, если не ошибаюсь, Ривкой Александрович. Появился альбом, посвящённый победе Израиля в Шестидневной войне – Арье Хнох и его жена (уже тогда или в близком будущем) Мери приходят ко мне, я ухожу на работу, а они остаются и, используя моё фотооборудование, размножают этот альбом.

По своей ленинградской привычке я собирал с группы людей (и сам давал) по 5 рублей в месяц, приобрёл печатную машинку. Печатала на ней Мелита Долгицер.

Однажды домой ко мне пришёл парень, и представился – Анатолий Геренрот из Киева. Уже дав ему копию упомянутого выше альбома, я выяснил, что он женат не на еврейке. "Это меняет дело" – сказал я и попросил вернуть мне этот альбом. Но он ушёл с альбомом.

Подача заявления на выезд в Израиль

В августе 1968 года был возобновлён приём заявлений на выезд в Израиль, прерванный с Шестидневной войной.

Получив вызовы в Израиль от Арье Гринберга и от проживающего в Израиле брата матери Маргариты, я съездил в Ленинград, и мои родители подписали заявление об их согласии на мой и моей семьи выезд. Их подписи заверили в домоуправлении. Получить такое же заявление от родителей Маргариты оказалось сложнее.

У Маргариты дополнительно к родителям были ещё "почти родители" – брат матери – доцент и зав. кафедрой химии в медицинском институте, женатый на сестре отца Маргариты. Своих детей у них не было. Мы уселись за столом вшестером, и мне сказали, что согласия на выезд я от родителей Маргариты не получу.

Возмущённый, я напомнил, что до свадьбы они знали о моём обрезании, о моём намерении уехать в Израиль и даже не намекнули, что возражают против этого. Когда это их не убедило, я добавил, что если они не дадут мне требуемый документ, я их перережу всех по очереди. В результате, мы сели в такси и заверили у нотариуса их подписи на заранее подготовленном мною документе.

Только что сказанное звучит ужасно. Но какой тогда у меня был выбор? Забегая вперёд, добавлю, что младшей сестре Маргариты родители уже безропотно дали документ о согласии на её выезд в Израиль в 1972 году, а в июне 1973 вместе с Маргаритой и внучками они сами выехали в Израиль. Позднее, в начале восьмидесятых, репатриировались в Израиль и "почти родители" Маргариты: доцент Иехезкель (Хацкель) Васерман и его супруга Фейга (Эйгале).

Но вернусь к подаче документов. Требовалась также характеристика с места работы. Напечатанную мною собственную характеристику я сперва дал на подпись моему прямому начальнику – начальнику расчётной группы Клавиньшу. Клавиньш во время войны воевал на стороне немцев. Мне он как-то сказал, что евреи не относятся к белой расе, на что я ответил, что, если это так, то тем хуже для белой расы. Я в его глазах был не просто еврей, а ещё и оккупант, поскольку приехал из России.

Прочтя документ, Клявиньш был приятно удивлён и подписал без лишних слов. А потом, также без проблем, я получил подпись директора завода – тоже латыша.

Мы подали документы в ОВИР и через какое-то время получили устный и немотивированный отказ с правом подать опять такое заявление через год.

Конец 1968 и 1969 года

В конце 1968 года разрешения на выезд были даны ряду семей. Среди знакомых мне это были Гарбер, Словин, Янкелевич, Фейгин, Хорол, Шперлинг. Мордехай Лапид, отец которого умер, пока он сидел, получил разрешение на себя и на только что умершую мать.

Давид Гарбер перед отъездом познакомил Давида Зильбермана с человеком, которому платили взятки, чтобы получить разрешение на выезд. Зильберман составил таблицу, с помощью которой определялось, в какой очерёдности следует продвигать подаванта.

В начале 1969 года разрешение получил Эфраим Цал. Перед отъездом он рассказал мне о человеке, размножившем литературу, содержавшуюся в чемоданах, дал его адрес, сообщил, где на Рижском взморье зарыт ещё один чемодан, подобный тому, что был переправлен в Ленинград в 1967 году.

Уже после отъезда Цала, взяв лопату, в часы, когда уже было темно, я пытался найти чемодан, но безуспешно.

Мой сослуживец Анатолий Кляцкин сделал для меня из круглого прутка щуп. На этот раз я поехал искать чемодан днём, а для романтического прикрытия со мной поехала Сильва Залмансон. Чемодан был найден и выкопан. Большую часть его содержимого Сильва отвезла опять в Ленинград, а остальное ушло в Вильнюс.

С человеком, размножившим "чемоданную" литературу, встретился Арье Хнох. Но тот отказался сделать ещё раз подобную работу.

Однажды меня пригласил к себе домой до этого мне незнакомый Эзра Русиниек. Мне рассказали, что он часовщик и в самостоятельной Латвии состоял в Бейтаре. Дома у Эзры всего нас собралось 5 человек: сам Эзра; Буби Цейтлин – тоже бывший бейтарист, во время войны в возрасте 17 лет пошедший добровольцем в Красную армию и вернувшийся инвалидом; Илья Валк; Борис Мафцир и я.

Эзра сказал мне, что я приглашён из-за моей связи с Ленинградом. Мафцир, как оказалось, был признанным лидером группы очень хороших молодых людей (Хаим Дрори, Лёва Банд и др.), хотя на меня он производил не лучшее впечатление: говорил длинными фразами, забывая к концу фразы, что он хотел сказать.

Эзра подозревал, что человек, бравший взятки с добивающихся разрешения на отъезд в Израиль, жулик -"лотерейщик".

Мы начали действовать скоординировано. Помнится обсуждение текста обращения к евреям с призывом назвать родным языком иврит в переписи населения, проводившейся в 1969 году. Это обращение по моей просьбе размножил фотоспособом Израиль Залмансон.

Кончился срок действия моего паспорта. В новом я расписался на иврите, и это дало мне основание подписываться на иврите во всей служебной документации.

Ригу посещали такие лидеры московских сионистов, как Давид Хавкин и Вилли Свечинский. Роль москвичей была особенно важна, поскольку практически только в Москве были иностранные корреспонденты. Гостил у меня и приехавший из Ленинграда Ашер Бланк. Вскоре после возвращения из Риги в Ленинград он получил разрешение на выезд.

Было решено, что Мафцир будет представлять Ригу во Всесоюзном Координационном Комитете. Когда очередная встреча этого Комитета должна была пройти в Риге, мне удалось получить для этого ключи от дачи Нисана Белина (не информируя его, что там будет происходить).

В Риге печатался и размножался самиздатский журнал "Итон", выпускаемый Всесоюзным Комитетом.

В конце 1969 году я опять подал заявление на выезд в Израиль. На этот раз получить характеристику с места работы было сложнее. Устроили заседание завкома и постановили: "Характеристику Шпильбергу не давать". В ответ на мои слова, что Министерство внутренних дел требует от них эту характеристику, и у них нет права её не давать, мне было сказано не учить их, и что решение "не давать характеристику" будет в протоколе. Я получил выписку из этого протокола, и в ОВИРе её приняли вместо характеристики. Последовал очередной устный немотивированный отказ.

Сильву на подобном же заседании довели до слёз.