Воспоминания

Домой!

Воспоминания о еврейской жизни и сионистской
деятельности в СССР. Часть 1

Аарон Шпильберг

Предисловие

Тем, кто родился в СССР после 1950 года или родился в другой стране, для лучшего понимания изложенного ниже рекомендую ознакомиться со следующими материалами:

Юрий Финкельштейн. Загадка Симона Петлюры, или парадокс антисемитизма

Государство против своего народа, Глава 10, Большой террор (1936-1938)

Еврейский антифашистский комитет

Дело врачей

Отцу везло

Повезло моему отцу, когда он остался невредим в ходе кровавого погрома в Проскурове. Тогда конный петлюровец с обнажённой саблей гнался за его братом Лейзером. Лейзеру удалось спрятаться, перемахнув через плетень. После этого случая Лейзер, не отличавшийся ранее среди своих братьев рвением к учёбе, достал учебник английского языка, стал учить английский и уехал в США. Лейзер был третьим по возрасту, а всего у Наума и Йохевед Шпильберг было 8 детей: 7 сыновей и одна, предпоследняя, дочь. Мой отец был восьмым, самым младшим. Через несколько лет эмигрировал в США и Авнер –зубной врач - второй по возрасту.

После гражданской войны вся семья, кроме Лейзера, перебралась в Ленинград, где уже жил Лейб – четвёртый по возрасту. Ещё до революции, чтобы учиться в Санкт-Петербургском Технологическом институте имени Николая I, Лейб был "усыновлён" еврейской парой, имеющей право на жительство в столице.

В Ленинграде отец окончил медицинский техникум и фельдшером отслужил действительную службу в Красной армии. В течение этой службы ему неоднократно приходилось драться с "нелюбителями" его имени Абрам. Но однажды его ударили чем-то по голове сзади так, что он потерял сознание. И опять повезло: остался жив, хотя и прошёл операцию трепанации черепа и почти перестал слышать правым ухом. Но левым ухом он слышал замечательно, любил петь, и люди наслаждались его пением.

Отец, 1927 год (примерно)

После армии отец закончил ветеринарный институт и, работая ветеринарным врачом, едет в служебную командировку в Казахстан. Там, в Актюбинске, он увидел восемнадцатилетнюю еврейку – Иду Файнеман - и влюбился (а ему уже было 32). 5 лет было Иде, когда в 1921 году умер от тифа её отец Аарон. Мать – Неся - больше не выходила замуж. В Актюбинске они жили у Несиной сестры Ани. Аня и её муж Зелик (оба – зубные врачи) срочно бежали в Актюбинск из Москвы после того, как один из пациентов доверительно сообщил Зелику, что его собираются арестовать. У Ани и Зелика была единственная дочь Роза, и они относились к Иде, как к ещё одной своей дочке.

Не прошло много времени, и мои родители поженились. Мама и бабушка переехали к отцу в Ленинград. В Ленинграде мама училась в Текстильном институте. За время учёбы она родила: в ноябре 1935 года - мою сестру, а в июле 1938 – меня.

Родители, 1939 год (примерно)

В Сестрорецком родильном доме, где я появился на свет, отцу сказали: "Из-за такого урода стоило мучиться?" Но отец считал, что ему опять повезло (есть и дочка, и сын) и, возвращаясь пешком из Сестрорецка в Разлив, где они в то лето снимали дачу, на радостях высосал по дороге бутылку вина.

Ещё до моего рождения повезло моему отцу в 1937 году: он не был репрессирован (как видно, расстрельный план был выполнен), несмотря на его отказ на "предложение" стать осведомителем НКВД и на его письмо Сталину, в котором писал, что арестованный (и, как в дальнейшем выяснилось, расстрелянный) его брат Лейб (реабилитирован после смерти Сталина) невиновен. "Каким наивным надо было быть, чтобы писать этому бандиту!" – вспоминал отец, много лет спустя.

Чем, кроме везенья, можно объяснить, что, провоевав всю войну при артиллерийских частях (отец был капитаном ветеринарной службы, а большинство пушек были на конной тяге), он даже не был ранен? Мобилизованы были оставшиеся в СССР его братья, кроме Залмана - самого старшего, которому было около 60. Роман погиб, Егошуа был ранен, а единственная сестра Рахиль овдовела.

В самом начале войны, ещё до того, как он был мобилизован, отец отправил семью (жену; тёщу; дочь и сына) в эвакуацию. Как видно, не верил он пропагандистскому лозунгу: "На чужой земле и малой кровью!" Сперва мы приехали на Урал в город Орск, к жившей там бабушкиной сестре Соне, а оттуда перебрались в Бухару (Узбекистан), куда уже эвакуировался старший брат отца Залман с женой, единственной дочерью и внучкой (зять его воевал).

Антисемитизм: уличный и государственный

В Бухаре я спросил бабушку, что такое услышанное мною на улице слово «жид» (мне было 4 года).

Для антисемитов имя Абрам, произносимое ими с умышленным картавым «р», было символом ненавидимого ими еврея так же, как Сара — еврейки. Не случайно среди родившихся в Союзе евреев моего поколения я не встречал ни одного Абрама. Вместо этого встречались Альберты, Арнольды и т. п., так же, как вместо носительниц имени Сара или в ашкеназийском произношении Сора — Софии, Софы.

Отец никогда не пытался переиначить своё имя Абрам. Почему же меня, родившегося в 1938 году, не только не обрезали, но и назвали Аркадием, хотя имели ввиду назвать в честь маминого отца Аарона? Думаю, что в атмосфере царившего тогда страха на этом настояла мама, так же как уже после войны, когда на отца, вернувшегося после демобилизации на довоенное место работы, давили, чтобы он вступил в партию, а он отказывался, мать уговорила его согласиться, и вскоре, вернувшись с работы, отец сказал, что вступил в г….

В 1948 году, во время Войны за независимость Израиля, мы ходили к родственникам (у них был коротковолновый приёмник) слушать БиБиСи. А передачи эти были враждебны Израилю, да и, как я знаю сегодня, не точны. Там говорили, например, что на вооружении авиации Израиля находятся советские Яки (на самом деле из Чехословакии были получены не Яки, а Мессершмиты).

В период вздымавшейся всё выше волны антисемитизма с ежевечерними антисемитскими фельетонами в «Вечернем Ленинграде» и соседями по коммунальной квартире, говорившими нам: «О вас пишут!» — я слышал дома, что всё это ложь и клевета, и говорил это своим соученикам-евреям.

Не раз слышал я в классе «жид» и кричал в ответ: «русская свинья». Не раз возвращался из школы с синяками на лице.

При этом с детства, без какого-либо родительского инструктажа, умел не разбалтывать сказанное дома, был и октябрёнком, и пионером, и комсомольцем, усвоил коммунистическую фразеологию, был отличником по всем «предметам марксизма-ленинизма». Такова была школа выживания.

Убили Михоэлса, арестовали и расстреляли многих видных представителей еврейской интеллигенции.

На пике «дела врачей-отравителей» классный руководитель класса 8Б, в котором я учился, он же — учитель химии и секретарь парторганизации школы Георгий Иванович Желтов — говорил на воспитательском часе, что агенты Джойнта (объявленного в советской прессе шпионско-диверсионной организацией) проникают всюду, и что, вне сомнения, эти агенты есть и в нашем классе (кроме меня в классе был всего лишь ещё один еврей).

В дни всеобщего траура по смерти Сталина бабушка плакала от счастья.

Военмех

В 1955 году я окончил школу с Золотой медалью и являлся победителем городской олимпиады по математике. Зная, что в университет на физический или математико-механический (матмех) факультеты медалистов–евреев на собеседовании заваливают, я подал документы в Авиаприборостроительный институт, поскольку там золотых медалистов принимали без собеседований. Через две недели, придя в приёмную комиссию, мы с отцом получили ответ: "Р.Д.И.". На вопрос, что это такое, нам дали объяснение: "Рекомендовать другой институт".

Оставалось немного времени до прекращения приёма заявлений в институты. Можно было потерять год, а там и загреметь в армию. Но тут повезло. У папиной сослуживицы отец работал в Военно-Механическом институте (Военмех). Я был принят туда за взятку величиной примерно в треть месячной зарплаты отца. Сегодня такая сумма считается в России смехотворно малой. Все учившиеся со мной студенты-евреи (их было немного) являлись детьми либо работников Военмеха, либо погибших во время войны солдат Красной армии и, одновременно, золотыми медалистами.

Осенью 1956 года студентов, как это было принято, послали на сбор картофеля. И там из висящего на столбе громкоговорителя я услышал об "англо-франко-израильской агрессии", т.е. Синайской кампании. Там же от студента-еврея я впервые услышал о том, что на волне 33.3 м можно слышать передачи Израиля на русском языке, и что такая волна имеется у приёмника "Беларусь". Вернувшись домой, я рассказал это родителям, и приёмник "Беларусь" был куплен. Услышав впервые позывные "Голоса Израиля", отец воскликнул: "Это же Гатиква!" и спел с ашкеназийским произношением: "Од ло ойвда тиквасейну".

После Военмеха

По завершению учёбы я получил диплом инженера-механика по специальности 0540. В отделах кадров оборонных предприятий знали, что специальность 0540 – это "проектирование и производство пусковых установок и стартового оборудования".

По законам того времени молодой специалист по окончании института не имел права самостоятельного трудоустройства, а был обязан работать там, куда его "распределяли".

В феврале 1961 году все выпускники Военмеха – ленинградцы и не ленинградцы, женившиеся на ленинградках, - получили распределение на ленинградские предприятия, кроме евреев. Если при приёме в Военмех еврей – золотой медалист, сын погибшего на войне воина Красной армии - принимался, то при распределении такого ленинградца, и к тому же женатого на ленинградке, посылали в менее удалённое от Ленинграда место, но всё же не оставляли в Ленинграде: кадровики ленинградских предприятий оборонной промышленности, связанных с Военмехом, евреев не брали. Я был послан в Сталинград на завод "Баррикады", работал там в расчётном отделе и жил в общежитии в одной комнате с тремя шоферами-пьяницами.

Вернувшись в Ленинград уже в ноябре 1961 года и зная от выпускников Военмеха, оставшихся в Ленинграде, что моя специальность нужна в очень многих местах, я 2 месяца безуспешно искал работу.

Три примера.

Мать моя, преподававшая физику в школе, расположенной около завода "Большевик", обратилась к председателю завкома этого завода, сын которого учился у неё, с просьбой устроить меня на завод, и тот с уверенностью обещал это сделать. Спустя несколько дней он рассказал матери, что начальник отдела кадров, к которому он обратился, достал список работников завода, где евреи были помечены точками, и сказал: "Выбери, кого из них уволить, чтобы я мог принять твоего."

Другой пример. НИИ (Научно-Исследовательский Институт) 100 – танковый институт, носящий сегодня (а может быть и тогда) имя еврея Котина, под руководством которого были созданы лучшие советские танки - расширялся и в связи с этим переезжал с территории Кировского завода в построенный для него кампус в Горелово. Многие оттуда увольнялись, не желая ездить в Горелово, а штат как раз расширялся. Поэтому там очень нужны были люди. Мне дали телефон начальника отдела кадров Никиты Капралова. Я позвонил ему, сказал, что я инженер-механик со специальностью 0540, и он ответил, что такие ему очень нужны, предложил прийти к нему в отдел кадров и попросил, чтобы я назвал ему мои фамилию, имя и отчество для оформления мне пропуска (отдел кадров находился на территории Кировского завода). Услышав мои типично еврейские Аркадий Абрамович Шпильберг, он переспросил: "специальность 0540?" и, услышав мой положительный ответ, сказал, что ошибся, и что я ему не нужен.

Но самым предпочтительным для меня местом работы, куда я обратился в первую очередь, был институт, который я окончил, и где меня помнили как одного из лучших студентов. Доцент Мартынов, читавший нам курс гидравлических машин, сказал, что примет меня. Но, спустя почти 2 месяца, он же сказал, что проректор Носов возражает против моего приёма. На мой вопрос, найду ли я где-нибудь работу, он ответил: "Иди в Судпром (предприятия судостроительной промышленности), там берут". И действительно, меня приняли на работу в НИИ 400 (впоследствии Гидроприбор), специализировавшийся на торпедах и морских минах.

НИИ 400

Среди предприятий оборонной отрасли, а они в Ленинграде составляли большинство, только Судпром принимал евреев. Неудивительно, что много нас работало в НИИ 400.

В 1963 году мой русский сослуживец, Александр Ефимов, учившийся на вечернем отделении Электротехнического института Ульянова (Ленина), рассказал, что там в книжном киоске он видел Иврит-Русский словарь. Я съездил туда. Когда я попросил словарь, между продавщицей и мною имел место диалог:

Продавщица: "Собираетесь ехать в Израиль?"

Я: "Всех, кто покупает Англо-Русский словарь, вы спрашиваете, собираются ли они в Америку?"

Словарь Шапиро был куплен.

Доцент Евгений Николаевич Клопов

Мне позвонил Женя Клопов, русский, сын рабочего завода им. Кирова. С Женей мы вместе учились в Военмехе. Он сказал, что поступил учиться на вечернее отделение Матмеха ЛГУ. Поступил туда и я. Почти все будние дни после работы мы с Женей учились вместе в университете, и между нами установились дружеские отношения.

Как уже говорилось, только Судпром принимал евреев. Поэтому, используя своё монопольное положение, зарплату мне дали меньше, чем одновременно со мной поступившему туда другого молодому инженеру – русскому, причём он сам говорил, что я лучший инженер, чем он. Этот мой сослуживец предложил мне, в поисках более высокооплачиваемой работы, зайти вместе с ним в отдел кадров организации, набиравшей инженеров. Без смущения и, даже не попросив, чтобы один из нас вышел, кадровик заявил, указывая пальцем на сослуживца: "Тебя я беру" – и продолжил, с улыбкой указывая на меня – "а тебя – нет".

О неудачах в поиске более высокооплачиваемой работы я рассказывал Клопову, и он, сочувствуя мне, сказал однажды: "Я бы на твоём месте тут всё разнёс".

Сам он работал в Танковом институте (НИИ 100). Когда он оттуда перешёл в расположенную на территории Кировского завода организацию, разрабатывающую центрифуги для обогащения урана, Клопов сказал мне, что не сомневается, что сможет устроить туда и меня, и пообещал поговорить обо мне в отделе кадров. "Ты знаешь, кто всё это возглавляет – сказал он мне – Кикоин!" (Клопов, очевидно, знал, что Кикоин – еврей, а я впервые услышал эту фамилию. Только лет через 8, в лагере, рассказал мне сидевший со мной Лев Коренблит, что Кикоин – еврей и регулярно слушает Голос Израиля.)

Но после этого нашего разговора Клопов резко изменился и перестал говорить о моём трудоустройстве.

Спустя почти 40 лет, через интернет я разыскал телефон Клопова, позвонил ему, и между нами началась электронная переписка. Он рассказал мне, что, работает на кафедре математики Военмеха доцентом.

Я пригласил Клопова в гости к себе в Израиль, и он cобирался приехать.

В ответ на патриотическое послание Клопова к очередному юбилею победы над Германией, я послал ему стихотворение "В.О.В." Юрия Нестеренко, содержащее, в частности, такие строки:

"Рабы сражались за свободу, не зная, что они рабы.

А впрочем знали…"

Клопов написал, что ненавидит демократов и ко мне не приедет. Тогда я задал вопрос, который откладывал до его приезда, о причинах резкого изменения его разговоров о моём трудоустройстве.

"Тебя тогда приобщили к секретам советской национальной кадровой политики?" - спросил я.

В ответ Клопов выразил возмущение тем, что я вообще работал в оборонной отрасли: "Ты должен был заниматься колебаниями стиральных машин, а не торпед!"

После этого он аннулировал свой электронный адрес.

Товбин и Черноглаз

Ещё студентом Военмеха, году в 1959 или 1960, через мою сестру я познакомился с Бенциёном Товбиным и просмотрел полученную сестрой от него антисионистскую брошюрку, где на полях страниц были вручную написаны полемизирующие с содержанием этой брошюры комментарии. Вскоре после этого слышал я о прошедших в разных институтах комсомольских собраниях, на которых осуждалась группа, возглавляемая Товбиным и Черноглазом.

Году в 1964 я случайно встретил Товбина с незнакомым мне парнем. Познакомились. Это был Давид Черноглаз (в Израиле – Мааян). Я пригласил обоих ко мне на передачу Голоса Израиля.

Давид предлагал действовать, но что именно делать, кроме изучения еврейской истории и устной агитации, мы не знали.

По инициативе Давида тем же летом мы с ним сделали поход по местам проживания евреев на Кавказе. В Они – одном из мест концентрации грузинских евреев - мы завязали знакомство с Шалвой Амшикашвили.

В продолжение маршрута, в Кутаиси, когда экскурсовод – грузин - рассказывал группе, к которой мы присоединились, об этом городе, я задал ему вопрос о населении, зная, что в Кутаиси больше евреев, чем в других городах Грузии. Ответ начался с предисловия о том, что среди евреев мира много выдающихся учёных, героев труда, лауреатов всяких премий, включая Нобелевскую. Затем последовало: "А вот наши – грузинские – евреи – только спекулянты!"

Так что Грузия – не исключение, есть антисемитизм и там.

Потрясающая весть от Феликса Карантаера

Учёба на вечернем отделении Матмеха ЛГУ давала мне право на учебные отпуска для сдачи экзаменов. Эти отпуска я использовал для других целей, а экзамены сдавал, не используя их.

Летом 1965 года, проведя отпуск на Кавказе и в Крыму, я в симферопольском аэропортув очереди за билетом на самолёт в Ленинград увидел перед собой еврея и начал мурлыкать знакомый мне из израильского радио марш "Песня Пальмаха". Еврей отреагировал, сказал, что он из Риги, и что в Риге есть подавшие заявления на выезд в Израиль.

МОЖНО ОСТАВАТЬСЯ В ЖИВЫХ И ДАЖЕ НЕ В ТЮРЬМЕ, ПОДАВ ЗАЯВЛЕНИЕ С ПРОСЬБОЙ О ВЫЕЗДЕ В ИЗРАИЛЬ! – с этой потрясающей вестью я вернулся в Ленинград и поделился ею с Товбиным и Черноглазом. Черноглаз предложил, чтобы я съездил в Ригу.