Воспоминания

На пасхальном «сэдэре» в Кишинёве. Слева направо: гость из Канады, далее – Аарон Мунблит, Леонид Вайнштейн и Аба Шварцман. Во втором ряду слева: Дима Шварцман

Изучением юриспруденции я вынужден был заняться ещё в 1976 году. Вообще-то согласно советскому законодательству можно было доказать, что у родителей моей жены нет претензий к дочери, желавшей покинуть Советский Союз. Для этого необходимо было отправить им заверенные нотариусом письма с просьбой сообщить, имеются ли у них моральные или материальные претензии. Письма заканчивались фразой: «Отсутствие ответа в течение двух недель будет рассматриваться как отсутствие претензий». Юридически все было чисто, но тогда в той стране представители власти редко ориентировались на законы. Нотариус выдал нам справку о том, что родители не реагировали на письма, и, тем не менее, нам понадобился целый год для того, чтобы документы на выезд были приняты ОВИРом. И это была первая победа.

Подобные письма помогали далеко не всем. Но мое имя к тому времени уже было хорошо известно и советским властям, и за границей. Я стал еврейским активистом и одним из лидеров движения «отказников», получив канал для передачи информации за границу. Мне начали звонить из Торонто и Иерусалима, а спустя некоторое время – и из Филадельфии.

На протяжении всех десяти лет по несколько раз в месяц я часами томился на переговорном пункте в ожидании этих разговоров. И как непросто было пройти по залу в наступившей мертвой тишине, когда громкоговоритель объявлял: «Мунблит, Иерусалим (Торонто или Филадельфия), двадцать третья кабинка». Между прочим, это почти всегда была одна и та же кабинка – как видно, наиболее благоустроенная для разговоров с заграницей... Обычно власти не мешали мне вести разговоры. Однако случалось всякое.

Помнится, этот случай произошёл в 1983 году. Тогда, как обычно, мы подготовили текст поздравления президенту Израиля по случаю Дня Независимости. На почте такую телеграмму не принимали. А если и принимали, то до адресата она всё равно не доходила. Так что текст её, а также имена подписавших я обычно зачитывал по телефону. И вот после двух-трёх часов ожидания разговора с Торонто я наконец-то был приглашён в «родную» кабинку и начал беседу на английском языке – то ли о погоде, то ли о чём-то в этом роде. Спустя несколько минут я перешёл к телеграмме. Вдруг крепкий сержант милиции отворил дверь кабинки, выхватил у меня из рук лист бумаги, телефонную трубку и вытащил меня из кабинки. На мой вопрос: «В чем дело?» – он ответил заготовленной фразой: «Вы передавали секретную информацию за границу».

- Вы что, прослушивали? – удивился я. - Нет. Тут вот два студента (спустя несколько лет эти же «студенты» якобы случайно оказались понятыми на одном из обысков у меня дома) проходили мимо двери. Они изучают английский язык, и они-то нас (с сержантом были ещё два дружинника) позвали. - Вы уверены, что текст на английском? Сержант растерялся. Трудно передать выражение его лица. Телеграмма была составлена на иврите, а он едва ли знал о существовании этого языка. «Это код!» – нашёлся сержант и отвёл меня в отделение милиции.

Небольшое отступление. КГБ поручил это дело милиции, которая, в свою очередь, выделила сержанта (не полиглота) и отправила его на задание. Мобильных телефонов тогда ещё не было, и прослушивавшие разговор не могли оперативно сообщить сержанту, что с английского я перешёл на иврит, и что студенты как раз именно его и изучают.

Вернувшись домой из отделения милиции, я нашел ещё одну телеграмму, приглашавшую меня на переговоры с Иерусалимом в два часа ночи. Спать я уже не ложился, а текст телеграммы выучил наизусть. Из кабинки меня не вытаскивали, но слышимость была ужасной. Пока я рассказывал, что произошло днём, время разговора закончилось. Я начал уговаривать израильского телефониста, чтоб он не прерывал разговор, а он говорил всё о своём: «Во-первых, она тебя не слышит, а во-вторых, кто доплатит?..». – «Но ты (разговор шёл на иврите) меня слышишь?» – «Да». – «Так записывай!». Каким-то чудом мне удалось уговорить его записать текст поздравительной телеграммы и передать его дальше – тому, с кем я разговаривал. А наутро поздравительная телеграмма президенту Израиля от евреев-«отказников» Молдавии и Одессы была зачитана по израильскому радио.

Еженедельный информационный бюллетень «Евреи в СССР» от 3 апреля 1986 года, который издавался в Лондоне. Фото Аарона Мунблита с выдержкой из его письма другу в Илфорд (Лондон): «Рад был бы послать тебе открытку из Иерусалима, но я всё ещё здесь. И один только Б-г знает, когда я смогу это сделать»

Знание языков оказалось полезным не только в общении с заграницей и властями. На протяжении многих лет я руководил семинаром по истории, культуре, традициям еврейского народа и по современному Израилю. Лекции шли на русском. Но, когда приезжали заграничные гости, приходилось заниматься переводом. А ещё мы отмечали еврейские праздники. В первые годы – на русском. А затем «сэдэр Пэсах» я проводил на иврите. А «пуримшпили» мы разыгрывали на русском, на идише и иврите.

Где-то в начале 1980 года приехал к нам преподаватель иврита Леонид (Арье) Вольвовский. Я к тому времени подготовил несколько групп. Все учащиеся были очень довольны. Каждый урок был праздником. Однако продлилось это не более десяти дней. Вольвовского арестовали прямо во время урока. На неоднократные попытки выяснить, в чем причина ареста, следовали угрозы в мой адрес. Поводом для ареста Вольвовского, как выяснилось потом, послужило отсутствие прописки. А мне угрожали годом тюрьмы за тунеядство. Тогда-то я и сказал пяти-шести представителям власти в подвале МВД: «И не стыдно вам, сверхдержаве, сражаться с двумя евреями, желающими уехать к себе на родину в Израиль и изучающими иврит, и обвинять одного в бродяжничестве, а другого в тунеядстве?». Сказал – и сам себе не поверил. И остался в живых...

Но тунеядцем я не был. В перерывах между увольнениями и устройством на новую работу я преподавал в частном порядке английский и иврит. Проблема заключалась в том, что райфинотдел отказывался взимать с меня подоходный налог. Когда я рассказываю эту историю в Израиле или в западных странах, меня обычно не понимают. Человек не скрывает доходов, требует взимать с него налоги – и власти отказываются? А ларчик открывался просто: в тот момент, когда я преподаю и плачу государству подоходный налог, то перестаю быть тунеядцем, и меня труднее шантажировать угрозой посадить в тюрьму, а посему сложнее угрожать мне и требовать прекратить сионистскую деятельность. Как это ни странно, в какой-то исторический момент меня «по недоразумению» зарегистрировали в качестве частного преподавателя и закрепили печатью специальный учётный журнал с пронумерованными и прошнурованными страницами. Но недолго музыка играла. Когда информация дошла до КГБ, райфинотделу досталось, и его сотрудники, в свою очередь, взялись за меня, требуя вернуть журнал. Конвенциональные методы им не помогали, и тогда работники райфинотдела перешли к оперативным действиям. Придя ко мне с утра пораньше, они потребовали журнал для проверки, а затем попросили попить водички. Когда они ушли, я обнаружил, что в журнале не осталось сургучной печати. Её попросту украли, пока я заботливо наливал им воды на кухне. Так я опять стал «тунеядцем».

Параллельно с сионистской деятельностью я уделял много внимания вопросам юриспруденции. Для того, чтобы чувствовать себя уверенней, необходимо было хорошо ориентироваться в этих вопросах. А ещё нужно было понимать и чувствовать, где проходит «граница допустимого», постоянно менявшая свои очертания. Находясь в тылу далеко от границы, трудно поразить цель. Пересекая границу допустимого, попадаешь в опасную зону, где тебя могут избить, арестовать, да мало ли... Особую роль в моём понимании этих вопросов сыграло знакомство с Владимиром Альбрехтом, написавшим книгу «Кислый ломтик жизни моей», в которой излагалась теория поведения на допросе, во время обыска и просто в беседе с представителями власти.

Переоценить эту роль и постоянные контакты с ним в моей жизни просто невозможно. Однажды Альбрехт даже сказал мне: «Всё, Арон, больше ты ко мне не приходишь. Ты изучил меня настолько, что я уже не могу давать тебе советы. Начну приезжающих ко мне за советами со всей страны отправлять к тебе в Кишинёв...». Из-за пределов Молдавии приезжали редко, но в своей республике я занимался советами тем, кто в них нуждался, все годы моего «отказа».

Кстати – об обысках. Как-то утром, часов в пять-шесть, раздался стук в дверь. На вопрос: «Кто там?» – последовал ответ: «Телеграмма». Нелишне отметить, что телеграммы на переговоры с заграницей приносили преимущественно по ночам, чтоб служба мёдом не казалась, причём никакие мои обращения на главпочтамт не помогали.

Когда я открыл дверь, выяснилось, что это следователь прокуратуры с помощником и двумя знакомыми мне «студентами» с переговорного пункта в качестве понятых для обыска - обыска по делу арестованного в Черновцах Иосифа Зисельса, с которым у меня не было абсолютно никаких контактов. Просто пришло время и для обыска у меня. Следователь вежливо попросил меня помочь ему с переводом, так как в моей библиотеке были книги на разных языках. Впрочем, перевод помогал не всегда. Альбом импрессионистов тоже оказался в куче изымаемой литературы. И не возымели действия никакие мои объяснения, что ни сионистами, ни антисоветчиками эти художники не были.

Когда книги были сложены в два грязных мешка, у меня защемило сердце, – и я предложил следователю чистые чемодан и сумку. Ни одну из книг мне так и не вернули. Я даже написал Горбачёву в начале «перестройки» просьбу вернуть хотя бы чемодан и сумку. Безрезультатно.

Самое время рассказать о нескольких судебных процессах. Формально все они были связаны с трудовым правом или гражданским кодексом. Но, по сути дела, они неразрывно связаны с образом жизни «в отказе».

В 1980 году, после освобождения Вольвовского из тюрьмы и его отъезда домой, милиция как бы по инерции продолжала угрожать мне посадкой за тунеядство. Сургучную печать из журнала регистрации моих учеников работники райфинотдела украли. Мне было вручено письмо из этой организации о «разрегистрации» и об отказе взимать с меня налог за преподавание в частном порядке. Тогда я отправился на поиски работы. И я её нашел.

Директор проектного института, посмотрев мою трудовую книжку и побеседовав со мной, гордо заявил, что я могу сделать у них карьеру и стать одним из ведущих специалистов. Однако недели через две начальник отдела пригласил меня на разговор в коридор и попросил написать заявление об увольнении по собственному желанию. Обычно в этом институте евреев, подавших заявление на выезд в Израиль, понижали в должности. Но мой статус к тому времени выходил далеко за рамки обычной подачи документов на выезд, а посему начальство решило и вовсе от меня избавиться. Я объяснил начальнику, что не могу написать такое заявление, так как, во-первых, не хочу увольняться, а во-вторых, милиция считает, что я должен заниматься общественно полезным трудом.

В итоге я написал письмо директору института о разговоре в коридоре, а начальник отдела – о том, что я неквалифицированный специалист. Директор «поверил» ему и уволил меня. А я, в свою очередь, не желая быть тунеядцем, подал иск в народный суд. В исковом заявлении и на самом процессе я говорил, естественно, об истинной причине увольнения, не имеющей ничего общего с выполняемой мною работой. Судья, естественно, старалась уменьшить акцент, связанный с моей активной деятельностью на ниве «алии», и вернула меня на работу в связи с недоказанностью моего несоответствия занимаемой должности. С оплатой 45 дней вынужденного прогула!

В 1982 году, устав от всего, что со мной происходило, я надумал переехать в Москву, тем более, что там проживала моя вторая жена. Найдя подходящий обмен квартир и заполнив соответствующие документы, я отправился в ЖЭК. Начальник ЖЭКа написала тогда на моём заявлении об обмене: «Отказать. Нецелесообразно в связи с выездом в Израиль». Тогда я обратился в советский суд с жалобой на нарушение моего права на свободное передвижение хотя бы в пределах одной страны, ссылаясь на статью 12 международного пакта о гражданских и политических правах. А для выяснения «целесообразности» просил пригласить в суд в качестве свидетелей председателя КГБ и начальника ОВИРа Молдавии. Они могли бы дать правдивые показания о том, когда меня выпустят в Израиль, выпустят ли вообще и, соответственно, насколько целесообразно мне переезжать в Москву. Как видно, они не пожелали приходить в суд и давать ложные показания. А посему суд нашёл техническую возможность закрыть это дело. Так что жить я остался в Кишинёве, а Москву продолжал навещать.

Раз в два года в столице проходила международная книжная ярмарка. В израильском павильоне в течение всего дня можно было открыто общаться на иврите с живыми израильтянами. А по вечерам встречаться с ними на чьей-нибудь квартире, петь израильские песни и передавать приветы родным, которые уже уехали. Пропустить такое событие я не мог. В 1983 году я обратился к руководству предприятия, на котором работал в то время, с просьбой отпустить меня на несколько дней - в счет отпуска, за свой счет, с отработкой «на картошке» или ещё как-нибудь. Безрезультатно. Более того, директор дал мне понять, что дело не в отработке, и что он попросту не может меня отпустить. Я уехал без разрешения – и не пожалел. На выставке я познакомился с руководителем делегации, председателем федерации союзов писателей Израиля Бенционом Томером, который подарил мне свою книгу «Дети тени». Между прочим, когда мы приехали в Израиль в 1987 году, он был в аэропорту среди встречавших.

После возвращения в Кишинёв я был уволен с работы, а в газете «Советская Молдавия» появилась огромная разгромная статья, которая начиналась примерно так: «Известный антисоветчик Арон Мунблит прогулял на работе. Нет, Арон не пил и не гулял. Он, так сказать, культурно развлекался…».

Долго «гулять» я не мог и во избежание обвинения в тунеядстве вновь отправился на поиски общественно полезного труда. В бюро по трудоустройству я добился письменного направления на один из заводов, где требовался конструктор. Собеседование со специалистами прошло удачно, и мне было предложено прийти на следующий день в отдел кадров для оформления на работу. Однако там быстро разобрались, кто я такой, и в работе отказали. Я, естественно, сначала вежливо попросил, а затем потребовал письменный ответ, объясняя это тем, что иначе бюро по трудоустройству не даст мне новое направление в другое место. После долгих размышлений и согласования с директором начальник отдела кадров написала, что у них нет лишних вакансий. Я подал иск в суд на основе одной из чисто декларативных статей советской конституции о том, что каждый человек имеет право на труд. Доказать ложность формулировки отказа было нетрудно, учитывая запрос завода в бюро по трудоустройству, а также найденное мною объявление в газете о нескольких вакантных местах. Судья убедила представлявшего на процессе завод главного инженера, что для всех лучше будет, если он сам подпишет мое заявление о приеме на работу, чем, если решение об этом вынесет суд. Директор завода пытался строить мне всяческие козни, лишал прогрессивки размером в 10 рублей и тому подобное. Я обращался в профсоюзный комитет и угрожал очередным судом. Приближенные директора из профсоюзного комитета объяснили ему, что лучше выплатить мне прогрессивку, не дожидаясь решения суда. Весь завод потешался над нашими разборками, и в итоге я более или менее благополучно доработал там до самого своего отъезда в Израиль в 1987 году.

Газета «Давар» за 04.03.1987 о встрече Аарона Мунблита в аэропорту им. Бен-Гуриона после 10-ти лет «отказа». На фото: мать и дочь, которых он не видел семь лет; на фото справа – А. Мунблит сегодня

С отъездом тоже вышло нескучно. В Молдавии существовала дикая практика выселения из квартир евреев, получивших разрешение на выезд. Невозможно было получить визу на выезд без предоставления документа о том, что квартира отремонтирована и освобождена. Целые семьи скитались месяцами по различным дворам, собирая там свой багаж и упаковывая его в ящики. «Отъездной бизнес» вовсю процветал. На протяжении многих лет я вёл переписку с местными властями, пытаясь изменить эти дикие нормы. Представители горисполкома и прокуратуры объясняли эту ситуацию тем, что бывали случаи, когда отъезжающие в последний день перед выездом ломали унитазы, пачкали стены и всячески безобразничали. Мои аргументы о том, что существует понятие презумпции невиновности, и что наказывать надо тех, кто нарушил закон, а не устраивать коллективное наказание всех отъезжающих, не помогли. «И вообще, придет ваше время, тогда и поговорим...», – отвечали мне. Время пришло – и я отказался выезжать из квартиры. Я даже предложил осмотреть мою квартиру и оценить стоимость ремонта, включая мои предполагаемые будущие безобразия с унитазом. Не помогло. И тогда я опять написал Горбачеву обо всем этом. А еще напомнил, что мне до сих пор не вернули чемоданы, не говоря уже о книгах. И для верности попросил по телефону направить такую же телеграмму Горбачеву из Израиля. Помогло. До последнего дня мы с женой прожили в своей квартире.

И ещё одна история на прощание. Самолётами в Израиль тогда ещё не летали. А поезд шёл через пограничный пункт Чоп. Не зря говорили: «Не кажи «гоп», пока не перескочишь Чоп». Так вот: в этом городишке существовал свой особый бизнес. Евреев, отъезжавших в Израиль, высаживали из поезда для таможенного досмотра. Тут процветали свои поборы: за очередь на досмотр, за аренду квартир... Сняв номер в простой, но весьма дорогой гостинице, мы остались без копейки в кармане. И я решил «пойти на дело» – продать в незнакомом городе купленную ещё в Кишиневе бутылку очень хорошей водки. Мне повезло. Была зима, выходной день, стадион оказался неподалеку, и в этот день играли в футбол, несмотря на мороз. Падал снег, и я, осторожно оглядываясь по сторонам, начал присматриваться к потенциальным покупателям. Не желая после десяти лет «отказа» попасть в тюрьму за спекуляцию, я предпочёл продать водку по заниженной цене, изрядно удивив замёрзших болельщиков, смотревших на меня как на больного. Где им было понять, насколько смешной и глупой оказалась ситуация, в которую мы попали!

Такими сюрреалистическими картинками сопровождались последние «дни в пустыне», завершившие исторический период исхода из рабства – как внешнего, так и внутреннего.

Садистская шутка ОВИРа:

Вызывают в ОВИР агрессивного «отказника» в день, когда, как правило, выдаётся разрешение на выезд. Исполненный радости, «отказник» прибегает в ОВИР, а его спрашивают, улыбаясь:

- Ну, вы не передумали выезжать?

– Нет, не передумал.

– Ну, и мы не передумали. Свободны…

Дополнение Моисея Лемстера

В 1987 году по рекомендации министерства иностранных дел Израиля Аарон Мунблит был приглашён в Швейцарию для встречи с членами парламента, лидерами еврейской общины, журналистами и студентами. В 1990 году был посланником «Bonds». 30 апреля 1990 года выступал в качестве представителя Израиля в синагоге Виннипега «Шаарей Цедэк» («Врата Справедливости») по случаю празднования Сионистской федерацией Канады 42-й годовщины образования государства Израиль. В 1995 году Аарон Мунблит был посланником Еврейского агентства («Сохнут») на Украине (Киев, Донецк). В 2000 году - представитель Израиля по программе госдепартамента США для иностранных специалистов по теме «Политика США и права человека».

В настоящее время Аарон Мунблит – генеральный директор Конгресса русскоязычных журналистов и деятелей культуры Израиля.

Тель-Авив,
2011

От редакции сайта: Моисей Лемстер - поэт, пишущий на языке идиш. Репатриировался в Израиль в 2000 году, является членом Правления Союза писателей и журналистов Израиля, пишущих на идиш. Через некоторое время после приезда в Израиль, намереваясь написать брошюру об отказниках Молдавии, он обратился к Аарону Мунблиту с просьбой дать интервью или написать для этой брошюры свои воспоминания. Брошюра была написана и издана, и представленный вниманию посетителей сайта текст был включён в эту брошюру. Кроме того, воспоминания Аарона Мунблита были опубликованы на вебсайте «Мы здесь»,
http://newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=3667